"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Человек говорил по-немецки, с русским акцентом. У него был потрепанный, в пятнах, старый костюм, и русая, свалявшаяся бородка. «Я только посмотреть..., - умоляюще попросил мужчина, - я русский…, Может быть, здесь есть кто-то из моих знакомых...»

Федор вышел на ступени. Посетитель едва успел открыть рот. Воронцов-Вельяминов, властным голосом, приказал: «Пропустите моего гостя».

Швейцар отступил. Федор, поравнявшись с Достоевским, едва слышно шепнул:

- Я вам все объясню, Федор Михайлович. Пойдемте, - он кивнул на мраморную террасу отеля, -выпьем кофе.

Пятьдесят талеров, присланные Тургенев, разошлись за два дня. Достоевский и сам не знал, зачем приехал сюда, в Баден-Баден, на последнее, мелкое серебро, в вагоне третьего класса.

- Можно пойти к Ивану Сергеевичу, - он курил дешевую папиросу, устроившись на деревянной скамье, - попросить еще..., Но я и эти деньги не отдал, а обещал..., - он сморщился, как от боли.

- Писал ему, что всего лишь через три недели их вышлю, или даже раньше..., Если бы я поставил на семь, мне снилось это число..., - он растоптал поношенным ботинком окурок. Достоевский увидел, как дрожат пальцы, с обгрызенными, грязными ногтями.

Он даже думал написать Сусловой. После их ссоры в Париже девушка заявила, что уезжает в Швейцарию, к сестре. Надежда Суслова училась в Цюрихе, на медицинском факультете университета.

Он, стоя посреди дешевой, грязной комнаты пансиона в Латинском Квартале, заорал: «Скатертью дорога! Ты больная, сумасшедшая, самолюбивая эгоистка и больше ничего! Я тебе предлагал выйти за меня замуж..., - Достоевский осекся. Темные глаза девушки опасно сузились. Аполлинария швырнула в него стакан с недопитым чаем. По старым обоям поползли потеки.

- Мерзавец! - выкрикнула она: «Мерзавец, развратник! Ты обманывал жену со мной, и будешь обманывать меня, я знаю!». Суслова прошагала к гардеробу и достала саквояж: «Впрочем, ты ни на что не способен, - презрительно протянула она, - ты не мужчина, если рядом с тобой нет рулетки. Я не могу с ней соперничать, - она усмехнулась и начала складывать вещи.

Достоевский едва подавил желание сжать пальцы на ее белой шее. Завитки черных волос падали на стройную спину.

- Калека, - бормотала Суслова, - больной, отвратительный урод. Хоть бы ты сдох в падучей. Я тебя ненавижу..., - она взяла накидку. Достоевский стоял на потертом ковре, опустив руки. Девушка захлопнула хлипкую дверь номера.

Он высунулся из окна. Было ранее утро, Аполлинария шла вниз по узкой улочке. Достоевский крикнул: «Поля! Полина, прости меня! Я буду в Висбадене...». Девушка повернулась и отчеканила: «Надеюсь, что ты закончишь свои дни в сумасшедшем доме. Там твое место».

Достоевский подобрал с пола осколки стакана:

- Перерезать вены, прямо сейчас..., Нет, нет, это грех. Господь тебе дает испытание, его надо выдержать. Как тогда, на эшафоте, на каторге..., - он иногда вспоминал Семипалатинск, нежную музыку, маленькие руки Марфы Федоровны, лежавшие на клавишах старого пианино, и огромное, звездное небо над степью.

- Драдедамовый, - говорил себе Достоевский, - драдедамовый платок.

В Париже он стал писать несвязный план романа, прочитав о деле поэта и убийцы Ласьера, разбивавшего голову своим жертвам обухом топора. Он закрывал глаза и видел бедные кварталы вокруг Сенного рынка, слышал детский плач. Девушка, тоже тоненькая, хрупкая, как Марфа Федоровна, куталась в драдедамовый платок.

Он обещал себе не играть. От него ждали романа, надо было платить долги. Он не выдержал, и все-таки уехал в Висбаден. Там он сначала выиграл, и довольно много. Достоевский расплатился с хозяйкой пансиона, и отослал в Россию, Каткову, наброски глав будущей книги. Он получил письмо из Женевы.

- Я встретила замечательного, любящего человека, - читал Достоевский неряшливый почерк Сусловой, - он француз, и защищает здесь диссертацию по философии. Мы всегда будем вместе, будем, рука в руке, строить новое общество..., - Достоевский выругался и скомкал бумагу. В тот же вечер он пошел в казино и потерял все.

