Я все скажу - Анна и Сергей Литвиновы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О как ты щедра! Как ты прекрасна!
Поэт упал к ее ногам и стал покрывать поцелуями бледные, узкие холодные руки.
– Идем же. Встань. Не будем мучить твою жену.
– Она все знает о нас. И одобряет. Я не могу жить без того, чтобы не преклоняться перед Прекрасной Девой. Не могу жить, кого-то не любя. Но сейчас это не она. Сейчас это ты. И ты – единственная, кто достоин этого.
– Нет-нет, идем. Мы исчезли из общества слишком надолго.
И Блок покорно дал себя увести в другую комнату, к остальным гостям.
Жена его, Любовь Дмитриевна, сидела рядом с Чулковым; разговор между ними был мил; но, когда она увидела возвращавшихся из уединенной комнаты своего мужа и Волохову, она оборвала беседу, подошла к актрисе, сняла с себя ожерелье и надела ей на шею.
– Это теперь твое, – молвила она, – ведь мы условились, что сегодня здесь все на «ты»? Возьми, это твое теперь.
Наши дни
В Театре на Маросейке давали «Восьмую любовницу» – современную американскую бродвейскую пьесу, явно антрепризную, с минимумом декораций, веселую, пошловатую, с переодеваниями. У Грузинцева была главная роль.
Кристинка опоздала, но слегка, минут на десять. Она округлилась, остепенилась, поплотнела – мало уже осталось от той девочки-припевочки, что сопровождала его когда-то в Питер и Казань. Но манкость, сексапильность сохранились – а может, это он высекал в ней эту искру? Ему хотелось бы в это верить. А еще Кристинка нашла время и сделала укладочку.
– Ой, как же я, оказывается, соскучилась по тебе, – сразу пропела она и погладила его по плечу. – Это мне? – кивнула она на букет, который он держал в руке.
– Ты разве не видишь, что он мужской, – проворчал Богоявленский.
– Довольно странно! Мы ждем вдобавок какого-то мужчину? Которого ты хочешь порадовать букетом? Зачем тогда тебе я?
– Нет; пойдем, я тебе потом все объясню.
В буфете он заказал бутылку шампанского («водевиль без игристого смотреть – даром время тратить») и целую гору бутербродов.
– Как твоя дочка? – спросил поэт. Перед свиданием он сверился с записной книжкой в телефоне и убедился, что помнит правильно: у Кристинки действительно девочка.
– Спасибо. Поступила.
– Поступила?! – поразился он. – Куда?
– Эх, не надо было говорить! Теперь ты будешь думать, какая я старая. А поступила она, можешь себе представить, в театральный! В «Щуку». Прикинь, я просто в шоке! Поэтому все, финита ля комедиа: свою миссию я выполнила – выкормила дитятку, воспитала. Теперь могу пожить для себя.
– Что ж, поздравляю. Не ожидал. В моем представлении она все та пятилетняя девчушка, которая фломастерами твое платье изрисовала для домашнего театра.
– О, ты это помнишь! Да, чужие дети быстро растут. Представляешь, безо всяких связей, блата и репетиторов, сама пошла, сдала экзамены – и поступила! Конкурс – сто двадцать человек на место. Читала, кстати, на конкурсе твои стихи.
– Я польщен. А как твой муж?
– Муж объелся груш, – кратко ответствовала она, и лицо ее закаменело. Больше пояснять ничего не стала, но, видать, у них в семье продолжался очередной тур охлаждения, если не расставания, – что ж, ему только на руку.
Они выпили по бокалу, закусили бутербродами с икрой, и девушка, расслабившись и развеселившись, спросила:
– Так кому все-таки букет?
– Я попрошу тебя подарить его после спектакля одному человеку. Артисту. От тебя ему получить его будет особенно приятно.
– Да, а кому?
– Грузинцеву.
– Грузинцеву? Андрею? Ты для этого меня пригласил?
– Пригласил, потому что захотелось мне тебя видеть. А цветы дарить – считай, это моя прихоть. Почему не сделать человеку приятное – тем паче, актеры так падки на любое проявление внимания.
– Нет, – безапелляционно отрезала молодая женщина. – Никаких цветов я Грузинцеву дарить не буду.
– Да? Почему?
– Нипочему. Не буду, и все.
– Ну и ладно. Пожалуйста. Сам подарю. Надеюсь, не скомпрометирую его перед залом: типа, что это мужик ему цветуечки преподносит. Давай-ка мы лучше еще по бокальчику выпьем.
* * *
Пьеса оказалась быстрой, легкой, пошлой – комедия с переодеваниями. Зал ухохатывался, принимал тепло. Грузинцев на сцене царил.
Действующих лиц было всего пятеро, и одна актриса оказалась тоже лично знакомой Богоявленскому – звали ее Ольгой, со странной фамилией Красная, и в программке она значилась «заслуженной артисткой РФ». Она исполняла роль престарелой любовницы молодого героя, то есть Грузинцева.
Лет двадцать назад, когда Богоявленский вместе с режиссером Александром Борисовичем Славичем трудился над сценарием сериала, она числилась любовницей последнего. Иногда Красная наведывалась к режиссеру в гости, когда они писали вместе, ревниво выспрашивала, какую роль в будущем сериале ей уготовили. Соавтор вдохновенно врал напропалую, что главную, а актриса, в ту пору тридцатилетняя, с вожделением посматривала на своего ровесника Богоявленского, который, разумеется, выглядел тогда в ее очах предпочтительнее, чем престарелый Александр Борисович – хотя режиссер был, конечно, ей гораздо нужнее в видах карьеры.
Однажды поэт подстроил (деклассированные пацаны, желающие подзаработать, нашлись даже на Патриарших), чтобы во дворе у «Вольво» режиссера раз за разом срабатывала сигнализация. Славич бросился разбираться с любимой машинкой, оплошно оставив литератора тет-а-тет с красоткой. Тот немедленно пригласил ее поужинать с ним. Она со вздохом отвечала: «Это решительно невозможно, категорически». И впрямь – коль актриса станет изменять, об этом непременно узнает Славич, и не видать ей роли в сериале, ни главной, ни какой-либо другой.
Тогда Богоявленский попросил разрешения ее поцеловать. «Ну, попробуйте», – равнодушно позволила она, и они целовались вплоть до того момента, когда пришел от своей машинки режиссер и стал ревниво в них всматриваться.
«Так никакого романа меж нами и не случилось. А сколько воды утекло! – думал во время действия поэт. – Вот и Славича уже нет с нами, двадцать лет пронеслись незаметно. Мне теперь столько, сколько ему было тогда, моей ровеснице Ольге тоже за пятьдесят, и это, несмотря на грим и пластику, заметно… Нет, не надо обманывать ее надежды и выходить к рампе с цветами – думаю, актриса меня помнит и решит, что это я ей несу букет, выйдет неловкость». И тогда он решил поступить по-другому.
Едва закрылся занавес и актеров стали вызывать на поклоны, он схватил за руку Кристинку и потащил в фойе. Потом нашел служебный вход и отправился в сторону грим-уборных. Их никто не останавливал.
– Куда ты влачишь меня, змей? – похохатывала девушка.
Из трансляции слышались громовые овации и даже крики «браво» от непритязательной публики. И вот гримерка Грузинцева; Богоявленский остановился.
– Ах вот оно что! – усмехнулась спутница. – Ты решил встретить предмет своего обожания в интимной обстановке. – Лицо ее