Игрушка судьбы - Клиффорд Саймак

Приняв такое решение, она неожиданно для себя поняла, как глубока ответственность, которую она возложила на себя, как важна задача, ради решения которой она просматривала даже совершенно пустяковые на первый взгляд обрывки бумаги в надежде отыскать какую-нибудь крошечную заметку на полях, которая как раз и могла бы дать ответ на все вопросы! Нет, не такой она представляла себе эту работу, когда давала согласие остаться… Тогда она думала, что это всего-навсего разумный компромисс с собой, некое оправдание своей задержки здесь, занятие, чтобы не слоняться без дела, не сидеть сложа руки. «Ты втянешься», — сказал Джейсон и оказался прав. Только втянулись они оба — и он ничуть не меньше, чем она, хотя он-то как раз не притворялся, не утверждал, что горит желанием здесь остаться. Разве не она планировала остаться тут, если ей позволят выполнить репортерскую работу, ради которой она так сюда стремилась?

«Если бы сейчас мне предложили улететь с Харизмы, — подумала она, — согласилась бы я или нет?» — и поняла, что ответить не может.

В самом низу бумажной стопки она обнаружила несколько сколотых скрепкой листков, исписанных витиеватым почерком. Джилл принялась за чтение, с трудом разбирая слова:

«Я, Енох, кардинал Феодосий, записал это для себя, осознавая, что настоящая информация не может войти в официальный отчет. То, о чем я пишу, не было помещено в отчет умышленно. Я записываю свои воспоминания как предупреждение самому себе, только себе самому, хотя, может быть, они пригодятся и другим. Но сейчас я не имею намерений ни с кем делиться впечатлениями. Я делаю эти записи не потому, что боюсь запамятовать, — забывчивостью я не страдаю, но потому, что хочу передать словами свои чувства, свои эмоции (если у меня есть чувства и эмоции) и мои опасения, в особенности опасения, пока время не стерло остроту впечатлений.

Я считаю, что описываемое мною было случаем, редкой случайностью, хотя последствия этой случайности могут оказаться весьма и весьма прискорбными. Долгое время мы чувствовали себя в безопасности в своем одиноком, изолированном от мира убежище, расположенном на самом краю Галактики, где так мало звезд, да и наша собственная звезда так мала и невыразительна, что вряд ли привлекла бы к себе чье-то внимание. Но теперь, с тех пор как случилось то, о чем я хочу написать, я уже не так уверен в нашей безопасности. Хотя никто из моих соратников не проявил никакого беспокойства по этому поводу, а я, в свою очередь, ни с кем не поделился своими опасениями и тревогой.

Именно потому, что я принужден молчать о том, что пережил, и из страха, что с течением времени я избавлюсь от мучающего меня страха, я пишу эти воспоминания для себя как напоминание себе, как подтверждение того, что я пережил этот страх, о котором ни в коем случае не следует забывать, когда мы будем строить планы на будущее.

Вчера нас посетили. Пришельцы были совершенно не похожи ни на одно из виденных мною ранее существ. Не исключено, что многие на планете видели что-то, но, скорее всего, если кто-то и видел, то не более чем странные пузыри. Мне довелось видеть тех, кто летал в этих пузырях, поскольку я уверен — пузыри были всего-навсего транспортными средствами. Несколько мгновений я был лицом к лицу с одним из тех, кто был внутри пузырей. Именно лицом к лицу — могу поклясться, что это было лицо. Не лицо человека, не лицо робота — оно было похоже на зыбкий, колеблющийся дым, но в нем проглядывали очертания странного лица. Оно все время меняло форму, растягивалось и сжималось как резиновое. Я никогда не смогу забыть выражения этого лица, ведь я видел его так близко, на расстоянии не более тридцати футов. Это была презрительная усмешка — будто Всемогущий Господь взирал на стадо свиней. Я внутренне содрогнулся, поймав на себе этот взгляд, и почувствовал себя маленьким, ничтожным, презренным существом. Мне стало нестерпимо жаль себя и себе подобных: все, чем мы занимались столько лет, представилось мне возней скарабеев в навозной куче, мелким и низменным.

Пузырей было около дюжины, хотя сомневаюсь, что кому-то пришло в голову сосчитать их. Они быстро появились и так же быстро исчезли — задержались всего-то, наверное, минут на десять, если не меньше.

Они быстро осмотрели нас — возможно, им и не нужно было тратить на нас много времени. Наверное, даже этого им вполне хватило, чтобы все про нас узнать. Они смотрели на нас без всякого интереса, ибо поняли, кто мы такие, чем занимаемся, и, скорее всего, решили, что мы просто ничтожества.

Может быть, они и не представляют для нас опасности, но главное — они знают о нас, с каким бы пренебрежением они к нам ни отнеслись. Вот поэтому-то я и не могу больше чувствовать себя в безопасности. Может быть, они нам ничего плохого и не сделают, но само чье-то знание о нас — уже опасность. Представить только: если они случайно обнаружили нас, просто так, от нечего делать, разглядели нас, то могут существовать и те — они наверняка есть, — кто по неведомым нам причинам ищет нас.

Мы так стремились к изоляции, отдаленности. Мы выдержали наплыв паломников — даже поощряли его, — и не только потому, что нам нужны деньги. Мы были уверены, что, даже если паломники будут рассказывать о нас, никто не придаст их словам особого значения — сочтут нас представителями еще одного презренного, ничтожного культа. Но видимо, наши расчеты оказались неверны, а если так…»

На этом месте записи обрывались. Джилл старательно разгладила смятые странички, аккуратно сколола их скрепкой, свернула в трубочку и положила в карман. Еще ни разу она не отваживалась выносить из библиотеки какие-то материалы, но тут решила поступиться правилами.

«Енох, кардинал Феодосий, — думала она, — этот угрюмый старый робот… Неужели это он написал?»

В этом металлическом черепе скрывался ум гораздо более тонкий и изощренный, чем она предполагала.

Глава 29

Декер возился в огороде. Еще в первый раз Теннисон отметил, какой у него там образцовый порядок — ровные, ухоженные грядки, ни единого сорняка. Декер неторопливо орудовал мотыгой.

Теннисон остановился у изгороди и стал ждать. Наконец Декер его заметил, отряхнул мотыгу от земли, положил ее на плечо и направился по дорожке между грядками навстречу Теннисону.

— Давай уйдем с солнцепека, — предложил он, — а то жарковато нынче.

Он зашагал впереди, к тому месту, где падала тень от двух развесистых деревьев. Под ними стояли два самодельных деревянных стула и низкий стол, а на столе — кувшин.

Декер сел, взял кувшин и протянул Теннисону.