Тишина - Василий Проходцев

свою власть над князем, а мог и преподнести их царю, еще больше укрепив его расположение и доверие, и нанеся одновременно серьезнейший удар Юрию Алексеевичу. Однако приехавший Долгоруков сообщил Ордину то, о чем тот догадывался, и во что он все же не хотел верить: он рассказал стольнику кем в действительности была та знатная женщина, которая приезжала вместе с ним. Ордин, став невольным свидетелем таких событий с особой царской крови, оказывался перед трудным выбором: промолчать, и в таком случае быть наверняка казненным, если дело это откроется, или донести на Долгорукова и саму сестру царю, что тоже не обещало приятных последствий. Теперь уже князь получил в средство давления на стольника, да, может быть, и посерьезнее, чем давняя история с самозванцем. Первым делом, Ордин был вынужден отдать Юрию Алексеевичу Матрену с сыном, которых тот без промедления казнил. Поэтому и злился Ордин на Матвея, как на невольного подручного князя, поэтому и хотел удалить его из Большого полка, и выдумал для этого напугать Артемонова царским гневом.

Атаман, между тем, стал снова рассказывать удивительные вещи. Оказалось, что Чорный все время осады поддерживал связь с татарами, и договорился с ордынцами о том, что они пройдут стороной мимо крепости или, во всяком случае, ограничатся мелкими стычками с русскими, и не станут серьезно вмешиваться в осаду. Но потом, по словам атамана, "поганые как с цепи сорвались", а Матвей, хорошо знавший причину гнева татар, промолчал, однако впал в полное недоумение: знал ли про эти задумки Чорного Долгоруков, а если знал – то зачем так настойчиво вызывал степняков на бой? Наконец, правду ли говорит и сам атаман, или просто хвастается своей мнимой властью над татарами? У Артемонова уже голова начинала кругом идти от всех этих хитросплетений. Одно было ясно: Чорный почему-то откровенничал с Матвеем так, как будто был уверен, что они с ним больше не увидятся. Не бежать ли задумал атаман? Артемонов никак не выдал своих подозрений, подумав, что уход казаков из крепости был бы не худшим исходом, поскольку вреда от низовых в последнее время было больше, чем пользы, а будущее и вовсе грозило прямыми столкновениями между запорожцами и московским войском.

– Да, капитан, – неожиданно обратился атаман к Матвею, пристально уставив на него черные глаза, – Знаешь ли, отчего ты жив до сих пор? Ведь этого быть не должно было.

– Вот как? Отчего же не должно было, и отчего жив?

– Да просил меня князь избавиться от тебя потихоньку, при случае, хорошо просил, а я ведь старым друзьям в таких мелочах не отказываю. И не от тебя одного… – тут атаман осекся. – Но как-то ты мне понравился, капитан, не хотелось мне тебя убивать. А если мне чего не хочется, я то редко делаю… Да и прапорщик твой про тебя только хорошее рассказывал. Ну, а уж когда ты вина мне прислал в подарок, я и вовсе передумал. Плохой человек разве так сделает? Вот и я думаю, что нет. В общем, с братчиками моими у вас трудностей больше не будет, обещаю, да и на стены сейчас с полсотни вышлю.

Атаман быстро поднялся с кушетки, давая понять, что разговор закончен. Артемонов также встал и, кивнув Чорному, отправился к двери.

– Вот еще что, капитан. Если тебе вдруг все это надоело, то приходи перед рассветом к северной башне. А если не надоело – ну что ж, тогда я ничего тебе не говорил.

Артемнов кивнул, и выскочил поскорее на нетвердых от коварной горилки ногах на улицу. Сложная смесь чувств владела Матвеем: здесь было и возмущение от того, что атаман почти в открытую предлагал ему совершить измену, и благодарность Чорному за то, что тот оставил без внимания просьбу князя Долгорукова, и сомнения в том, что такая просьба была… Конечно, такой хитрый человек, как атаман Чорный, произносил любое слово исключительно для того, чтобы оно послужило его целям. Ясно было, что сейчас он рассказал Матвею много правды, но много и соврал, а отделить одно от другого у Артемонова пока не получалось.

Матвей постарался поскорее отыскать Кровкова, что с сильно затуманенной хмелем головой сделать было непросто. Легко было догадаться, от кого еще мог попросить Долгоруков Чорного его избавить. Агея он обнаружил стоящим, уперев руки в боки, на верхушке стены, и увлеченно раздающим указания восстанавливающим разбитую кладку солдатам. Артемонов с трудом дозвался майора, и принялся убеждать того укрыться в безопасном месте, и пробыть там хотя бы до утра. Рейтар поначалу с большим сомнением глядел на с трудом державшегося на ногах Матвея, но услышав имена Чорного, Долгорукова и Ордина, с пониманием кивнул головой, поблагодарил Артемонова и, велев одному из ротмистров заменить его, с несколькими всадниками поскакал в сторону главной улицы.

Артемонов же поплелся к северной башне. Нет, он не собирался бежать вместе с казаками, да и до рассвета было еще очень далеко, но получилось так, что атаман устроил сбор беглецов именно там, где Матвей любил посидеть вечерами. Было довольно тепло, а дождь, который, как казалось в последние дни, будет лить вечно, перестал, и над лесом вновь распускался красивый закат, малиновый оттенок которого обещал похолодание. Темнеть стало рано, и на крепость опустились уже довольно густые сумерки. Артемонов, усевшись под большой вяз, стал размышлять про поведение князя Долгорукова в отношении татар. Если он, зная о намерениях Чорного удержать их от нападения, все же хотел натравить ордынцев на войско боярина Шереметьева и добиться, тем самым, его разгрома, преследуя лишь свои собственные цели – избавиться от Кровкова и Артемонова, а может быть, и от самого воеводы, который, несмотря на опалу, оставался любим царем – тогда никем, кроме как предателем, князя считать было нельзя. Но если атаман лукавил или хвастался насчет своего влияния на степняков, и те, в действительности, должны были ударить в тыл идущему на приступ войску, тогда задумка Долгорукова была совершенно верна, и только горячность молодого Шереметьева и безрассудство князя Черкасского помешали ее полному успеху. Артемонов чувствовал, что ему попросту не хватает верных сведений, чтобы разрешить эту загадку, и пока не появится какой-то новой подсказки, она так и останется неразгаданной.

Погрузившись в эти размышления, Матвей не сразу заметил, что на него давно уже пристально глядят с башни два круглых желтых глаза.

– Ого! Рад встрече! Благодарствуй, коли это ты меня из морока давеча вывела. Совсем я тут в уме повреждаться стал. Да ты птица вольная, тебе и не понять. А ты