Соседи (СИ) - Drugogomira

— А как вы… узнали вообще? Про… Ну, про меня?

Ну, в самом деле, как? В Москве о его прошлом знали лишь пара-тройка детских «специалистов», классный руководитель да баб Нюра. Мама просто однажды поставила его об этом в известность, сообщив, что бабушка из соседнего подъезда в курсе их обстоятельств, что она друг семьи и с ней можно не шифроваться. Егор принял как данное, ни разу не задав ни одной из них ни единого вопроса.

— Как? — баб Нюра на пару секунд задумалась и в большом сомнении покосилась на него, словно размышляя, говорить ли. Вздохнула. — Мальчик мой… Да как же? Да сразу сердце неладное почуяло, как первый раз вас во дворе увидела. Папа твой велосипед у подъезда перебирал, а вы с Валей рядышком околачивались. Как сейчас помню, август заканчивался. Глядела я на тебя со своей скамеечки, глядела – час, наверное, вы там провели – и поняла вдруг, что более зажатого, угрюмого и молчаливого мальчугана за всю свою бытность педагогом не встречала. На фоне твоих развесёлых родителей в глаза так и бросалось. Да ты ж за час от силы десять слов сказал, Егорушка! — воскликнула она, вновь всплеснув руками и беспомощно уставившись на него. — Как не заметить было? Потом долго к вашей семье приглядывалась, к замашкам твоим, и всё одно к одному у меня выходило – не так что-то. А весной, апрель то был, подсела к Валюше на лавочке и спросила, сколько тебе лет. Она говорит: «Девять через месяц». Вот тут-то и сложилось у меня окончательно, уж не знаю. Ты, мальчик мой, в свои девять сложением хорошо если на полных семь тянул… — протянула баб Нюра, горестно вздыхая. — Щуплый, тихий. Таких бьют, а не боятся. А тут всё наоборот выходило. Ты же ведь весь двор к тому моменту построить успел, всех птенцов домашних. Думаешь, я что ж, не видела, как вся шелупонь дворовая у тебя через полгода по струночке зашагала? Или как ты под моей сиренью на корточках курил втихаря? Или как ни с кем толком дружбы не водил? Помню, как ответ услышала, так и не выдержала и напрямую у матери твоей спросила, нет ли у них с тобой проблем, нет ли за твоей спиной каких учреждений. Ох, и перепугалась же Валечка! До полусмерти. Подумала, что я из соцопеки. Насилу успокоила. Пришлось список всех своих заслуг педагогических перед ней вывалить, прежде чем она поверила, что я без всякого злого умысла и могу быть вашей семье полезна. И созналась. Вот так и узнала. И не жалею. Лучше людей, чем твоя семья, в жизни не встречала. Такие светлые… — потянулась за рюмкой баб Нюра. — Царствие им небесное. И ты у меня один остался. Ближе сына родного стал. Дня не проходит, чтобы за тебя не молилась.

Ох и бабушка…

Коньяк развязал баб Нюре язык. Глаза её заблестели водой, рюмка в руке задрожала, и алкоголь расплескался на скатерть. Зажмурившись, она опрокинула в себя остатки, утёрла веки тыльной стороной кисти и уставилась на Егора, сокрушенно качая головой. Все её мысли лежали сейчас перед ним, как на ладони. Жалела его сейчас душа её сердобольная, пусть и знала она, что этого нельзя. Что он жалости не переносит.

— Хватит вам уже, наверное, баб Нюр, а то организм ваш вам спасибо не скажет, — пробормотал Егор, забирая бутылку со стола. С собой унесёт, просто чтобы тут не оставлять, а то кто ж знает, что ещё этой бабушке может в голову взбрести в его отсутствие. — Не переживайте вы так, у меня всё прекрасно. Сами же видите.

— Вижу-вижу, — закивала она в охотку. — Хоть на старости лет за тебя порадуюсь. А то всё один-одинешенек, как перст. Как ветер в поле. Сердце кровью обливается.

— Не надо кровью обливаться, баб Нюр, — Егор уже пожалел, что задал свой вопрос, вон ведь как разволновалась. Сейчас же реально давление бахнет и скорую, чего доброго, придется вызывать. — Поберегите себя. Всё хорошо, — поднялся он со стула, намереваясь сворачиваться от греха. — Я, наверное, пойду. И вы отдыхайте.

— Да я-то что? — искренне удивилась она. — Целыми днями только и отдыхаю, чем мне еще заниматься? Телевизор да лавочка.

Нахмурившись, Егор пристально уставился на баб Нюру. В голову стрельнула идея: не купить ли ей палки для спортивной ходьбы? Всё-таки движение – это жизнь. Это здоровье. «Телевизор да лавочка» продлить лета вряд ли помогут. А вот прогулки по окрестностям – возможно. Хотя в её уважаемом возрасте, может, и впрямь уже не до прогулок.

