PASSIONARIUM. Теория пассионарности и этногенеза (сборник) - Лев Гумилев

В Англии общезначимым стал идеал джентльмена; в Византии был идеал святого; в Центральной Азии – идеал богатыря; в Китае – просвещенного крестьянина, грамотного, читающего философские книги. Римляне сделали идеалом своего первого императора – Октавиана Августа и сказали: «Вот идеал, ему надо подчиняться». А когда Октавиан умер, его заместил следующий, причем было предложено даже переменить название месяцев, первый месяц (июль) они назвали в честь Юлия Цезаря, второй, август, – в честь Октавиана Августа, третий хотели назвать Тиберий, в честь очередного цезаря (жуткие подхалимы были римляне), но Тиберий был человек сухой, очень деловитый. Он сказал: «А что вы будете делать, когда дойдете до тринадцатого цезаря? Пусть останется сентябрем». Но и Тиберий принял почитание себя как бога. После этого в Римской империи от Тиберия до Константина императоры почитались, как боги, кем бы они ни были, потому что император стал мерой всего, эталоном, на который должен был равняться каждый римский гражданин или подданный империи.

Любое уклонение от общепринятого императива, где бы оно ни происходило – в Европе, в мусульманском ли мире, в восточно-христианском, на Дальнем Востоке или у индейцев Центральной Америки, – рассматривается как что-то очень одиозное и неприятное. Если человек говорит: «А я не хочу быть на него похожим» – это уже нехорошо, это уже уклонение от нормы, это или лень, или крамола, а то и другое преследуется. А если человек говорит: «Я в общем-то хочу, но у меня не получается, да и некогда» – это небрежение обязанностями, за это положено наказание. Человек должен все время стремиться к достижению идеала, он не должен стремиться быть лучше своего идеала, потому что тогда он претендует на большее, чем ему положено (выше идеала никто не может быть), а если хочет – это дерзость, и это должно быть тоже наказано. Таким образом, это порядок, который обеспечивает возможность спокойно жить и существовать в меру своих обязанностей, никогда не претендуя на достижение решающего успеха. И даже лучше вообще не стремиться к слишком большому успеху.

Этот императив является естественной реакцией на те кровавые излишества, на те ужасы, которые люди пережили в предыдущую эпоху, поэтому он встречает большое одобрение основной массы населения: подавляющее большинство предпочитает любую регламентацию, позволяющую надеяться на защиту от произвола сильных, поэтому отличительной чертой инерции является сокращение активного пассионарного элемента и полное довольство эмоционально пассивного и трудолюбивого обывателя. Склад обывателя встречается во всех стадиях развития этноса, но на ранних стадиях он подавляется рыцарями или индивидуалистами, а здесь его лелеют, ибо он никуда не лезет, ничего не добивается и готов чтить господ, лишь бы они его оставили в покое.

И вот эту-то фазу этногенеза мы будем называть «осенью», причем «золотой» в отличие от последующей дождливой и сумрачной. В эту осень собирают плоды, накапливают богатства, наслаждаются покоем, нарушаемым только внешними войнами, расширяют территории своих государств и терпят, пусть нехотя, великих мыслителей, художников, писателей и даже иногда не дают им умереть с голоду. Транжирится только пассионарность. Но кто на это обращает внимание!

Но если с гармоничными людьми дело обстоит просто, то факт снижения пассионарности в мирное тихое время способен вызвать удивление: «Как же так? Войны-то нет!» Попробуем разобраться.

Издержки расцвета

Как правило, во время войны пассионарии не успевают завести семью, но они все-таки оставляют незаконных детей, которые, собственно, и поддерживают систему на довольно высоком уровне пассионарности. И наоборот, в мирное время комплиментарность меняет свой знак. Если женщины во время войны ценят героев, а герои часто гибнут, то в спокойные эпохи они ценят положительных, основательных людей, которые способны обеспечить их и потомство.

Вспомните хотя бы «Горе от ума», уж на что яснее: в Софью влюблен пассионарий Чацкий, но она предпочитает субпассионария Молчалина. Почему? А он ей больше нравится, и она совершенно искренна. Она убеждена, что именно этот добросовестный чиновник, который, бесспорно, себе сделает не особенно шикарную, но вполне достаточную карьеру в Москве, даст ей спокойную жизнь и обеспечит ее детей. Этот пример очень характерен. Такую, и хорошо если не худшую, реакцию встречает в это время яркая индивидуальность.

