Золотоглазые - Джон Уиндем

Вторая половина прессы, наоборот, рисовала кошмарные картины будущего и требовала защиты от псевдожизни.

Наш спонсор, опасаясь за свою репутацию, решил расторгнуть контракт с И-Би-Си. Дирекция рвала на себе волосы. Руководитель отдела продажи эфирного времени вспомнил старую поговорку, что любое паблисити — хорошее паблисити. Но спонсор утверждал, что покупательский бум не что иное, как подтверждение теории Бокера, и влечет за собой продолжение роста цен. И-Би-Си парировала, что созданное паблисити уже накрепко связало его продукцию с именем Бокера, и бессмысленно не постараться заработать на этом сколько возможно.

— Моя фирма собиралась внести свой вклад в развитие науки и общественной безопасности, а не совершать вульгарный рекламный трюк, — сказал спонсор. — Тут накануне ваш комик высказался, что, дескать, только псевдожизнь открыла ему глаза на собственную тещу. Если это позволяет себе И-Би-Си, то что говорить о других?!

И-Би-Си заверила, что подобное не повторится, но заметила, что после отказа от стольких обещаний, данных спонсором редакции, вряд ли его фирме удастся сохранить авторитет.

В то же время коллеги с Би-Би-Си вдруг обнаружили неслыханную симпатию к нашей компании, казалось, конкуренты что-то замышляют — больно подозрительной была их вызывающая вежливость.

Я пытался работать в редакции. Но все, кому не лень, заглядывали в дверь, сообщали о событиях на фронте, советовали вставить или опустить ту или иную подробность, в зависимости от состояния дел. И через пару дней, не выдержав, я перебрался домой. Однако и здесь меня не оставили в покое. Телефон не умолкал: рекомендации, всяческие предложения, сообщения о смене конъюнктуры сыпались как из рога изобилия. Я старался вовсю: писал, переписывал, пытаясь угодить всем беспокойным.

А И-Би-Си уже воевала с Бокером. Он кричал, угрожал, обещал все бросить, если его не пустят в прямой эфир.

Закончив сценарии, мы так устали, что не было сил вникать во все эти споры и распри. А когда вышла первая передача, мы решили, что на радиостанции ее перепутали с „Полчаса Маменькиного Ангелочка“.

Собрав манатки, мы махнули за покоем в Корнуэлл.

— Боже мой! — воскликнул я, увидев нововведение. — Неужели не хватает веранды? Если ты думаешь, что в жару я буду сидеть там только потому, что…

— Это, — холодно перебила меня Филлис, — беседка.

— Неужели? — изумился я, разглядывая необычное сооружение со скособоченной стеной. — Ну и к чему нам беседка?

— А вдруг кому-нибудь летним днем захочется в ней поработать. Она прекрасно защитит от ветра и не даст разлететься бумагам.

— Да-а?..

— В конце концов, — оправдываясь, добавила Филлис, — если кто-то кладет кирпичи, значит он что-то строит.

„Логично, но подозрительно“, — подумал я и уверил Филлис, что если это беседка, то очень премиленькая, просто для меня это было явной неожиданностью.

— Чтобы прийти к подобному выводу, — ехидно заметила Филлис, — не нужно так долго думать.

Меня так и подмывало что-нибудь ответить Филлис, но я все же попридержал язык и сказал, что, на мой взгляд, все сработано чудесно, тем более что сам я вообще не способен положить один кирпич на другой.

Как иногда необходима смена обстановки! Эскондида, танки, пузыри со своими щупальцами… трудно было поверить в их существование. И все-таки мне не удалось расслабиться, как я надеялся.

В первое же утро Филлис взяла черновики своего романа и отправилась в беседку. Я слонялся вокруг в ожидании долгожданного успокоения, но оно так и не снизошло на меня.

Все также по лицу хлестал ветер, все так же волны бились о скалы. Море могло рокотать, штормить, топить корабли, но так было всегда, все это старые штучки. Я смотрел на пенный прибой и понимал всю нереальность Эскондиды. Эскондида принадлежала другому миру, миру, где никто не удивляется ни танкам, ни кишечнополостным. Здесь все было не так, Корнуэлл был реален и солиден. Над ним проходили века, его берега омывали волны, и если море забирало людей, то не потому, что бросало им вызов, а потому, что люди бросали вызов ему. Море казалось настолько мирным и домашним, что невозможно было вообразить его извергающим исчадия ада, наподобие тех, что выползли на пляж Эскондиды. Отсюда и Бокер представлялся мне уже злым духом, вызывающим сатанинские галлюцинации. Здесь без него жизнь текла размеренно и спокойно, по крайней мере, так представлялось сначала. Но стоило мне спустя несколько дней вынырнуть из текучки наших будничных дел, я понял, до чего расшатан мир.

Воздушный флот работал строго по предписанию: перевозить грузы только первейшей необходимости. Жизнь вздорожала почти на двести процентов. Самолетостроение крутилось на полную катушку, пытаясь снизить стоимость перевозок, потребность в которых была столь велика, что даже первоочередники могли просидеть на аэровокзалах добрых пару лет. Все гавани были забиты до отказа брошенными судами. Докеры, потеряв работу, собирались на митинги, выходили на демонстрации, словом, всеми силами боролись за гарантированный заработок, в то время как их профсоюз колебался и выжидал. Выброшенные на улицу моряки присоединялись к докерам, требуя защиты своих прав. Труженики авиалиний грозили поддержать бастующих, если им не повысят зарплату. Упал спрос на сталь, на уголь, и когда было предложено закрыть несколько обанкротившихся предприятий, вся отрасль забастовала в знак протеста.

Буревестники из Москвы, ощутив, как меняется политический и экономический климат, провозгласили, что судоходный кризис — это, большей частью, происки реакции. Запад, говорили они, уцепился за несколько несчастных случаев, чтобы оправдать расширение военно-воздушных программ.

Промышленность работала только на самое необходимое. То и дело созывались конференции финансистов. Пронесся слух, что продукты будут распространять пропорционально доходам, вспыхнули мятежи, торговля бурлила.

Однако все еще находились смельчаки, за немалую плату готовые выйти в открытое море. Но это было не более чем бравада — никакие сверхценные грузы не могли оправдать ни риска, ни баснословной цены таких круизов.

Вдруг кто-то спохватился, что все погибшие суда работали от силовых установок, и сразу моря запестрели парусниками. Возникла идея наладить их массовое производство, от которой быстро отказались, сочтя, что не сегодня-завтра с напастью будет покончено и нет надобности в инвестициях.

Ученые всего мира продолжали упорно трудиться. Каждую неделю испытывалось новое оружие, кое-что даже запускали в производство и тут же снимали по причине многочисленных изъянов. Оправдывая свои промахи, ученые в век научно-технического прогресса вспоминали, что и у магов и чародеев случались неудачи. Но в том, что со дня на день средство будет найдено, не сомневался никто.