Брежнев - Леонид Млечин

Байбаков поведал о ее успехах.

— Что требуется для ее нормальной работы? — спросил Брежнев.

Байбаков пояснил:

— Во-первых, прописать в Москве. Председатель исполкома Моссовета Промыслов отказывается это сделать, потому что возражает министр здравоохранения Петровский. Вовторых, обязать Академию медицинских наук исследовать метод бесконтактного массажа и дать заключение.

Через день Джуна получила разрешение на прописку. А еще через два дня к Байбакову приехали новый министр здравоохранения Сергей Петрович Буренков и президент Академии медицинских наук Николай Николаевич Блохин.

Но помочь Брежневу Джуна не могла.

В первых числах января 1977 года бригаду, сочинявшую речи генеральному секретарю, собрали в кремлевском кабинете Брежнева. Черняев записал его слова:

— Проснулся сегодня, зарядку сделал… Думаю, чтой-то такое мне вчера в голову пришло?… Не сразу вспомнил. А вот что! Неплохая в самом деле идея. Двадцатого Картер вступает в должность. Почему бы не сказать что-нибудь ему такое перед этим, вроде как добрую волю проявить. И предлог хороший — Тулу-то ведь недавно наградили, дали городу Героя. Я в Туле ни разу не был, хотя десятки раз проезжал через нее, туляки мне даже ружье чинили. Вот и поеду, поздравлю их, вспомню, как стояли насмерть во время войны, можно сказать — спасли Москву. И заодно скажу Картеру что нужно.

Он стал ходить по кабинету, диктовать схему выступления. Вернулся к тулякам:

— Надо упомянуть тех, кто воевал и остался жив. Я вот ведь воевал, а живой.

Он прослезился. Прошел к письменному столу, достал платок из ящика:

— У меня настроение произнести это с волей. Я подготовлюсь… Вообще я считаю, что мне надо время от времени выступать перед народом… Это поднимает людей, вызывает энтузиазм.

17 января 1977 года, за три дня до инаугурации нового американского президента Джимми Картера, Брежнев на поезде приехал в Тулу. Леонида Ильича свозили в Ясную Поляну, на Тульский машиностроительный завод имени Ванникова, потом доставили на встречу с городским активом. Он выполнил намеченное. Прикрепил к знамени Тулы золотую звезду, порадовал амбициозного первого секретаря обкома Ивана Харитоновича Юнака, своего человека (после войны Юнак работал председателем Днепропетровского облисполкома).

Но Леонид Ильич явно переоценивал свои силы. По привычке брался читать обширные доклады, которые не мог осилить. Путал слова, говорил так, что ничего нельзя было понять. Иногда останавливался, сам себя спрашивал:

— Правильно я прочитал-то?

И зал, слыша это бормотание, замирал в изумлении. В телевизионных отчетах, разумеется, всё это вырезалось. Оставляли только приличные куски. Но и над ними народ хохотал.

Причиной плохой дикции была мышечная слабость — еще одно последствие приема снотворных препаратов.

Чем дальше, тем меньше Брежнев был способен вести серьезные переговоры, вспоминал Виктор Суходрев. Он зачитывал подготовленный текст, не очень интересуясь ответами иностранных партнеров. А сами переговоры передоверял Громыко, говорил с видимым облегчением:

— Ну, Андрей, включайся. И тот уже вел диалог.

Брежнев переживал из-за того, что у него возникли проблемы с речью. После переговоров с тревогой говорил Громыко:

— Андрей, по-моему, я сегодня плохо говорил…

Громыко был начеку:

— Нет, нет, Леонид. Все нормально. Все нормально… Тут ни убавить, ни прибавить…

Посол Владимир Ступишин вспоминал, как на переговорах Брежнев зачитывал всё по бумаге и периодически осведомлялся у Косыгина и Громыко:

— Ну что, Алексей, хорошо я читаю?

— Хорошо, хорошо, Леонид Ильич.

— Ну что, Андрей, хорошо я читаю?

— Хорошо, очень хорошо, Леонид Ильич.

Только однажды Брежнев вдруг поднял голову и неожиданно сказал французскому президенту:

— Что мы с вами тут толчем воду в ступе? Говорим о разоружении, так это одни слова, потому что не хотите вы никакого разоружения.

Валери Жискар д'Эстэн оторопел, но быстро нашелся, и переговоры вернулись в прежнее, размеренное русло.

Леонид Ильич действовал скорее по инерции. Помнил, что у него какие-то обязанности. В 1978 году он позвонил в машину Соломенцеву, председателю Совмина РСФСР. Голос слабый, хриплый:

— Михаил Сергеевич, я тут хвораю, на постельном режиме, все мысли об урожае. Сколько нынче соберем?

В международных делах Брежнев всё больше полагался на своего министра. Когда посол в ФРГ Валентин Фалин, разговаривая с Брежневым, что-то предлагал, тот всегда интересовался:

— А что думает Громыко?

Фалин говорил:

— Министр, разумеется, в курсе. Но министр не принимает к рассмотрению точек зрения, не совпадающих с его собственной.

На это Брежнев обыкновенно отвечал:

— Я с тобой согласен. Убеди Громыко и действуй.

Брежнев заметно сдал. Глаза у него стали злые и подозрительные, писал Валентин Фалин, пропал юмор. Он перестал интересоваться внешним миром, отношением к нему людей. До 1977 года Брежнев запрещал останавливать из-за него уличное движение. А когда стал болеть, увидев скопление машин, недовольно сказал своему охраннику Владимиру Медведеву:

— Ну, подождут немного, ничего не случится. Что же, генсек должен ждать?

Приехав в аэропорт «Внуково-2», чтобы встретить важного иностранного гостя, вспоминал Карен Брутенц, Леонид Ильич обходил чиновников, выстроившихся в ряд. Увидев председателя Гостелерадио Сергея Георгиевича Лапина, немного оживлялся и спрашивал:

— Почему мало показываешь хоккей?

Если это происходило летом, то задавал аналогичный вопрос относительно футбола. Потом он в ожидании прилета самолета садился в кресло и, повернув одутловатое, неподвижное лицо в сторону, устремлял взгляд в одну точку. Казалось, он просто не сознает, где находится…

Когда Брежнев приехал в Киев открывать памятник и музей Великой Отечественной, руководители Украины поразились тому, как изменился Брежнев. На митинге он с трудом и очень медленно прочитал написанный ему текст, ни на секунду не оторвавшись от бумаги. На обеде, устроенном политбюро ЦК компартии Украины, точно так же прочитал две странички. И всё. Больше ни на что он не был способен.

Брежнев, как ни странно это звучит, по-прежнему вел дневник. Отрывки были опубликованы в перестроечные годы. Вот записи 1977 года (с сохранением орфографии):

«Смотрел „программу времени“. Ужин — сон… Зарядка. Затем говорил с Черненко… Помыл голову Толя. Вес 86 700… Портные — костюм серенький отдал — и тужурку кож. прогулочную взял… Никуда не ездил — никому не звонил мне тоже самое — утром стригся брился и мыл голову… Говорил с Подгорным о футболе и хокее и немного о конституции… Говорил с Медуновым на селе — хорошо…»