ОЗЕРО ТУМАНОВ - Елена Хаецкая

Он вздохнул, словно сожалея о неразумии Фомы, после чего повернулся и тихо ушел.

— И где же пакет, предназначенный для меня? — спросил граф Уорвик.

— Здесь. — Фома вытащил из-за пазухи изрядно замусоленный сверток.

Уорвик, помедлив, взял пакет.

— Кто знает о вашей встрече с евреем? — спросил он.

Фома пожал плечами:

— Должно быть, тот, кто подсматривал за мной. Я знал, что кто-нибудь да увидит, поэтому сказал Длинному Хамфри, что у меня долги и неприятности и если я хочу избегнуть преследований со стороны еврейского племени, мне следует поскорее покинуть Голландию.

— Это было единственное благоразумное решение, крестник, из всех, которые вы приняли, — сказал граф Ричард со вздохом, — и теперь, кажется, вся Англия знает, что непутевый сын шерифа Мэлори влез в долги и кругом обязан каким-то евреям!

— А что мне оставалось? — спросил Фома. — К тому же я действительно задолжал кое-кому. Это сущая правда, а правда, как и солнечный свет, скрывает ложь лучше всего.

— Вечно вы отвечаете Роландом на Оливье, — сказал граф Ричард. — Когда-нибудь это обыкновение погубит вас.

Фома насторожился: в тоне крестного появилась торжественность, которая обычно предшествовала завершению важного разговора, когда граф принимал решение и высказывал его в однозначной форме.

— Теперь слушайте, Мэлори, — серьезно сказал граф Уорвик, — стоило бы вам на некоторое время исчезнуть.

Фома уставился на него с такой детской горестью, что граф немного смягчился:

— Вы несколько раз выполняли мои поручения, не спрашивая, что да к чему, поэтому я кое-то вам объясню, хотя все это не вашего ума дело и лучше бы вам вообще ничего не знать! У герцога Хамфри имеются кое-какие собственные интересы, о которых семья Исаака сообщает нашему королю. Но коль скоро всей армии известно, что вы занимаете деньги у евреев и тайно встречаетесь с ними во время разграбления монастырей, — то лишних вопросов может и не возникнуть.

— Но они могут и возникнуть, — сказал Фома, — да?

— Я не хочу, чтобы у герцога Хамфри появилась возможность перекинуться с вами хотя бы словечком, — сказал граф Уорвик прямо. — Кроме того, крестник, видит Бог, я желаю вам добра, а вы многое совершили для того, чтобы слава о вас шла самая дурная.

— Как же я должен исчезнуть? — спросил Фома.

— Да поезжайте хотя бы в Уорвикшир и посидите там год-другой, пока все не уляжется, — сказал граф Уорвик. — В порту Кале сейчас стоит английский корабль, он возьмет вас — я уже договорился.

— Он идет, он идет! — закричала Аргантель. — Я же говорила тебе, что он придет!

— Он живой человек и вряд ли нас увидит, — сказал Алербах.

— Я капитан, а не ты, — возразила корриган, — и я все уже устроила в самом лучшем виде. Я отведу ему глаза так, чтобы он перепутал правое и левое, а ты смотри — не испорть мне все удовольствие.

— На что тебе сдался этот человек? — в сердцах спросил Алербах.

— Он, как и ты, похож на моего любовника, которого я разыскиваю много лет, — ответила корриган. — Но только сдается мне, он тоже не тот, кого я искала.

— А разве тебе не все равно, Аргантель, Аргантель, Аргантель? — спросил Алербах.

И на миг она снова забыла обо всех своих возлюбленных, кроме того, который стоял сейчас перед ней.

— Эй! — послышался снизу голос.

Корриган поскорее нахлобучила на себя мужской убор и вышла перед Фомой важная-важная.

— Ты искал корабль? — осведомилась она.

Фома моргнул: ему показалось, что перед ним стоит женщина с глазами разного размера и с ярко-красными волосами, похожими на потеки крови. Но затем подумал, что это, должно быть, от слишком яркого весеннего солнца: оно вырвалось из плена мессира Зимы и теперь от злости грызет чужие зрачки.

Поэтому он опустил веки, давая зрению успокоиться, и ответил уверенно:

— Я искал корабль, отплывающий в Англию. Граф Уорвик, капитан Кале, говорит, что договорился о том, чтобы вы взяли меня пассажиром.

— Кто бы об этом ни договорился, он оказал мне услугу, — сказала Аргантель. — Поднимайся на борт, человек, как бы тебя ни звали. Впрочем, ты можешь трижды назвать мне свое имя, это еще никому не вредило, кроме самых плохих и злых, но ты не таков.

— Я Фома Мэлори, — сказал молодой человек, — из Уорвикшира.

— А я Евстафий Алербах, — ответила корриган. — Впрочем, мое голландское имя не должно смущать тебя, потому что в душе я истинный англичанин.

— Мне все равно, кто ты, — ответил Фома, ступая на палубу, — если твой корабль увезет меня из Кале. Я хочу, чтобы между этим городом и мной лежала вода, и этого же хочет мой крестный граф Уорвик.

Он сам не понимал, почему говорит все это капитану, но, должно быть, на то имелась какая-то веская причина.

— Все будет по твоему желанию, — сказала Аргантель. — И мы нынче же поднимаем паруса. — Она повернулась к Евстафию, который стоял рядом и молча наблюдал за происходящим. — Солдат! Ты можешь распорядиться, чтобы кто-нибудь поднял паруса? Я хочу снова услышать, как вода бурлит за кормой! У меня от этого вся кровь вскипает и хочется танцевать!

И она, подняв руки, пустилась в пляс, а Евстафий Алербах коснулся руки Фомы и сказал негромко:

— Я Евстафий Алербах, мой господин. Вы пассажир? Капитан говорил о вас. И если вы пришли на мой корабль окончательно и не хотите сойти на берег за какими-нибудь вашими вещами, то прошу за мной. Я устрою вас где-нибудь под навесом и попробую погрузить в глубокий сон, чтобы вы не замечали ничего странного, что происходит на этом корабле.

Фома сказал:

— Как вам будет угодно. Гранд мерси.

А сам подумал, что плохо понимает голландский язык, если только с ним разговаривали по-голландски. Но, возможно, это было наречие «ойль», а оно, как знал Фома, довольно сложное и отчасти гнусавое, в то время как родной язык Фомы был, скорее, шепелявым.

— Шепелявому трудно изъясняться с гнусавым, — сказал Фома, вообще перестав понимать, о чем идет речь и где заканчиваются границы вежливости.

Однако Алербах ничуть не удивился:

— Вы на редкость проницательны, мой господин.

Фома устроился в небольшой каморке и мгновенно погрузился в сон. Он не слышал, как приходил слуга с меняющимся лицом, и не видел, как этот слуга на него смотрит, превращаясь последовательно из черного мавра в рыжего йоркширца, из косматого пикта в лысого пикардийца и наконец из мужчины в женщину. Не заметил он и появления Аргантель, а между тем корриган долго рассматривала его и о чем-то думала, а затем попросту о нем забыла. И Евстафий Алербах был этому весьма рад.