ПОЛИТИКА: История территориальных захва­тов. XV—XX века: Сочинения - Евгений Тарле

Это типично для всех без исключения сановников Австро-Венгерской монархии. 24 октября Андраши стал министром, а уже 27 октября отправил Вильсону телеграмму с просьбой о сепаратном мире, не ожидая конца переговоров с Германией. Впрочем, спустя несколько дней Австрия окончательно распалась на составные части, но об этом у нас будет речь в следующем томе.

Характерно, что, уже погибая, объявляя в манифесте 17 октября 1918 г. о превращении Австрии в федерацию самостоятельных держав, Габсбургская монархия все-таки не посмела даже намекнуть, что в венгерской части монархии отдельным народностям также будет предоставлено полное право на самоопределение.

24 октября в хорватских полках, стоявших в Фиуме, вспыхнуло возмущение, и солдаты захватили порт. У венгерского правительства не было ни малейшей возможности сопротивляться, так как революция в самом Будапеште назревала совершенно явственно.

31 октября был убит граф Тисса, ненавидимый за свою активную роль в подготовке мировой войны. Новое правительство, во главе которого стоял граф Карольи, провозгласило полное отделение Венгрии и самостоятельную Венгерскую республику (16 ноября император Карл отказался от венгерской королевской короны, через четыре дня после отречения своего от австрийской императорской короны).

Граф Карольи, либерал по убеждениям, опирался (или, точнее, рассчитывал опереться) на средние землевладельческие слои, на торговый класс и вообще на элементы, недовольные долгим властвованием и своекорыстным хозяйничаньем аристократической олигархии земельных магнатов.

В следующем томе этой работы я расскажу подробно о его правлении и о революционном правительстве, которое его сменило. Пока достаточно будет сказать, что в немедленной капитуляции Венгрии граф Карольи усматривал единственное спасение, так же как видело в этом спасение для Австрии и австрийское правительство. Впрочем, полное отделение Чехословакии, Галиции, Буковины, южнославянских территорий, отделение Трансильвании и всех славянских земель Венгрии, занятие Трентино и Триестино Италией — все это в те же дни вообще прекратило самое существование былой союзницы Германии.

Еще до того, как формально была подписана капитуляция Австрии и Венгрии, пришла очередь Турции. Уже в сентябре 1918 г. турки потерпели страшное поражение от англичан в Палестине. Генерал Алленби, стоявший там с 1917 г., разгромил турецкую армию, подошедшую с Кавказа после выхода России из войны. Около 75 тысяч турок сдались в плен в сентябре и начале октября 1918 г. Англичане вели преследование широким фронтом, очищая от турок не только Палестину, но и Сирию. Дамаск, Бейрут, Алеппо последовательно были взяты генералом Алленби. Турция погибала. Энвер-паша и Талаат-паша подали в отставку и бежали. Новое правительство, наскоро сформированное, поспешило обратиться к врагам с просьбой о перемирии.

31 октября 1918 г. (в Мудросе) англичане с участием представителей других союзных держав заключили с турками перемирие. Турки очищали Аравию, Месопотамию, Сирию, Армению, часть Кили-кии (из Палестины они уже были изгнаны англичанами), соглашались на временное занятие Антантой Константинополя и проливов. Остатки разгромленной турецкой армии ушли в Анатолию. Это все, что осталось от Турции по перемирию. По одному из условий перемирия турки обязывались прервать отношения с Германией. Впрочем, они были начисто отрезаны от Германии.

3 ноября сдались на капитуляцию Австрия и Венгрия. По условиям перемирия Антанта получала в полное свое распоряжение все пути сообщения Австрии, да и вообще то, что еще осталось от Австрии, становилось в руках Антанты удобным плацдармом для вторжения в Германию с востока. Полная гибель приближалась исполинскими шагами к окруженной со всех сторон Германской империи, безнадежно утратившей всех союзников. Для Антанты речь шла только об альтернативе: оставить ли без ответа последнюю ноту Германии, где была просьба указать, наконец, в каком месте и когда можно приступить к переговорам о перемирии, продолжать войну и вынудить всю германскую армию к немедленной сдаче или же согласиться на перемирие, но непременно на такое, которое отдавало бы побежденную страну всецело на волю победителя.

