Взгляд. Журналистские истории - Надежда Кутьёва

Однажды Кинг и Микки, гуляя с хозяевами на пустыре неподалёку от стройки, подбежали к луже разлитого битума. Умный и осторожный Кинг остановился, а балованный и рассеянный Микки вбежал прямо в чёрную строительную смолу. Это была трагедия: пёс повредил четыре лапы, и вдобавок у него началась экзема. Каждый день хозяин выносил своего израненного и перебинтованного питомца на улицу, нёс его бережно, точно с поля боя. А Кеша никогда не уходил домой, не дождавшись больного друга, и, завидев Микушу, подбегал к нему, жалел, долго вылизывал ему уши…

Удивительные всё-таки существа собаки! Всё лучшее, что должно быть в людях, в них уже есть: верность, искренность, бескорыстие, сострадание, душевная щедрость (кто сказал, что у животных нет души?), внутренняя гармония и внешняя красота, которая позволяет человеку давать им такие благородные имена, как Кинг – Король…

Не хочется говорить о грустном, но Кинг прожил всего 7 лет – это была яркая собачья жизнь. Второго и тем более третьего Кинга у хозяев никогда больше не было. Жил да был один король…

Прощай, Бэтти

Бэтти – любимая собачка-мопс, которая неожиданно ушла от меня в свой собачий рай в жарком, душном и дымном 2010-м году – сердце не выдержало. Ей было около восьми лет.

Бэтти мы нашли в зоомагазине на Старом Арбате. О мопсе думали меньше всего – хотели карликового пуделя, или болонку, или фокстерьера. А в корзинке, к которой мы почему-то сразу подошли, спали два двухмесячных бежево-плюшевых щенка – именно мопсики. Вдруг один открыл глаза, встал и неловко, как все малыши, пошёл прямо ко мне. Я взяла это чудо в руки и прижала к себе…

Бэтти (сложно – Бэттина, а просто – Бэтька) действительно оказалась чудом – воплощением абсолютной доброты, нежности, преданности. Она была тактична, умна и совершенна в своей мопсячьей красоте.

Бэтти выглядела каким-то неземным, инопланетным существом – из-за огромных, всегда вопрошающих и грустных глаз. Но грусть – оптический обман. На самом деле, Бэтька была весёлой, игривой, забавной. Её закруглённый колечком хвостик всегда выражал оптимизм, бодрость, радость, и её пухленькое, как у моржонка, тельце, казалось, излучает свет. Бэтька была воплощением любви ко всем и всему, и эта любовь передавалась людям, собакам, кошкам, птицам, даже насекомым – они нашу собачку никогда не жалили, не кусали. Бэтьку все знали, все любили, особенно дети.

Бэтька казалась мне собачьим ангелом. Она вообще не знала чувства раздражения или злобы, или агрессии. Поэтому и отказалась лаять – не стала. Потявкав месяцев до четырёх приятным голоском, наша собачка вдруг замолчала. Не совсем, конечно, замолчала: она говорила «ря» с разной интонацией, урчала, как кошка, смешно фыркала, даже похрюкивала, но… не лаяла.

Однажды я вернулась домой раньше обычного. Бэтти тогда оставляли в закрытой комнате – у собачки резались зубки, и поэтому мебель казалась ей очень привлекательной. Из-за двери донёсся лай – долгожданное «гав-гав». Я замерла от удивления и радости – наконец-то! Лай повторился странным текстом. На собачьем языке было отчётливо произнесено «Гав-гав! Тяв-тяв! Гав!». При этом голос Бэтьки, надо сказать, звучал препротивно: тоненько, визгливо, заискивающе. Утешая себя, я подумала: «Ну ничего. И так собаки лают. Колли, например…». Я стремительно вошла в комнату и оторопела от увиденного: на четвереньках напротив щенка стоял мой отец и издавал неприятные звуки: «Гав! Гав! Тяв! Тяв!». Наша мопсятина с ужасом во все огромные глаза смотрела на хозяина и, говоря тревожное «ря», пятилась назад. Я буквально онемела, но урок продолжался: «Бэтинька! Поговори со мной! Гав-гав! Тяв-тяв! Мы обязательно научимся говорить! Гав! Тяв! Гав! Ря!». Видимо, именно после этого монолога Бэтти твёрдо решила не разговаривать по-собачьи…

Когда Бэтьке исполнилось три года, мы решили, что у такого чуда должны родиться щенки, но, к несчастью, этого не случилось: собачка заболела – ей удалили опухоль.

После сложной операции мне вернули совершенно холодное безжизненное тельце спящей Бэтиньки. Нужно было срочно, пока не пришла в себя и не почувствовала боль, везти её домой. Я вышла на шоссе и в каком-то полубезумном от горя и отчаяния состоянии пошла по разделительной полосе с поднятой рукой – машины справа и слева мчались мимо. Вдруг откуда-то (откуда?) появился офицер милиции – высокий, стройный, красивый. Он шёл по этой же полосе мне навстречу. Подойдя, ни о чём не спросил, притормозил жезлом машину и приказал водителю: «Помогите девушке!» Потом мне казалось, что офицер был похож на архангела Гавриила.

Прошло время. Когда мы принесли в дом неожиданный подарок – котёнка Таис (по-русски – Тасю), Бэтти, как всегда, встречала нас у входа. Положив Таську рядом с собачкой, я сказала: «Ну вот, Бэтинька. Пусть Тася будет твоим щенком». Фраза, конечно, нелепая. Но Бэтти обнюхала кошечку, посмотрела на неё с удивлением и… удочерила.