Например, французский историк Г. Буассье написал прекрасную книжку «Оппозиция времен римских цезарей» (это ее французское название) [24], где он показывает, что в Римской империи в эпоху самых жестоких цезарей подавляющая масса населения была довольна. Все у них было, и пища в изобилии, потому что не было техники и труд не шел на изготовление машин, а шел по преимуществу на изготовление пищевых продуктов. Они ели так вкусно, как у нас не едят миллионеры. Дома у них были исключительно удобные, потому что опять-таки без особых фокусов с водопроводами, телевизорами и всякими газами. Они имели атриум, бани, бассейн, жили в прекрасном климате, могли купаться в море. У них не было дорогостоящего мыловаренного производства, зато они натирались естественными маслами и потом смывали их – это лучше мыла действовало: укрепляло кожу [116, с. 144–160].

Если они никуда не вылезали, ни к чему особенному не стремились и не лезли в Рим (где действительно было очень плохо, ибо в столице все очень обижали друг друга), а жили в провинции, так никто их не трогал. Римская империя буквально набухала сытостью[123], и тем не менее в эту эпоху все историки, и римские и поздние, отмечают исключительную жестокость, исключительное зверство, которые касались очень небольшого слоя пассионарных людей и тех, кто был с ними связан. И даже не класса какого-нибудь, нет, можно было быть сенатором, римским патрицием, но если ты живешь у себя на вилле, то тебя, пока у государства не будет нужды в деньгах, не тронут. Почему в деньгах? Потому что каждая казнь вела за собой конфискацию имущества. И когда нечем было платить легионам[124], то тогда сразу оказывалось огромное количество богатых преступников. А если человек в среднем достатке живет, живи себе на здоровье. Вот те, которые лезли в Рим и не могли удержаться от того, чтобы не принять участия в политике, в играх, в ухаживании за дамами (а это тоже было предметом спорным в Риме), – те бросались в глаза, и их, конечно, казнили. Казнили исключительно нехорошо. Подробности можно найти у Светония в «Жизнеописании двенадцати цезарей» [122, с. 409–520].

Но энергичные римляне, несогласные с мнением цезаря или недостаточно осторожные в выборе друзей и подруг, были далеко не единственным объектом преследования.

Преследовались и христиане – зародыш нового этноса, «византийского», находившегося в фазе подъема. Религиозные гонения тоже начались в инерционной для римского этноса фазе. А почему? Да потому, что вели себя христиане вовсе не так, как предписывал новый императив: они не только кесарю, но и простым римлянам не подражали. Вместо того чтобы выпить, закусить или поспать в свое удовольствие, они где-то собирались, о чем-то непонятном говорили, чужих к себе не пускали. Их тоже сажали и тоже предавали казни.

В древности повсеместно (в Риме, в Индии и в Центральной Азии) бытовало поверье, что существуют колдуны и духи покойников, вроде вампиров, которые могут нападать на живых. Верили в колдунов и колдуний, которые якобы могут летать по воздуху и наводить чары. При императорах колдунов и гадателей начали высылать за пределы Рима. А если те возвращались, то их сжигали. Обычай сжигать людей, непохожих на нас, ввела, таким образом, вовсе не христианская церковь. Он, как мы видим, был в языческой Римской империи [103, с. 132–135].

С чем мы это можем связать? Колдун или ведьма считались людьми необыкновенными, людьми с особенными индивидуальными качествами. А поскольку после гражданских войн наступило время, когда все выдающееся из ряда стало раздражать массу, когда лозунгом стала «золотая посредственность» (это слова Горация, друга Августа), то и эта категория людей пострадала на общих основаниях. Знаменательно, что в предшествующую эпоху римской истории, эпоху гражданских войн и страшных казней, эпоху Мария и Суллы, восстаний Катилины и Брута, убийств, которые произвел Антоний, никто никого не преследовал за религиозные убеждения или за какие-то особенные качества, тогда не трогали ни колдунов, ни гадателей, которых было много. Никто ими не интересовался.

Существует соблазн подумать, что весь наступивший вслед за этим позор и ужас свойствен исключительно грубому древнему миру. А так ли это? Посмотрим в аналогичную эпоху на просвещенные европейские страны. В Европе инерция началась в конце XVI в. И что же?

Французы изгнали гугенотов, англичане резко ограничили католиков; Германии было не до того, потому что там был такой ущерб в населении, что в городе Нюрнберге даже разрешили двоеженство, для того чтобы пополнить как-то количество людей. В Испании работала инквизиция. В протестантских странах, в Голландии например, работали суды с теми же правами и с теми же функциями, как инквизиция. Именно в XVI в. началась та инквизиция, о которой мы читаем в книжках и которой в Средние века еще не было [94, с. 31].