Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень ценной является публикация документов «Кронштадтская трагедия 1921 года. Документы в двух книгах» (Москва, РОССПЭН, 1999 г.). В сборнике содержится более 800 документов и еще несколько тысяч были использованы при составлении примечаний и именного указателя из 8 российских архивов. Составители (отв. составитель И. И. Кудрявцев) проделали колоссальную работу и снабдили практически каждый документ ценными замечаниями. К сожалению, во вводной статье Ю. А. Щетинова повторяются старые штампы советской историографии. Автор пытается доказать, что на смену матросам, участвующим в Кронштадтском перевороте, «приходила зеленая молодёжь, набранная по преимуществу из сельских районов юга России»[5]. Не менее спорный и вывод о существовании в Кронштадте группы «кронштадтских нелегалов», связи которых «тянулись ‹…› в Финляндию»[6]. Несостоятельность этих выводов была неоднократно доказана в т. ч. и документами, которые приводятся в этом сборнике. Об их несостоятельности рассказывается и в данной работе.
Одной из первых работ, написанных иностранцами о событиях Революции и Гражданской войны в России, стала брошюра известного американского анархиста Александра Беркмана «Кронштадтское восстание». Эта работа сыграла огромную роль в разоблачении мифа об Октябрьской революции, во многом благодаря личности автора. А. Беркман – один из лидеров мирового анархистского движения, родившийся в Вильно, в богатой еврейской семье, племянник М. Натансона, в 18 лет переехавший в США. В 1892 г. он был приговорен к 22-летнему тюремному заключению за покушение на Г. К. Фрика, крупного предпринимателя, известного крайне жестоким отношением к рабочим. А. Беркман был освобожден из тюрьмы в 1906 г. В дальнейшем вместе со своей близкой подругой, наиболее яркой фигурой в анархистском движении в Америке, Эммой Гольдман неоднократно арестовывался. В декабре 1919 г. Беркман и Эмма Гольдман в составе группы из 200 анархистов были высланы в Советскую Россию.
Первые сообщения о большевистском перевороте вызвали у Беркмана восторженную реакцию. Он даже утверждал, что большевики выражают самое фундаментальное желание человеческой души. Эмма Гольдман написала хвалебный гимн: «Советская Россия! Священная земля великого народа! Ты стала символом надежды всего человечества, тебе одной ниспослано искупить его страдания, и я приехала, чтобы служить тебе, матушка»[7].
Но через несколько месяцев пребывания в Советском Союзе, несмотря на желание увидеть в новом режиме лишь положительные стороны, от их энтузиазма не осталось и следа. «Я обращала внимание, как душат свободу слова на сессии Петросовета, на которой мы побывали, – писала Эмма Гольдман, – я с удивлением обнаружила, что в столовой Смольного членов партии кормят больше и лучше, чем прочих. И вообще, не могла не заметить царившую всюду несправедливость»[8].
Более трезвомыслящая Гольдман гораздо быстрее разобралась в том, что творилось в России. Но восторженный Беркман, даже наблюдая всевозможные недостатки, продолжал истово верить в большевистскую революцию. Окончательно Беркман все понял во время забастовок рабочих в феврале и марте 1921 г. в Петрограде и восстания в Кронштадте. Узнав о характеристике восстания как «эссеровски-черносотенной» под руководством белогвардейцев, Беркман пришел в ярость: «Это же просто бред: Ленина и Троцкого, наверное, кто-то ввел в заблуждение. Как они могли поверить, что матросы повинны в контрреволюции? Команды „Петропавловска“ и „Севастополя“ первыми поддержали большевиков в октябре и с тех пор ни разу не давали повода заподозрить их в отклонении от этого пути»[9]. Кровавое подавление восстания сделало Беркмана непримиримым врагом большевистской диктатуры. Он писал, что политика большевиков ставит страну на грань катастрофы. Он приветствовал движение кронштадтцев и осуждал подавление его «железной рукой». Беркман восторженно пишет о счастливой жизни в Кронштадте во время восстания: «Кронштадт возродился к новой жизни. Революционный энтузиазм оказался на уровне Октября. ‹…› Временный Комитет пользуется полным доверием кронштадтцев. Он завоевал всеобщее уважение безоговорочным следованием своему принципу „равные права для всех, никаких привилегий“»[10]. Он иногда несколько отступает от истины, когда описывает Кронштадт. Например, утверждая, что «Революционный Комитет был исключительно пролетарским»[11]. Он подчеркивает преданность Кронштадта советской демократии: «Кронштадт был вдохновлен пламенной любовью к Советской России и безграничной верой в настоящие Советы»[12]. Отношение Беркмана порой носит почти религиозный характер. В кронштадтцах он нашел свой идеал: «Кронштадт жил сознанием служения своей миссии. С незыблемой верой в справедливость своей цели». Некоторые оценки Беркмана явно преувеличены: «В глубине своей славянской души они (матросы. – Л. П.) были глубоко уверены, что справедливость цели и сила революционного духа должны победить»[13]. Интересно, что Беркман сравнивает Кронштадт с Парижской коммуной, а руководителей большевиков с палачом коммуны – Тьером.
В конце концов, истовый анархист Беркман приходит к выводу: «Опыт Кронштадта еще раз доказывает, что правительство, государство – как бы это ни называлось или в какую бы ни было обличено форму – вечный, смертельный враг свободы и самоопределения»[14]. Беркман лучше понял ужас большевистской диктатуры, чем любой противник большевиков в левом лагере: «Он – „Кронштадт“ продемонстрировал, что большевистский режим является абсолютной диктатурой и реакцией и что коммунистическое государство является самой мощной и опасной контрреволюцией»[15].
Из зарубежных историков мы рассмотрим работу британского историка и философа Г. М. Каткова. Он родился в 1903 г. в Москве, в известной русской дворянской интеллигентной семье; внучатый племянник выдающегося русского публициста и издателя правого направления М. Н. Каткова, сын профессора римского права М. М. Каткова. В 1901 г. семья эмигрировала в Чехословакию. Катков учился в Праге одновременно в русском и немецком университетах. Изучал санскрит, индологию и философию. Но после бегства в 1939 г. из оккупированной Германией Чехословакии в Британию круг его научных интересов изменился. Он стал заниматься русской историей, в основном Революцией 1917 г. и Гражданской войной. Некоторые его работы переведены на русский язык. В 1959 г. в престижном журнале Soviet Afair была опубликована его статья «Кронштадтское восстание»[16].
Несмотря на то, что Катков не мог использовать при написании статьи советских архивов, он значительно лучше всех авторов, писавших о Кронштадтском восстании, сумел разобраться в этой сложной теме. Он четко определил роль балтийских матросов в Октябрьском перевороте и Гражданской войне: «Этот титул (краса и гордость революции) был им дан не за приверженность марксистским догмам, а за безжалостное использование экстремистских революционных методов. Они пронесли эту репутацию через всю гражданскую войну. Кронштадтский матрос стал знаковой и угрожающей фигурой, в какой бы роли он ни выступал, как комиссар, глава местного совета или спецподразделения в армии, как агитатор и организатор…»[17].
Катков тонко