Когда Бэтьки не стало, Тася долго тосковала, долго спала на её месте, а после заметно посуровела.

…Бэтька покинула нас в страшную жару. Её измученное мёртвое тельце отвезли на дачу к подруге, чтобы потом похоронить рядом с её верным псом-овчаркой. Могилка Бэтиньки, выкопанная под палящим солнцем, была глубока и прохладна. Рядом с собачкой положили любимую игрушку – плюшевого мопсика, ошейник с поводком, а саму её – на траву и на полевые цветы, которые она так любила нюхать. Потом Бэтти помянули – любимым сыром, колбасой. Возвращались пешком, шли километров шесть. Солнце так разъярилось, что, казалось, вот-вот расплавятся и дорога, и обувь, на неё наступающая. Расстроенные, воду с собой не взяли – забыли. Все двери закрыты – люди прятались от аномального зноя. Вдруг на обочине дороги – киоск (никогда его там не было). Наконец-то утолили жажду, дошли до станции.

Я оглянулась и вдруг сквозь горячее марево ясно увидела посреди пройденной дороги Бэтьку – оказывается, всё это время она меня провожала. Потом Бэтинька ещё немного постояла и побежала назад, туда, где я е оставила…

Бэтти вспоминаю часто. Вижу её совсем маленьким щенком: вот она заползает на меня, ещё спящую, и внимательно изучает моё лицо. Я притворяюсь: не шевелюсь, хотя всё чувствую и вижу. Бэтька тихо вздыхает и «шёпотом» говорит своё «ря». Я открываю глаза. Бэтька радостно виляет хвостиком, громко произносит «ря» и начинает облизывать моё лицо. Я обнимаю её и прижимаю к себе – тёплый живой комочек…

Именно в то время моя мама снова, как в юности, начала рисовать. Остался портрет: Бэтти на зелёной траве – сияние нежности и добра – в акварели и пастели.

Сидела кошка у подъезда

В один из промозглых осенних дней около моего подъезда появилась молоденькая кошка. Кошка – красавица: гладкошёрстная, белая, с чёрными «коровьими» пятнами, благородной, как у пантеры, мордочкой и «охотничьими» острыми, высокими ушами. Ласковым и голодным мяуканьем она попросила есть, и я принесла ей еды. Кискис – такое теперь у неё было имя – жадно съела принесённую пищу, благодарно лизнула кормящую руку и теперь всегда меня ждала.

Судя по домашним повадкам, благородному виду, чёрно-белому «пятнистому» окрасу «мике», характерному для японского бобтейла, Кискис кто-то выгнал и выгнал из нашего же дома – может быть, из-за длинного небобтейловского хвоста или ещё по какой-то причине. Но мир не без добрых людей – Кискис больше не обижали, и вскоре вместе с кошачьей едой в миске появилась человечья: полкурицы, целая рыбина, мясной суп, овощное рагу, макароны, сырники.

Кошка оказалась умной и преданной: даже если я приходила поздно, она спрыгивала с ближайшего дерева или выползала из-под машины и радостно бежала навстречу.

Вскоре за юной красавицей отчаянно принялся ухаживать матёрый наглый рыжий кот, и, как водится, через некоторое время на свет должны были появиться котята. А будущий отец подъел оставленную в миске еду и исчез с концами… Удивительно, но многострадальная Кискис не обозлилась ни на людей, её предавших, ни на кота, от неё сбежавшего. Она, казалось, стала ещё добрее и ласковей и трепетно готовилась стать мамой.

Началась новая история. Когда пошли дожди и стало холодать, я устроила для Кискис жилище в подъезде. Снова, едва услышав мои шаги, кошка с уже округлившимися боками, шла мне навстречу, потом, накормленная и обласканная, просилась на руки… В подъезде, конечно, лучше, чем на улице, но всё же прохладно, и бывает темно, и грохочет лифт, и могут обидеть – ненадёжно. Пряча обиду, Кискис мостилась на лежаке и вопрошала своими умными зелёными глазами: «Что со мной будет?»

Вспомнился случай, произошедший два года назад в Сочи. В октябре в южном средиземноморском городе погода такая же, как в Москве в июне, оттого зверью там живётся лучше. Южные кошки – лениво-добродушные, стройные, с вытянутыми мордочками – загорали в парках, столовались в кафе и даже охотились на местных ящериц. Особенно запомнился один котёнок – серый, с круглой мордочкой, совсем малыш. В парке котёнка напугали большие собаки, и мне пришлось его спасать: взять на руки, приласкать, а потом ещё отпаивать остатками молочного коктейля. Котёнок почувствовал тепло и заботу и сразу полюбил меня: обнял лапками, замурлыкал и больше не собирался никуда уходить. Спустишь с рук – идёт следом. Так мы с ним добрели до гостиницы. Очень захотелось забрать его с собой, но как быть в гостинице, в поезде? Котёнок же решил, что человек его не бросит, лёг на спину и доверчиво-умилительно покатался по асфальту… Теперь я знаю, что тогда нужно было не размышлять, а действовать: взять с собой, увезти в Москву – и нет оправданию несовершённому милосердию. До сих пор доверчивая серая мордочка у меня перед глазами…