Вечная командировка - Анатолий Гладилин

— В прошлом сезоне вообще был анекдот. Работал первый промприбор. И начальник второго участка Тарасенко знал, что в левом углу полигона очень много золота. И так всю смену они работали лениво-лениво, а бульдозер скреб грунт у канавы. А потом, за десять минут до конца, приходил Тарасенко и говорил: «А ну, копните там пару раз!» И план готов. В последнюю неделю промывки Тарасенко там и копал. За неделю двухмесячный план выполнили да еще выручили прииск Веселый.

— Как выручили?

— Ну, дали им золото. Те сказали, что, мол, сами намыли.

— Как так можно?

— На Веселом тоже план. Тарасенко свой перевыполнил, ему уже ни к чему, и премию больше не дадут, хоть намой еще тонну. Ну, а Веселый надо было выручать. Собственно, не все ли равно? Ведь в конце концов золото поступает в одни руки, государству.

— И на Веселом получили премию?

— Обязательно. Но как Тарасенко договорился — никто не знает. Об этом он никому не говорит.

— А в управлении?

— Что в управлении? Откуда там знают? А может, знают и молчат. План-то выполнен.

Валентин замечает, что я, слушая все эти разговоры, совсем опустил кувалду.

— Слушай, Леха, это все, конечно, интересно, но давай уши не развешивать. Клинья остывают. Начали.

(…Вы не ошиблись, Валентин. Эти разговоры мне интересны. Вы даже не представляете насколько.)

С Вовкой мы подружились. С Гришей поругались. Не так чтобы очень, но все-таки. Гриша настаивал, чтобы пол мыли каждый день. Я не согласился. Мне удалось доказать, что лучше стелить войлочные коврики и каждый день их вытряхивать. На общем собрании нашей будки (присутствовало пять человек, отсутствовало двое, один по неуважительной причине; ставили на голосование: за — трое голосов, против — два. Принято большинством) большинство решило мыть полы два раза в неделю. Грише оставалось только фыркнуть и настоять, чтобы эта неделя была моя. Пожалуйста.

Вечером, пользуясь тем, что все ушли в ночную смену, я вымыл пол. Вовка мне давал указания. Вовка не работает на промприборе. Он учится на экскаваторщика. Сейчас машины в ремонте, и Вовка приходит рано, перепачканный, но не очень усталый. Нет каких-то запчастей, и у меня складывается убеждение, что экскаваторщики в ожидании их для приличия повозятся с часок у машины, перепачкаются и потом сидят у костра и, как говорят во флоте, травят.

Я принес воды. Вовка истопил печку и поджарил омлет с колбасой (яичный порошок, консервированный колбасный фарш). Мы ужинали и обсуждали Вовкины интимные дела. Жениться ему или нет? Правда, девушка еще окончательно не дала согласия. Но в деревне есть другая, которая к Вовке явно неравнодушна. Женитьба, говорит Вовка, дело серьезное, жена не даст пить.

— Вовка, можно подумать, что ты пьешь.

— Ну, здесь спирт привозят только по праздникам, а так бывало.

Мне очень интересно, когда двадцатитрехлетние ребята говорят «бывало». Выясняется, что в последний год службы в армии Вовка здорово налакался в увольнении. Командир роты вызвал Вовкину мать. И перед матерью и перед ротой ом долго стыдил Вовку. Как мог Вовка после этого приехать в деревню, где все всё узнали? Нет, Вовка вернется к матери и к девчонкам совсем другим. Поэтому прямо из армии Вовка завербовался в Магадан и оттуда — на Чукотку. Теперь в деревне на него будут смотреть с уважением и старики называть по имени-отчеству. И не потому, что Вовка привезет много денег (тоже, кстати, неплохо). Просто Вовка станет человеком бывалым, много повидавшим на свете. Шутка ли, отработать три года на Крайнем Севере! Но вот если он женится — конец вольной жизни. Жена всем начнет командовать. Вовке уже заранее тоскливо.

В дверь стучат. Входит милиционер. Первый милиционер, которого я вижу на Чукотке. Я с любопытством его рассматриваю. Он присаживается, но от чая отказывается. Несколько вопросов о жизни и два солдатских анекдота. Вовка не очень смеется. Сказывается мое присутствие. Как бы невзначай проверяют мое имя, фамилию, возраст. Вопросы об институте, где я учился.

— Простите, а паспорт вы сдали на прописку?

— Конечно, сдал.

— Понимаете, сейчас в красном уголке сидит начальник районной милиции. Интересуется. Вы человек образованный, понимаете, что золото валюта, — нужна бдительность. А вашего паспорта чего-то нет.

Я возмущен. Как нет? Уже, слава богу, две недели здесь.