- Вы сахар кладите, - услышал он мягкий голос и вздрогнул: «Да, да, спасибо, Федор Петрович».

Они сидели на террасе, сейчас пустой. Постояльцы отдыхали после обеда, детей увели спать.

- Черт с ним, - весело подумал Федор, - в лавки я сходить успею. Я с ним поговорю, накормлю обедом, одолжу ему денег..., Видно, что он сюда побираться пришел, - от Достоевского пахло потом и заношенной одеждой. Федор отчего-то вспомнил собрание кружка петрашевцев и еле заметно улыбнулся:

- Знал бы ты, кто тебя на каторгу отправил, из-за кого ты на эшафоте стоял..., Впрочем, прав был покойный император. Федор Михайлович после этого еще лучше писать стал. Больше не страдает скучной ерундой.

Федор, с неожиданным для себя интересом, прочел «Записки из Мертвого Дома». Он даже похвалил Достоевского, обедая в узком кругу своих людей:

- Сразу видно, человек знает, о чем пишет. Не то, что другие литераторы. Они дальше Павловска не выезжали, а строчат вирши о тяжелой доле крестьян, - Федор усмехнулся: «Николай Алексеевич Некрасов и вовсе в Италии это делает».

Федор с удовольствием замечал, что литература постепенно освобождалась от ненавидимого им многословия и сентиментализма. Он получил из цензуры экземпляр «Госпожи Бовари». Федор, прочитав книгу за два вечера, сказал своему начальнику, князю Долгорукому:

- Эмму порядочный муж должен был бы избить до полусмерти, однако написано отменно, Василий Андреевич. Пусть печатают. Может быть, печальный конец героини послужит уроком неверным женам, и они придут к раскаянию, - Федор вздохнул.

Это было еще до побега Юджинии. После исчезновения жены Федору все сочувствовали. Отец Иоанн даже намекнул ему, что может поговорить кое с кем из консистории.

- Обычно такие дела тянутся долго, - священник покрутил пальцами, - но вы, Федор Петрович, оплот церкви, жертвователь..., Она сбежала, оставила вас воспитывать детей, одного..., В Синоде поймут ваше желание как можно быстрее вступить в законный брак. Вам нужна супруга, мать для детей...

Голубые глаза Воронцова-Вельяминова погрустнели: «Нет, нет, святой отец, я надеюсь, что Евгения Александровна вернется, раскается..., Иисус учит нас прощать прегрешения других людей».

Федор не хотел вступать в законный брак.

Ему нужна была Юджиния, покорная, стоящая на коленях, целующая его руку. Ему хотелось видеть страх в ее лазоревых глазах. Воронцов-Вельяминов, отогнал эти мысли:

- Отличная возможность привязать к себе Федора Михайловича. Он, после «Записок из Мертвого Дома», стал кумиром молодежи. К нему вся Россия будет прислушиваться. Писатель он, конечно, гениальный. Возьму расписку, проведу эту трату, как оперативные расходы..., Понятно, что он сюда играть приехал. Если проиграется, выдам еще, - Федор искоса взглянул на дрожащие пальцы Достоевского: «А в Санкт-Петербурге напомню о его долге. Мягко, разумеется».

Он объяснил Достоевскому, что находится в Баден-Бадене по заданию своего министерства юстиции, под чужими документами.

- Мы подозреваем, что здесь находится опасный уголовный преступник, Федор Михайлович, -Воронцов-Вельяминов предложил ему папиросы, - речь идет о человеке, который ни перед чем не остановится. Мы хотим провести его экстрадицию в Россию. Я здесь по договоренности с полицией княжества Баден-Вюртемберг, - Федор, обаятельно, улыбнулся, - не выдавайте меня, пожалуйста. Герр Отто Беккер, запомните.

Достоевский кивнул, смотря на Воронцова-Вельяминова своими странными, разного цвета глазами.

- Я понял, - он раскурил папиросу, - понял, герр Беккер. Мы с вами семнадцать лет знакомы, - вдруг, задумчиво, сказал Достоевский, - как время летит. Хорошо, что у вас дети есть, - он мимолетно улыбнулся и махнул рукой:

- Да что там..., Герр Беккер…, - Достоевский покраснел: «Просто попроси. Он хороший человек, христианин, он сын декабриста. Он тебе о своем сиротском детстве рассказывал. Он не откажет, а ты потом отыграешься и все вернешь».