Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

– Уж не друг ли твой?

– Нет, – ответил Ляпидевский. – Мы не знакомы. Просто любимый писатель.

– Да, – говорит комдив. – Умеет жечь глаголом. Утром прочитал лётчикам «Науку ненависти». И знаешь, ей-богу, не преувеличиваю: никогда не видел, чтоб так дрались, как сегодня…

* * *

27 мая в бою под Харьковом погибли известный советский поэт, сотрудник газеты «Звезда Советов» Джек Алтаузен и писатель, сотрудник газеты «Красная звезда» Михаил Розенфельд.

2 июля в Ростовской области разбился на самолёте возвращавшийся с задания Евгений Петров.

Следующая встреча Шолохова со Сталиным случилась полтора месяца спустя. Прочитав «Науку ненависти», вождь, видимо, решил для себя, что Шолохов готов к роману. Несколько подряд писательских смертей, случившихся в те дни, укрепили его в мнении, что Шолохова надо поберечь.

Судя по журналу сталинских приёмов, встреча произошла в промежутке меж 3 и 5 июля, и снова вне кремлёвского кабинета. В письме Маленкову примерно 10 дней спустя Шолохов будет писать «о последнем пребывании у т. Сталина» – так что, скорее всего, они снова виделись на Кунцевской даче. Шолохов обмолвился в те дни своему знакомому, что имел место «маленький, военного времени банкет».

На встрече были Молотов, Маленков, Щербаков, Берия и Ворошилов. Помимо военных дел, обсуждали, в числе прочих, Фадеева. Сталин говорил, что Фадеев «разложившийся»: со вдовой Булгакова у него отношения закончились, зато одновременно продолжались с актрисой Ангелиной Степановой и поэтессой Маргаритой Алигер, и что – «литература любит тружеников».

Вождь снова повторил то, что было сказано недавно, – но в этот раз, словно бы заручившись на сей раз свидетельским присутствием других вождей:

– «Война и мир» Толстого написана много позже описываемых событий. Надо вам подумать и не торопясь начать работать над событиями Отечественной войны. У вас получится. Какой очерк написали! На всех фронтах читают. Нужен роман.

То, что после этих слов о шолоховскую рюмку ударились рюмки Берии, Ворошилова, Маленкова, Молотова, Щербакова, пятикратно усилило смысл просьбы и возвело её в ранг государственного задания необычайной важности.

Шолохов вспоминал, что в тот вечер его, как он выразился, «провожали» все шестеро во главе со Сталиным. Проводы предполагают как минимум совместный тост за отъезжающего гостя.

3 и 4, и 5 июля по вечерам, в кремлёвском кабинете у Сталина, согласно журналу приёмов, были Молотов, Маленков, Берия – то есть трое из той компании. И по одному – Щербаков (3-го) и Ворошилов (5-го). Скорее всего, проводив Шолохова, почти все бывшие на банкете отправились со Сталиным в Кремль.

Шолохов отбыл в Николаевск – и, забрав оставшуюся часть семьи, 6 июля вернулся в Вёшенскую. 7-го к шолоховскому дому подъехала «эмка» – ГАЗ М-1. Полковник НКВД попросил пригласить Шолохова.

Михаил Александрович вышел на улицу.

– Товарищ Шолохов, приказано вам доставить пакет.

В пакете было письмо Поскрёбышева: товарищ Сталин поручил передать посылку для вашей семьи. В посылке обнаружили колбасу, сыр, консервы и очередную подарочную бутылку коньяку.

Анастасия Даниловна была растрогана больше всех – не столько посылкой, сколько вниманием к сыну.

– Напиши Иосифу Виссарионовичу доброе слово от своей матери. Правильно они тебя ругают. Езжай лечиться. Сталину-то уж не станешь перечить. Теперь-то хоть, Миня, отдохнёшь и поправишься.

Расплакалась даже.

Сын говорит:

– Ой, забыл совсем. Мне ещё в Москве витаминов сунули, – и потряс коробочкой.

* * *

То наступление, о котором говорил Шолохову Сталин, обернулось совсем иначе. Вместо прорыва и победы мы получили катастрофическое поражение Красной армии под Харьковом. Огромная группировка советских войск попала в окружение. Дорога на Ростов вновь оказалась открыта.

6 июля немцы раскидали с самолётов над Вёшенской газету «Большевистский Дон»: точную копию той, что выходила здесь, – только на четвёртой странице было напечатано объявление, что газета является пропуском для тех, кто хочет сдаться. На следующий день в станице узнали, что враг подошёл к Воронежу.

7-го к вечеру Шолохов решил часть семьи эвакуировать в хутор Солонцовский – за сорок километров от Вёшенской. 8-го в 10 утра к ним заглянул запыхавшийся офицер сапёрной части с дурной вестью: получены сведения о выходе немцев к Россоши – 170 километров от Вёшенской. У Шолоховых дома была толпа народу: заехавший в гости саратовский знакомый Фёдор Князев, Луговой, Логачёв, Красюков, Лимарев. Кто-то из гостей во дворе курил, кто-то сидел у Шолохова наверху. Выпили немного водки – все рюмки по три, а сам писатель – только две, третью жена так и не налила.

Князев вспоминал: «В это утро человек двадцать командиров, в костюмах, давно не видевших стирки, и с лицами, на которых только зубы белелись, проезжая через Вёшенскую с фронта, даже не зная, тут ли Михаил, заходили с единственной целью: узнать и посмотреть, где живёт и творит великий писатель. Радости нет предела, когда навстречу выходил по-утреннему возбуждённый, радушный и всегда приветливо улыбающийся хозяин с папироской».

Запомнил тот день и сын Шолохова – Михаил Михайлович, тогда ещё Минька: «В то утро все мы, дети, были во дворе. К старшим – Светлане и Саше (Саше было тогда 12, Светлане – на 4 года больше) – пришли друзья-подруги, и они, рассевшись на завалинке дома, чинно рассуждали о войне, о предстоящей эвакуации… Я с вытаращенными глазами, онемело слушал старших ребят, когда по улицам станицы, забитым военной техникой, покатилось тревожное – возду-ух!..

Светлана, схватив за руку, быстро потащила меня к сараю:

– В тень, в тень становитесь, здесь они нас не увидят, – со знанием дела громко звала она за собой остальных.

Стоя в тени сарая, я только успел увидеть, как ниже самолёта, летящего крайним слева, возникла стайка маленьких чёрненьких птичек – на нас коршуном налетела мать, подхватила меня под мышку и, раздавая свободной рукой подзатыльники направо и налево, погнала всех перед собой:

– В погреб! Марш все в погреб! Живо!

Подталкиваемый и одновременно поддерживаемый матерью, я уже спускался вниз по сходцам, когда где-то совсем рядом оглушительно грохнуло, и сильный бархатисто-тёплый ветер мягко толкнул меня в спину…

В погреб, заставленный вдоль стен бочонками и кадками для солений, мочений и прочих маринадов, детей и женщин набилось битком.

Мать села прямо у сходцев на небольшую кадку и, удерживая меня между колен, зажимала мне уши ладонями, от страха с такой силой придавливая их к голове, что, помнится, я даже заплакал от боли, будучи не в состоянии вырваться.

Когда мы потом выползли из погреба, после его темноты, в ослепительном свете июльского дня всё вокруг показалось мне совершенно незнакомым: и дом с выбитыми стёклами, и двор с настежь распахнутыми воротами, через которые спешили куда-то чужие, незнакомые люди, и росшие вдоль нашего забора молодые клёны, чуть не до макушек обрубленные и обломанные солдатами, маскировавшими их ветками военную технику, и вся