Путешествие вокруг света - Георг Форстер

Хотя жители все еще продолжали продавать нам ямс, приходило их очень мало. Черепаший панцирь был единственным товаром, который им нравился, но, к сожалению, на корабле их было всего несколько штук, случайно выменянных на Тонгатабу, к тому же попали они не в самые лучшие руки. Матросы, которым они принадлежали, легкомысленно накупили на них луков и стрел, вместо того чтобы приобрести ямс и улучшить свое и наше питание, состоявшее из отвратительной солонины.

Со сбором ботанической коллекции дело тоже обстояло не особенно хорошо. Мы затратили немало трудов, но новых растений нашли не так много, чтобы для зарисовки и описания их потребовалось бы оставаться целый день на борту. Так что каждый день без исключения мы отправлялись на берег и пытались то в одном, то в другом месте раздобыть материал для новых наблюдений.

13-го мы отправились к возвышенности, расположенной к востоку, чтобы посетить наших друзей, живших близ старого Пао-вьянгома. Как любопытство, так и недоверие к нам островитян за это время заметно ослабли; они уже не показывались на берегу так часто и в таком количестве, как обычно. Поэтому получилось, что по пути от места водозабора до первых плантаций нам на сей раз не встретилось ни одного индейца. Зато мы услышали, как в лесу рубят дрова, и увидели сквозь заросли одного туземца, который был занят тем, что рубил дерево каменным топором. Хотя ствол в поперечнике достигал не более 8 дюймов толщины, видимо, при столь несовершенном инструменте работа эта была весьма трудная. Мы некоторое время наблюдали за ним незаметно, а потом подошли поближе, ибо он был слишком погружен в свою работу, чтобы с нами говорить. Мальчики, знакомые нам по последнему посещению, подбежали, окликнули нас по именам и принесли каждый в подарок по пригоршне плодов фикуса и джамбу. Женщины тоже осмелились подойти и стали разглядывать нас.

Топор, которым работал мужчина, был совершенно такой же, как те, которыми пользуются на островах Дружбы и Общества; камень, образующий лезвие, тоже был такой же черный, напоминавший базальт. Владелец сказал нам, что этот вид камня происходит с соседнего острова Анаттом. Он показал и другой топор, на котором вместо камня был укреплен заостренный кусок раковины[481]. Раковина, судя по всему, относится к так называемой «епископской шляпе» (Voluta mitra Linn.) и, по словам нашего индейца, привезена сюда, на Танну, с низкого острова Иммер (расположенного несколькими милями севернее). Мужчина хотел очистить тот участок, на котором мы его встретили, от деревьев и кустарника, чтобы посадить на нем ямс. Он уже срубил много кустов и сложил в кучи, которые затем собирался сжечь.

Когда мы покинули его, за нами на противоположный берег пошло несколько маленьких мальчиков и два подростка. По дороге мы стреляли птиц и собирали новые травы. В этих местах посадки, казалось, были устроены более тщательно, чем в других, и не только служили для пользы, но и представляли собой в то же время парки. Во всяком случае, мы нашли там несколько кустов и растений, посаженных отчасти из-за красивого вида, отчасти ради запаха. Среди плодовых деревьев выделялась катаппа (Terminalia Catappa), у которой вкусные орехи величиной с миндаль. Поскольку время года было позднее, листва уже опала, но плоды еще держались на ветвях. Наши маленькие спутники разбили орехи между двумя камнями и подали нам ядра на зеленом листе. Они вели себя так же услужливо, как таитяне, но казалось, даже не связывали с этим никаких корыстных ожиданий. Если мы хотели сорвать побольше какой-либо новой травы, то достаточно было им только ее показать, и можно было не сомневаться, что они станут искать ее, пока не найдут. При виде любой птицы они просили нас выстрелить. Как бы высоко она ни сидела, как бы ни пряталась, они ее разыскивали и радовались неописуемо, когда мы попадали.

Возле каждой хижины здесь паслась пара упитанных свиней и гуляло несколько кур. То тут, то там тропу перебегали крысы; они были обычного вида и водились главным образом на плантациях сахарного тростника, где производили большие опустошения. Чтобы избавиться от них, индейцы устраивали по краям полей глубокие ямы, куда крысы часто попадали.

Вернувшись на берег, мы некоторое время продолжали двигаться вдоль моря, чтобы обходным путем пройти с севера к восточной оконечности гавани, поскольку на южной стороне индейцы каждый раз поворачивали нас обратно. Недалеко от берега стояло несколько небольших хижин; судя по их местоположению, это могли быть рыбацкие хижины. Если это так, нам следовало отказаться от предположения, будто жители Танны почти не занимаются рыбной ловлей. В хижине, однако, не оказалось ни людей, ни сетей, ни рыбы — лишь несколько дротиков, которые могли служить в качестве гарпунов.

Увидев, что мы собираемся идти дальше к мысу, наши спутники-индейцы сильно встревожились и не только попросили нас не ходить в эту часть острова, но и скорее стали даже грозить, что если мы их не послушаем, то будем убиты и съедены. Пришлось вернуться. В третий раз они недвусмысленнейшими жестами показали, что являются людоедами; это варварство, видимо, действительно распространено среди них. Обычно причину его видят в крайнем недостатке продовольствия; но что для него могло служить причиной здесь, где плодородная земля дарит живущим на ней изобилие питательных растений и кореньев, да к тому же еще и домашний скот? Гораздо вероятнее и правильнее связывать этот противоестественный обычай с жаждой мести[482]. Несомненно, самосохранение есть первый закон природы, и только затем, чтобы содействовать ему, она поселила в наших сердцах страсти. В буржуазном обществе мы добровольно, посредством известных законов и предписаний, согласились передать лишь нескольким лицам право карать за преступления, особенно противные людям; у дикарей же каждый сам осуществляет правосудие и при малейшей обиде или несправедливости стремится удовлетворить свою жажду мести. Однако такая враждебность по природе свойственна нам не меньше, чем благое чувство любви к ближнему, и, сколь ни противоположны друг другу кажутся сии две страсти, в сущнocти эти два главных движущих колеса, взаимодействие коих поддерживает в постоянном движении всю машину человеческого общества, оберегая ее одновременно от разрушения. Человек, не знающий любви к ближнему, по праву должен был бы называться чудовищем и заслуживал бы отвращения всего рода человеческого; но и тот, кого, напротив, ничто не способно вывести из себя, тоже был бы по-своему достойным презрения беднягой, поскольку его любой мог бы безнаказанно оскорбить и назвать трусом. Народ или семья (ибо дикари редко живут друг с другом в более крупных сообществах), которые часто подвергаются нападениям и терпят ущерб со стороны других, естественно, испытывают непримиримый гнев к своим обидчикам; это и порождает жажду мести, которая в конце концов находит выход в жестокости. Если же одна сторона к тому же прибегнет в ходе враждебных действий к хитрости либо предательским уловкам, то у других это вызовет еще большее недоверие. Таким образом постепенно усугубляются вражда и неприязнь, допускающие в конечном счете любую низость по отношению к своему неприятелю. В таких обстоятельствах дикарю достаточно лишь намека на оскорбление, дабы схватиться за оружие в стремлении уничтожить все, что стоит у него на пути; он полагается на право сильного и нападает на врага с бешенством, которое делает возможной любую, необузданную жестокость.