Великая княгиня Елисавета Феодоровна и император Николай II. Документы и материалы, 1884–1909 гг. - Ковальская Елена

Ты меня прости, что я так бессвязно пишу, но ужасно тороплюсь, чтоб письмо поспело на поезд. Мне так жаль, что я все это не знал еще вчера, когда было бы мне так просто тебе на словах изъяснить мои мысли.

Храни тебя Господь.

Твой Сергей.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1.Д. 1341. Л. 88–91 об.)

Дневник вел. кн. Сергея Александровича

24 марта. Все перемены для высылаемых студентов, а они сидят все (2 месяца) в тюрьме и бушуют — stupide! (глупо! — фр.)…

29 марта.… Забыл записать, что цари собирались к Пасхе сюда — я отговорил! Не время по-моему. Жена рисует красивую м-ме Маркову… в 7 ч. к службе с акафистом Богородице…

(ГА РФ. Ф.648. Оп. 1. Д. 38. Л. 44, 47.)

2 апреля был убит министр внутренних бел Д. С. Сипягин. Студент С. В. Балмашев, по поручению боевой организации партии эсеров, пришел в Государственный Совет с пакетом на его имя. Когда Сипягин взял этот пакет, Балмашев произвел пять выстрелов, от которых Сипягин через час скончался.

Дневник вел. кн. Сергея Александровича

2 апреля.…Около 3 ч. узнал случайно, что Сипягина убили!! Ужасно! Трепов ничего не знал, запросил Деп<артамент> полиции — сообщили, что верно; выходя из комитета мин<истров> студент киев<ский>, переодетый офицером! С est hideux! (отвратительно! — фр.) Два выстрела, беспамятство час и кончина. В ½ 7 ч. заказал панихиду и собрал, кого мог из сослуживцев и друзей — помолились — Царство ему небесное…

(ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 38. Л. 49.)

Николай II — вел. кн. Сергею Александровичу

2 апреля. Петербург — Москва

Благодарю Тебя за добрые слова; потеря такого человека и друга очень тяжела Господь Нас не оставит среди ниспосланных Им испытаний. Крепко обнимаю.

Ники.

(ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 96. Л. 46.)

На следующий день после убийства Д. С. Сипягина Елисавета Феодоровна пишет государю письмо, в котором предлагает назначить на пост министра внутренних дел В. К. Плеве[1597], а министром народного просвещения — Г. Э. Зенгера. Сергей Александрович не знает об этом письме.

Вел. кн. Елисавета Феодоровна — Николаю II

3 апреля. Москва

Милый мальчик.

Дорогое дитя — позволь мне называть тебя так, позволь старому сердцу излить перед тобой все свои молитвы. Ты разрешил мне говорить обо всем, что тревожит меня, и однажды я писала тебе, ты помнишь. Знаешь ли, когда ты вернул мне мой крест в этот раз[1598], меня охватила тревога, и все время потом, и в поезде, я слышала голос, который мне говорил: «Слишком рано, слишком рано — он еще нужен ему». А ты, с твоей бесконечной деликатностью, боялся лишить меня дорогой святыни. Посылаю его тебе обратно — носи его, сколько сможешь — мне спокойнее, когда он у тебя, а теперь, в это время омерзительной жестокости, он особенно нужен тебе.

Сергей не знает об этом письме. Оно будет нелогичным и чересчур женским, но я узнавала мнение других и многое слышала. Так как нам известно многое, причем от людей, глубоко преданных, опытных и любящих своего Государя и страну, то я подумала, кто знает, даже женщина может быть полезной в трудные времена, ведь порою <чья-то> мысль может привести к разумной идее, так что почему бы не высказаться перед тобой открыто. Я пользуюсь тем, что Менгден[1599]едет в Петербург сегодня вечером.

Ники, дорогой мой, ради всего святого, будь теперь энергичнее, могут быть новые убийства — положи конец этому террору теперь же. Прости, что пишу прямо, без обиняков, и так, словно я тебе указываю. Я не жду, что ты поступишь, как я скажу, я только излагаю свое мнение на случай, если мои мысли будут тебе полезны. Я могла бы прямо назвать тебе нового министра внутренних дел>, ведь каждый день промедления наносит вред — почему бы не Плеве, он человек опытный и честный.

