Завет воды - Абрахам Вергезе

Поразительно, что женщин с Недугом все помнят как «странных». Их чудаковатость бросалась в глаза не меньше, чем их неприязнь к воде. Нас, девочек, с раннего возраста учат быть «а́даккаву́м» и «о́туккаву́м», скромными и незаметными. Но эти девушки были какими угодно, только не смирными и тихими. Одна была настолько прямолинейной, что потенциальные женихи держались подальше. (В мужчине ровно такое же качество назвали бы уверенностью в себе.) Когда она в конце концов вышла замуж, то выстроила себе дом на дереве на участке мужа. Она панически боялась наводнения, но не высоты. Когда река выходила из берегов, она жила в этом домике. Еще одна девушка в детстве обожала змей и была совершенно бесстрашной. В деревне у мужа ее всегда звали на помощь, если кто-то находил в кухне змею. Она хватала змею за хвост и держала в вытянутой руке. Змея, вероятно, не могла вывернуться и укусить — ей нужна опора, чтобы сопротивляться. Но кто бы захотел проверять? Я выяснила, что обе эти женщины умерли с симптомами, напоминающими симптомы моего деда: головокружение, головные боли, парез лица. Третья девушка намеревалась стать священником, что само по себе ересь. Она одевалась как священник и пыталась проповедовать в церкви. Ей за это попадало. Тогда она встала у входа в церковь и начала проповедовать, пока ее не прогнали. Семья насильно отдала ее в монастырь, но она сбежала и оказалась в мужской семинарии, коротко постригшись и прикинувшись мужчиной. После этого ее заперли в сумасшедшем доме, где она и умерла.

Впрочем, что касается эксцентричности и странности, — моего деда, отца, Нинана, ДжоДжо и моего кузена Ленина можно было назвать странными, каждого по-своему. У каждого из них было сильное влечение, отличавшее их от других. Либо страсть к лазанию по деревьям, либо безудержное стремление идти строго по прямой, или шагать пешком так далеко, что другие и помыслить не могут. Полагаю, Вы согласитесь, что подобные «чудачества» нельзя объяснить опухолью слухового нерва? Итак, вот моя гипотеза: что, если акустические невриномы имеют некоторый аналог в сознании, вызывают определенное отклонение, которое является частью Недуга и проявляется в «чудачествах»? Что, если у них «опухоль разума» (как я это для себя называю) — нечто, что мы не можем увидеть невооруженным глазом или при помощи наших обычных приборов?

Однако, возможно, у меня есть инструмент, позволяющий изучать сознание моего отца. У него была навязчивая привычка вести дневники (вот и еще одно чудачество! Много записей каждый день). Все его мысли сохранены в двух сотнях блокнотов. Это мой следующий проект: систематически просмотреть все дневники в поисках «опухоли разума».

В своем новом проекте Мариамма сталкивается с одним серьезным препятствием: нечитаемый почерк отца. Любопытным ребенком она залезала в его дневники в поисках пикантных секретов, но все ее шпионские потуги были пресечены микроскопическими строчками, автор которых не терпел полей и пробелов. Отец писал так, как будто бумага была дороже золота, даже если чернила бесплатны. То, что писал он по-английски, обеспечивало некоторую конфиденциальность, но клиновидные буквы напоминали шумерскую письменность. Расшифровывать его почерк — это все равно что изучать иностранный язык. Кроме того, самые ценные мысли могли быть погребены в море банальных ежедневных наблюдений — за плесенью, например, за ящерицами, падающими со стропил, и прочими пустяками. Когда Мариамма бегло просматривает заголовки в блокноте, она обнаруживает ЗАПАХИ, СЛУХИ, ВОЛОСЫ (НА ЛИЦЕ И НА ТЕЛЕ), СТУПНИ и ПРИВИДЕНИЯ. Несмотря на эти вехи, уже через несколько страниц записи отклоняются от заданного курса, отец переключается на что-нибудь другое и никогда больше не возвращается к прежней теме. Никаких указателей или перекрестных ссылок у него не существовало. Не может быть и речи о том, чтобы просто пролистать страницы. Предстоящая задача обескураживает. И кажется непосильной.

Каждый вечер, перед тем как уснуть, она вспоминает Ленина. Если б только можно было поболтать с ним, вспомнить о событиях дня. Она рассказала бы, как хорошо ей дома; одна беда, что теперь она не может быть здесь никем иным, кроме как доктором. Скорей бы закончилась эта повинность и можно было начать учиться нейрохирургии.

А как прошел твой день, Ленин?

Жутко даже представить. Да и жив ли он вообще? А если он погиб, как она об этом узнает?

Ума приходит в восторг от идеи «опухоли разума» и воодушевленно поддерживает ученицу. И Мариамма каждый вечер корпит над дневниками, по ходу дела составляя указатель. Это выматывающая работа, от которой пальцы ее в вечных медных пятнах от папиных чернил. Постепенно скорость чтения увеличивается. Указатель расширяется. До сих пор единственное наблюдение о работе разума отца — это его способность перепархивать от темы к теме, как мотылек в комнате, полной свечей. Так и выглядит опухоль сознания? Но от некоторых фрагментов у Мариаммы порой перехватывает дыхание:

Вчера вечером Элси рисовала, сидя в постели, а я смотрел на профиль моей жены, самое прекрасное, на что когда-либо падал мой взгляд. И внезапно у меня случилось видение, как будто открылся портал во времени. Я увидел путь Элси как художника так же ясно, как путь стрелы, летящей в небе. Я понял, как никогда прежде не понимал, что она оставит след для грядущих поколений. Я ничто в сравнении с ней, мне лишь посчастливилось жить в присутствии такого величия. Я так разволновался, едва не расплакался. Она заметила странное выражение моего лица. Но ни о чем не спросила. Может, прочла мои мысли и все поняла, а может, ей показалось, что она поняла. Она отложила набросок и толкнула меня на спину. Она овладела мной, как королева, пользующаяся одним из своих клевретов, но, к счастью, я единственный клеврет, которого она любит. Моя единственная претензия на вечную славу будет основываться вот на чем: меня выбрала Элси. Она выбрала меня, и, значит, я чего-то стою. Вот и все мои амбиции: оставаться достойным этой выдающейся женщины.

А в другой вечер Мариамма натыкается на абсолютно иной момент в браке родителей, он словно удар дубиной: после жуткой смерти Нинана ее родители ополчились друг на друга. Ее бросает в холод от