— Напомните, на завтра у вас записи есть? — уточнил он, забирая со стола ополовиненную бутылку.

— Нет, Егорушка, теперь через неделю токмо. Ты не обижайся на меня, я ж не со зла. Радела я всегда за твою семью, — запричитала она вдруг. — Знаешь же, что всегда можешь ко мне прийти, если вдруг что…

«Ну приехали… Четвертая явно стала лишней»

— Знаю, баб Нюр. За что мне на вас обижаться, о чём вообще речь? Я очень вам благодарен. Только вы распереживались что-то сильно, а это мне не нравится. Ещё и выпили. Так что лучше ложитесь. Звоните, если что.

— Иди-иди, за меня не волнуйся. Я крепкая, что мне станется?

«Кто вас, бабушек, знает…»

***

21:30 Кому: Уля: Я дома, все окей. Корж свил гнездо в носках. Кажется, кому-то пора напомнить правила приличий =) Сейчас туда-сюда, и спать.

Ну, спать – не спать, а как ещё убедить Ульяну, что пора отложить телефон, Егор не имел понятия. Окошко мессенджера уведомляло, что она заходила в сеть пять минут назад. В 21:25 по Москве, в полседьмого утра по Петропавловску-Камчатскому.

21:31 От кого: Уля: Ладно :) Тогда спокойной ночи. Осталось три дня, я их считаю :)

«Я тоже…»

21:31 Кому: Уля: Быстро пролетят =)

Несколько минут – и обнаружил себя у стеллажа с винилом: душа по-прежнему требовала исполнить желаемого с раннего утра. Глаза быстро нашли, а пальцы уверенно поддели и вытащили из плотного ряда разноцветных картонных корешков нужный. Взгляд заскользил по потрёпанному временем полосатому зелено-черному конверту. «Министерство культуры СССР». «Всесоюзная фирма грампластинок “Мелодия”». Virgin. «Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок», Артикул 11-5, цена 3 руб. 50 коп. Manufactured under license of BMG Ariola Munchen GmbH. Запись 1985 года. Сторона 1: «В ночной духоте», «На блюдечке», «Малышка», «Ты и я». Сторона 2: «(Я никогда не буду) Мария Магдалена», «Сердцебиение», «Сестры и братья», «Передумай».

«На английском языке».

Сандра. «The Long Play». С помятой, заломанной по краям, а где-то и чуть порванной картонной обложки на слушателя с вызовом смотрела молодая кареглазая женщина. Угольно-черный мужской пиджак на голое тело по-перво́й создавал обманчивое ощущение исходящей от певицы уверенности и силы, а затем вдруг проступала девичья хрупкость. Что ещё интересного в этом образе из его детства? Мелированный блонд, тёмные корни, объемные кудри, завитая челка – другими словами, модная прическа восьмидесятых, многие такие носили. Очерченные яркой помадой губы и серо-коричневые тени, выбеливающая кожу пудра и огромные черно-зеленые серьги в ушах. Во времена были. К счастью, за минувшие десятилетия стандарты красоты претерпели значительные изменения. На момент выхода пластинки немке Сандре Крету стукнуло двадцать три года. Она тогда была младше Ульяны, но макияж прибавлял лет пять, а то и все десять. И зачем?

Да какая, с другой стороны, разница? Её знали, любили, ставили. Под неё танцевали. И его родители не стали исключением, записавшись в ряды больших поклонников. Сейчас Сандра звучит малость «олдово», но вообще у хорошей музыки возраста быть не может. Слушаешь и отказываешься верить, что записи почти сорок лет.

Упав на диван, Егор глубоко вдохнул и прикрыл глаза. Отдающий еле уловимой хрипотцой голос и лёгкая летящая музыка окутали, проникли в клетки, пустили по коже мурашки и погрузили в уютный кокон ностальгии по былому. Такое естественное и привычное для него желание разобрать композиции на атомы, такты, инструменты и вокальные приёмы отпустило за какие-то мгновения, и остались лишь трое: мать и отец посреди комнаты и он – мальчик на диване.

Он любил за ними наблюдать: забирался на диван с ногами и сидел, не шевелясь и не моргая, глядя на них во все широко распахнутые глаза. Это чтобы как можно больше света и добра успело проникнуть в маленькую тёмную душу. Он хотел быть как они. Он лечился, ощущая сердцем ласковое касание витающей в воздухе и пропитывающей всё вокруг любви. Ловя на сетчатку каждое их движение, каждое объятие и каждую подаренную друг другу или ему улыбку. Записывая на подкорке мозга мамин негромкий, но такой искренний смех. Отцовскую бережность к ней.