И еще, дорогой — ты говорил, все это устроил Ванновский, но он до сих пор на своем посту! О, дай же ему отставку[1600], не будь так мягок. Все считают, что с твоей стороны — это колебание и слабость, о тебе больше не говорят, как о человеке добром, от этого моему сердцу так больно и горько. Зенгер, милостию Божией, будет настоящим помощником.

Боюсь, я должна быть жестокой и сказать больше. Посмотри, дорогой: после смерти Боголепова (министра народного просвещения. — Сост.) ты взял Ванновского, и все ликовали в надежде, что под твоим руководством он будет проявлять строгость, но он попал под влияние дурного человека, и результатом явилась слабость. В Трепова (московского обер-полицмейстера. — Сост.) стреляли, причем вскоре после того, как ты изменил свое превосходное твердое решение о Сибири[1601] — создалось впечатление, что ты снова сдаешься. Ты теперь понимаешь, что я имею в виду… дурные люди торжествуют, объясняя это именно так, так оно и выглядит на самом деле — отмененное твердое решение хуже, чем никакое, оно становится роковым.

А теперь новая беда — о, неужели нельзя судить этих злодеев <военно->полевым судом[1602]? Пусть вся Россия знает, что такие преступления караются смертью. Если хотят отмены смертной казни, пусть прежде всего убийцы не убивают, «plus d arrets de mort, bien alors que les assassins commencent» (нет смертных приговоров, и вот тогда-то и начинаются убийства — фр). Отчего ты не посоветуешься с умными людьми, которые верно служат тебе — Плеве, Муравьевым[1603], Зенгером, Победоносцевым, Владимиром[1604] и др. Если ты считаешь, что Сергей мог бы помочь, можно было бы написать ему, и он выскажет свое мнение. Я знаю, он писал бедному Сипягину и получил ответ в день его смерти, — тот находил удачной мысль Сергея: не публиковать имена тех, кто покушался или совершил подобное преступление, чтобы тем самым не дать им стать героями, убить в них желание рисковать своей жизнью и следовательно совершать эти преступления. (Я считаю, лучше ему заплатить жизнью и таким образом исчезнуть), но кто он и что он — пусть никто не знает. А им придает решимости именно мысль, что они станут героями и прославятся на весь мир[1605]. Я хочу, чтобы вся твердость исходила сейчас целиком и полностью от тебя, и никакой жалости к тем, кто сам никого не щадит!

Дорогой, если ты и ошибаешься, то это — свойство человеческое, но если ты уже принял решение — держись его и не отменяй. Меня так огорчает, что ты отменил Сибирь! Ну что же, что сделано — то сделано, и теперь Бог да наставит тебя! Почему бы тебе не поговорить с твоим митрополитом[1606]? Ты человек верующий, а он человек большого ума и христианского сердца. «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу»[1607]. Мне кажется, что Бог сейчас воздвиг на тебя все эти трудности, чтобы заставить тебя быть твердым. Все знают, что твоя любовь и благородство подверглись жестокому испытанию, но раз ты не можешь управлять на благо страны мягкостью, то отныне должен быть тверд.

Может ли Миша[1608] помочь тебе хоть немного? Если вы будете обсуждать эти вопросы, заставь его выслушать тебя. Бедный, дорогой, ты так одинок! Я не могу выразить, как все молятся о тебе, скорбят с тобой, жалеют тебя!

Да благословит тебя Бог!

Элла.

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1253. Л. 77–80 об., 89–92. — па англ. яз.)

Дневник вел. кн. Сергея Александровича

3 апреля.…Хотеля ехать в Питер mais reflections faites (но после раздумий решил, что — фр.) лучше воздержаться, ибо не поймут — вообразят все, что хочу влиять и вмешиваться…

4 апреля.… К 2 ч. мы были с женой в Чудовом на панихиде по Сипягину — масса народу…

(ГА РФ. Ф. 648. Оп. 1. Д. 38. Л. 49, 50.)