И все-таки нужен был толчок изнутри, чтобы Вильгельм наконец понял, что корона валится с головы и что спасения нет. Этот толчок не замедлил последовать. Спасти престол Вильгельма после третьей ноты Вильсона было абсолютно невозможно; тем не менее попытка такого рода (правда, не имевшая и тени шансов на успех) произошла.

Гинденбург и Людендорф сочинили и немедленно (в 10 часов вечера 24 октября) выпустили воззвание к германской армии, в котором говорили о неприемлемости требований Вильсона и о необходимости дальнейшего сопротивления до последней крайности. В ответ на это канцлер Макс Баденский объявил Вильгельму, что либо он, канцлер, уйдет немедленно в отставку, либо должен уйти Людендорф. Конечно, Вильгельм всецело был на стороне Людендорфа, и все-таки он немедленно уволил его в отставку (26 октября). Спастись лично какой угодно ценой, возложить ответственность на других — вот линия поведения, от которой император Вильгельм ни единого раза и ни при каких условиях не отступал. Но на этот раз этот обычный прием и последний разговор с Людендорфом все же потрясли его. Между тем отовсюду из-за границы к Максу Баденско-му ежедневно приходили самые достоверные сведения, самые авторитетные указания, что мира «при Вильгельме» Антанта ни за что не заключит. Вильгельм же по-прежнему отмалчивался. Это ускорило взрыв, уже давно готовившийся.

После третьей ноты Вильсона и обращения Гинденбурга к армии в приморских городах и прежде всего в центре стоянки германских судов — в Киле — распространился среди матросов слух о плане морского командования дать англичанам последнюю большую морскую битву, чтобы по крайней мере ценой гибели всего немецкого флота причинить максимум вреда неприятелю. Что война безнадежно проиграна — это уже не подлежало в тот момент ни малейшему сомнению, и угроза бесцельной гибели была тон искрой, которая произвела давно готовившийся взрыв. 28 октября команда броненосца «Маркграф» первая отказалась повиноваться офицерам и следовать в Куксгафен (через канал). Другие военные суда двинулись было в путь, но на них тоже вспыхнуло возмущение, и команды всех этих судов составили резолюцию: «Если англичанин нападет на нас, то мы будем сопротивляться и будем до последней крайности защищать наши берега, но сами мы не нападем. Далее Гельголанда мы не едем, Иначе огонь будет потушен (в топках)». Начальство не обратило внимания на эту резолюцию, и 30–31 октября во всем флоте вспыхнуло открытое возмущение. Сначала еще местами власти арестовывали вождей, но движение с каждым днем ширилось и пылало все сильнее.

3 ноября в Киле на открытом воздухе состоялся громадный матросский митинг. Толпа направилась освобождать арестованных, но по дороге была встречена выстрелами. На другой день, 4 ноября,

был убит командир броненосца «Konig», восставшие овладели не только всеми судами, но и Кильской гаванью, и солдаты, стоявшие в Киле, примкнули к матросам. Был выбран Совет солдатских и матросских депутатов. 5 и 6 ноября восстание перенеслось в Гамбург и Любек и нигде не встретило сопротивления. 6 ноября революционное движение перешло в Ганновер, Брауншвейг, Кельн, Майнц, Трир и стало приближаться к фронту. Всюду образовывались Советы солдатских, а кое-где солдатских и рабочих депутатов. Повсюду были провозглашены лозунги: немедленное заключение перемирия и прекращение военной диктатуры.

Три течения сразу обнаружились в ходе революции: социал-демократы большинства («шейдемановцы»), независимые социал-демократы (группа, отделившаяся от шейдемановцев весной 1917 г.) и спартаковцы — левая часть независимых, отошедшая от независимых и принявшая коммунистическую программу. В первые дни революции — до 9 ноября — борьба между этими тремя течениями была сравнительно не так заметна.

