Джозеф Антон - Салман Рушди

Ему было тревожно от неумения понять, почему так поменялся облик его жизни. Доходило до того, что она казалась ему лишенной смысла и даже абсурдной. Он был уроженцем Бомбея, живущим в Лондоне среди англичан, однако часто при этом ощущал проклятие двойной бесприютности. Единственный из его корней, языковой, счастливо уцелел, но со временем он все отчетливее понимал, сколь дорого обошлась ему потеря остальных трех и в сколь глубокое замешательство он приходил от своего тогдашнего «я». В век тотальной эмиграции на долю миллионов сорванных с насиженных мест «я» выпадали колоссальные испытания — бездомность, голод, безработица, болезни, гонения, одиночество и страх. Ему повезло гораздо больше других, но одно суровое испытание — испытание поиском нового своего «я» — выпало и на его долю. Личность эмигранта неизбежно превращается из однородной в многосоставную, тяготеющую не к одному месту на Земле, а к нескольким одновременно, скорее многоликую, чем цельную, умеющую вписаться в разные жизненные уклады и сбитую с толку сильнее, чем средняя оседлая личность. Остается ли у такой личности возможность, вместо того чтобы болтаться неукорененной, завести себе сразу несколько корней? Не мучиться их отсутствием, а извлекать выгоду из их избытка? Для этого корни должны быть одной или более-менее равной мощности, между тем его связь с Индией пугающе истончилась. Ему необходимо было восстановить в прежнем объеме индийскую составляющую своего «я», которой иначе он мог лишиться навсегда. Ведь для человеческого «я» равно важны и отправная точка, и пройденный из нее путь.

Дабы осмыслить свой путь, он должен был вернуться к отправной точке и оттуда вдумчиво его повторить.

На этом-то этапе раздумий он и вспомнил про Салима Синая. Этот прото-Салим из Западного Лондона был второстепенным персонажем признанного никуда не годным и заброшенного «Антагониста». Он сконструировал его из дорогих сердцу деталей: Салимом персонаж звался в память об однокласснике по бомбейской школе Салиме Мерчанте (и по созвучию с «Салманом»), а фамилия «Синай» восходила к имени жившего в одиннадцатом веке мусульманского ученого-энциклопедиста Ибн Сины (Авиценны), точно так же как фамилия «Рушди» — к имени «Ибн Рушда». В «Антагонисте» Салим был проходным персонажем, и никто бы не заметил, прошествуй он по своей Лэдброук-Гроув прямиком в небытие, если бы не одно «но»: Салим появился на свет в полночь с 14-го на 15 августа 1947 года, в «полночь свободы», с которой началась история Индии, освободившейся от британского господства. Все шло к тому, что этот самый бомбейский полуночный Салим заслуживает отдельной книги.

Сам он родился за полтора месяца до провозглашения зависимости от Британской империи. Его отец шутил: «Вот завелся у нас Салман, и через полтора месяца англичане дали деру». В этом смысле Салим смотрелся еще большим героем — англичане бежали в самый момент его рождения.

Создатель Салима появился на свет в «Родильном доме доктора Широдкара» — гинеколога В. Н. Широдкара, именем которого названа операция, проводимая беременным при истмико-цервикальной недостаточности. Этого доктора он оживит под другим именем на страницах своей новой книги. Район Вестфилд-истейт, что над Уорден-роуд (переименованной теперь в Бхулабхай-Десай-роуд[34]), с домами, выкупленными у покидавших Индию англичан и носившими названия королевских резиденций — вилла «Гламз», вилла «Сандрин-хем», вилла «Балморал» и родная его Виндзор-вилла, — возродится в этой книге под именем «Месволд-истейт», a Виндзор-вилла станет в ней виллой «Букингем». Соборная школа для мальчиков, основанная «попечительством Англо-шотландского образовательного общества», появится в романе под настоящим своим названием, большие и малые впечатления детской жизни — отхваченный дверью кончик пальца, смерть товарища прямо во время уроков, Тони Брент, поющий The Clouds Will Soon Roll By, джазовые «джем-сейшены» по утрам в воскресенье в районе Колаба, «дело Нанавати», нашумевшая история о том, как высокопоставленный военный моряк убил любовника жены, а ее ранил из пистолета, но не смертельно — войдут в книгу, преображенные фантазией сочинителя. Врата памяти отворились, и в них ринулось прошлое. Оставалось сесть и писать.

Сначала он подумывал писать немудреный роман о детстве, но слишком уж многое вытекало из обстоятельств рождения протагониста. Коль скоро нововообращенный Салим Синай и новорожденная нация оказались близнецами, то и рассказ приходилось вести о них обоих. На страницы книги вторглась история, всеохватная и глубоко личная, созидательная и разрушительная, — и он понял, что произведению потребуется совсем иной масштаб. Великая задача исторической науки — осознать, каким образом под действием неких колоссальных сил формируются отдельные человеческие личности, общности, народы и сословия, которые, в свою очередь, обладают способностью временами менять вектор приложения этих сил; ту же задачу должна была решить книга, написанная им, историком по образованию. Его охватил творческий азарт. Он нашел точку, где пересекались личное и всеобщее, и решил выстроить на этом перекрестке свою книгу. Политика и частная жизнь не могли в ней существовать вне зависимости одна от другой. Это только в старину для Джейн Остин, писавшей в самый разгар Наполеоновских войн, естественно было ни разу о них не упомянуть и видеть главное назначение британских военных в том, чтобы носить мундиры и украшать своим присутствием рауты. Не могла эта книга и быть написанной хладнокровным, в духе Форстера, языком. Ведь в Индии не холодно, а жарко. Жаркая, перенаселенная, сумбурная и шумная страна требовала соразмерного ей языка, и он попытался такой язык найти.

Он отдавал себе отчет, сколь необъятен его замысел, понимал, что ставит на карту последнее в ситуации, когда шансы на проигрыш гораздо выше, чем на победу. Именно так, ловил он себя на мысли, все и должно быть. У него оставалась одна, последняя попытка воплотить в жизнь мечту, и глупо было бы потратить ее на сочинение острожной, благопристойной, проходной вещицы. Нет, он проделает невероятной смелости художественный эксперимент, и плодом его станет роман… Как же его назвать? «Синай»? Нет, так нельзя, а то все решат, что в нем повествуется о Ближневосточном конфликте или о Десяти заповедях. «Полночное дитя»? Но ребенок-то будет не один, сколько их появилось на свет в тот полночный час — несколько сотен? тысяча? или, что было бы совсем прекрасно, тысяча и один? То есть получается «Полночные дети»? Снова нет, название тоскливое и отдает ночным шабашем педофилов… «Дети полуночи»! Да, вот оно!