— Ну вот, старший лейтенант Кочубей и хочет выяснить.

— Как фамилия?

— Кочубей. А что?

— Да так, не расслышал.

Я возмущен. Что за ерунда! Не могут найти паспорт. Роюсь в рюкзаке, достаю пиджак, надеваю.

— Пойду сам выясню это недоразумение.

— Да не беспокойтесь, если сдавали, то найдется.

— Знаете, лучше самому пойти. Вовка, я при тебе сдавал паспорт?

Вовка мне сочувствует, но не помнит. Я выбегаю из будки.

Начальник милиции сидит у стола, покрытого (как и принято у начальства) зеленым покрывалом. Здесь обычно устраивают заседания. Сейчас он один и занимает табурет председателя.

Я присаживаюсь рядом на скамейку. Несколько фраз о погоде и о том, как быстро ко всему привыкаешь.

— Так что же с вашим паспортом, Алексей Иванович?

Начальник милиции в дымчатых очках. Очки направлены на дверь. Но я-то знаю, куда он смотрит. Уж эти мне детские игры в Шерлок-Холмсы!

— Я сдал паспорт, и его прописали.

— Послушайте, документы у вас есть?

Я долго роюсь во внутреннем кармане пиджака и протягиваю свое служебное удостоверение. Табуретка падает, когда он рывком поднимается и вытягивается.

ГЛАВА II

Наконец-то выставили охрану. Через пять дней после начала промывки. Металлические сетки на колодах рваные, колоды не пломбируются (не хватает пломб!!). На третьем промприборе часовой не подпустил близко горного мастера, зато на пятом в съемке золота принимало участие чуть ли не полприиска. Говорят, что, узнав это, начальник охраны впал в истерику.

Я за охрану. Но не в охране дело. Пришлось опять встретиться с Кочубеем и повторить ему азы политграмоты. Кочубей побежал к начальнику прииска Каменеву.

Через два дня в переполненной столовой Каменев сделал блестящий доклад. Каменев на редкость толковый инженер, умеет говорить, и его любят рабочие. Так вот, Каменев рассказал, какая настоящая цена каждому грамму. Ведь на прииске народ новый. Да и многие мастера пришли с оловянных приисков. Конечно, хорошо, когда на четвертом промприборе нашли в галечном отвале стограммовый самородок. Мы верим нашим рабочим. Но охрана золота и строжайший контроль — это не причуды администрации. Два года назад на Колыме раскрыли целую организацию во главе с бывшим главным инженером прииска. Они переправили за границу десять килограммов золота.

Я знал этого человека так, как, пожалуй, не знала его и родная мать. Угловатым, неумелым молодым инженером он приехал на трассу. Он боялся выговора от начальства, он боялся работавших тогда заключенных. Я уверен, что в институте он аккуратно возвращал рубль, взятый в долг. Он всегда ценил рубль. На Колыме он видел сотни тысяч, мокрые, желтые сотни тысяч, деньги, лежавшие в ржавой консервной банке. А все идеалы, о которых он говорил в институте, были для него чужими, «взятыми напрокат». Он не верил в них. Он понимал, что их надо иметь для маскировки. Но внутри этого человека жил рубль. И человек приехал на Колыму зарабатывать. Боязнь выговора и ножа в спину, густой морозный туман, при котором трескается железо, и котлеты из консервированного мяса убедили его, что он неудачник. Но эту жизнь надо было прожить, закрыв глаза, зажав уши, отбарабанить ради… ради ослепительно солнечного Крыма, машин, красивых женщин, дачи, квартиры, ресторанов, полированной рижской мебели — словом, обычного ассорти мечтаний отечественного мещанина. Скорее, это надо было получить скорее. Мокрые, желтые сотни тысяч лежали в ржавой консервной банке.

Самому начать у него не хватало смелости. Однако свой своего видит издалека. Повезло.

Но осторожность осталась. Не хватай сразу много. Хватай наверняка. «Дружки» сменили форменные фуражки на ватники заключенных. А он остался, уехал дальше. Непойманный, вне подозрений, старательный опытный инженер.

Все менялось. Прииски, подручные, методы, адреса. Но почерк оставался. Его почерк.

Мой товарищ занимался тогда колымским делом. Я заинтересовался им случайно. Мне тогда показалось, что не все «герои» выявлены. Есть еще один — анонимный.

Непойманный, вне подозрений, старательный. И через два года в сведениях, которые стали к нам поступать, я уловил что-то знакомое.

Три недели на прииске убедили меня. Правда, надо еще доказать и поймать.

Я не спешил встретиться с ним: он очень подозрителен. Я представлял себе ясно его лицо, фигуру, даже отдельные жесты.