Хотя шейдемановцы располагали почти всей партийной прессою, но с каждым днем революции их значение все более и более падало. Те же рабочие круги, которые одобряли шейдемановцев первые три года подряд, теперь (т. е. с 1917 г.) не могли им простить поддержку, которую они оказывали правительству, начавшему войну. Голодные, потерявшие веру в победу массы быстрее покинули старую тактику, чем вожди, и шейдемановцы, еще пока могущественные на верхах партии, видели ясно приближающуюся бурю. Их подкашивало еще и то обстоятельство, что, несмотря на все усилия, им никак не удавалось наладить отношения с социалистами стран Антанты: те (забывая часто о собственном поведении) были полны негодования на образ действий шейдемановцев в 1914–1917 гг. и откровенно заявляли, что не верят их словам и что считают их просто эмиссарами перепуганного Вильгельма, который хочет какими угодно средствами добиться мира. Независимые были также в сущности очень раздражены против шейдемановцев. Правда, отражая чаяния голодающей массы, они терпеливо ждали несколько недель (весь октябрь), пока шла телеграфная переписка с Вильсоном. Но когда обнаружилось, что включение в кабинет Макса Баденского двух социал-демократов большинства — самого Филиппа Шейдемана и Густава Бауэра — не произвело за границей ни малейшего благоприятного впечатления, независимые стали с каждым днем все резче и непримиримее высказываться против шейдемановцев. Но на крайнюю позицию в этой борьбе против социал-демократов большинства стал Спартаковский союз, который принял как платформу революционный захват власти и провозглашение диктатуры пролетариата. 21 октября, после двух с лишком лет заключения, из тюрьмы был освобожден Карл Либкнехт; одновременно была освобождена и Роза Люксембург. Спартаковцы, численно не очень сильные, получили разом двух вождей, с которыми по энергии, ораторскому дару, политическому темпераменту, громадному моральному авторитету мало кто мог тогда тягаться не только среди шейдемановцев или независимых, но и среди всех вообще существовавших в то время политических партий Германии. Спартаковский союз вместе с тем пользовался сочувствием и поддержкой Советской России. Все эти обстоятельства сильно помогали спартаковцам. Но главное заключалось в другом. Октябрь в ноябрь 1918 г. были временем самого болезненного морально-психического кризиса, который когда-либо переживал германский народ за все полторы тысячи лет своего политического существования. Внезапно, без всяких переходов, без всякой подготовки, народная масса была поставлена лицом к лицу с действительностью, о которой большинство даже и не догадывалось. Еще на фронте кое-что знали, а с 8 августа 1918 г. непрерывные поражения, непрерывное отступление были понятны каждому солдату отступающей армии. Но даже и на фронте, где перестали верить словам начальства о победе, были далеки от того, чтобы видеть в происходящем полную гибель, безнадежный проигрыш войны; даже и на фронте среди наиболее раздраженно настроенных солдат было распространено (по их позднейшим свидетельствам) мнение, что война может окончиться «вничью» или с незначительными потерями для Германии. Что касается тыла, то там уже с июля чуяли неладное, но еще в средине сентября в самых широких кругах не верили в конечное и полное поражение. Первая телеграмма Макса Баденского Вильсону явилась, как было сказано, для широких масс неожиданностью. «Нас обманывали!» fWirsind belogen und betrogen!) — вот самый популярный клич в октябре 1918 г. И, по мере того как телеграммы Вильсона принимали все более резкий, высокомерный и отчасти презрительный оттенок и его вмешательство во внутренние германские вопросы делалось все откровенней и грубее, — все более униженным, смиренным, почти раболепным делался тон германских ответов, и именно это обстоятельство окончательно раскрыло глаза всему народу. Ужас положения обозначился перед взорами самых легковерных. Этой степени унижения и растерянности никто почти не ожидал. И тогда-то сразу начался великий пересмотр ценностей. Мелкая и средняя буржуазия, интеллигенция, чиновничество массами обращались к самым радикальным программам. Это было ненадолго, это было вызвано совсем исключительной силой и внезапностью удара, но в октябре и ноябре 1918 г. имена Либкнехта и Розы Люксембург были очень популярны нередко даже в тех кругах общества, которые еще в 1916 г. приветствовали их заключение в тюрьму, а уже в 1919 г. аплодировали их убийцам. Еще в большей степени рабочая масса в эти осенние месяцы верила только тем из ее вождей, которые не скомпрометировали себя моральной ответственностью в военной политике правительства. Таковы условия, тоже способствовавшие общему успеху спартаковцев в первое время революции.