Однорогая жирафа (сборник) - Виктор Сапарин

— Где же сад? — переспросил я с удивлением.

— Вот он, — сказал Смирнов, — перед вами.

— Но я не вижу деревьев!

— Деревья здесь, — громкий обычно голос Геннадия Степановича был тих, а сам он как-то странно задумчив. — Они под снегом.

Все оказалось просто. Сибирские садоводы давно уже выращивают стелющиеся яблони, которые простираются низко над землей и даже касаются ветвями почвы. Зимой их заносит снегом, и под его покровом они переносят сибирские морозы. Они лучше используют и лето. В припочвенном слое воздуха, в котором растут эти деревья, теплее. Корни их идут не вглубь, а, как и ветви, простираются горизонтально. В районах вечной мерзлоты достаточно, чтобы земля оттаяла на незначительную сравнительно глубину, и уже можно разводить эти замечательные яблони.

И все же мне показался удивительным этот сад под открытым небом в Заполярье.

— Ну, яблоньки ведь не просто пересажены, — пояснил Геннадий Степанович. — здесь потрудились не только наши садоводы-мичуринцы, выведя специальный сорт для Заполярья, но приложили руку и мы, техники.

— А что тут могут сделать техники? — не понял я. — Ведь сад под открытым небом! Разве только поставить к каждому дереву электрическую печку и обогревать их круглый год?

— Мы это и сделали, — спокойно подтвердил Геннадий Степанович. — Только не ставили к каждому дереву по печке, а проложили нагревательную систему на всем участке прямо в почве. Технически это проще и дает гораздо больший эффект. Тут гораздо раньше начинается весеннее оттаивание. Еще под снегом мы пробуждаем яблони к жизни. А когда кругом снег только начинает сходить, они уже зеленеют. Забор защищает их от ветра, и здесь, словно на более южной широте, плоды прекрасно вызревают. Если случаются заморозки, мы усиливаем обогрев почвы. И если бы вы видели, как чудесно выглядит этот сад, когда яблони в цвету!

— Но ведь на это приходится, наверное, тратить много энергии, — заметил я.

— Советские люди, — Геннадий Степанович пожал плечами, — для того и овладевают все новыми источниками энергии, чтобы с ее помощью переделывать природу, ставить ее себе на службу.

Он опять стал задумчивым и всю остальную часть пути промолчал.

Задача, ради которой меня вызвали из Москвы, была такая.

Приливные станции работали автоматически, и люди появлялись на них только для осмотра и ремонта оборудования. Но тем не менее должен был производиться повседневный и месячный учет количества вырабатываемой энергии, числа заряженных аккумуляторов на складе и потребности в незаряженных, учет расхода смазочных материалов, наличия их остатков и т. д.

В различных помещениях станции стояли приборы, которые регистрировали все нужные величины, но данные приборов требовали известного обобщения и затем отражения в ведомостях.

— Можно было бы нанять счетовода, — сказали мне, — да на его долю достанутся очень уж простые операции. Обидно использовать человека для того, чтобы он списывал на бумагу показания приборов и производил затем с этими цифрами простые арифметические действия.

— Ну что ж, — сказал я. — Если наше учреждение справилось с конструированием такого прибора, как «старший бухгалтер», то уж «старшего счетовода» как-нибудь смастерим.

После того опыта, который я имел в подобного рода делах, задача и на самом деле представлялась мне не такой уж трудной. Я предложил соединить все учитывающие приборы станции специальной проводкой с аппаратом, который мы назвали «счетоводом». Он должен был представлять комбинацию счетчика, арифмометра и цифропечатающего устройства. Все данные приборов он должен был печатать в соответствующих графах вложенной в него ведомости. Специальные графы предназначались для итоговых величин, получаемых в результате действий с исходными данными. Короче говоря, аппарат должен был не только фиксировать текущий расход и наличие различных материалов, но и производить необходимые подсчеты.

Мы разработали стандартные типы ведомостей для аппарата. Они должны были всесторонне учитывать работу станций. Составил я вместе с работниками объекта и техническое задание для конструирования «счетовода». Самый аппарат решено было изготовлять в нашем главке, усилиями нашего конструкторского бюро. Я познакомился и подружился со многими здешними работниками.

Цифры, которыми загружал нашу счетную фабрику объект 21, оказались данными о приливах. По всему необъятному побережью, омываемому северными морями, были расставлены десятки тысяч счетчиков, которые каждый час отмечали уровень воды. Эти данные, — «тонны цифр», как их называли, потому что таблицы, и правда, весили тонны, — на самолетах доставлялись в Москву и там превращались в сводную картину движения морских приливов на огромном пространстве земного шара.

Мне этот способ оперирования с цифрами показался несколько громоздким. Конечно, объекту 21 не было смысла заводить собственную счетную фабрику — она не была бы загружена на полную силу. Но возить «тонны цифр» на нашу «математическую мельницу» тоже было не самым лучшим выходом из положения. Я предложил подумать над таким прибором, который не только учитывал бы колебания уровня воды в том месте, где он установлен, но и давал бы обобщенные результаты этих наблюдений. Тогда институт будет получать от своих приборов-автоматов не сырье, а обработанные уже данные, с которыми будет гораздо меньше хлопот. То есть я опять-таки предлагал сочетать учитывающий прибор с вычисляющим аппаратом. Работники Института приливов очень сочувственно встретили эту идею, и в конце концов было решено заказать пробный прибор нашему главку. Меня просили принять участие в его разработке.

Мы собрались вечером в «кают-компании» — обеденном зале гостиницы, где я жил эти дни.

— Вы обещали, — обратился я к Смирнову, — рассказать историю вашего фонарика.

Геннадий Степанович задумался.

— История, — сказал он после небольшой паузы, — не очень сложная. Это фонарик моего товарища. Он погиб в Ленинграде от фашистской бомбы во время войны. Мы работали с ним в одном институте над одной проблемой. Во время налета бомба упала на тот корпус, где дежурил мой товарищ. Фонарик и черновая тетрадь с записями — все, что осталось из личных вещей моего товарища.

Геннадий Степанович умолк. Может быть, он вспоминал далекие дни ленинградской блокады.

— А что это за проблема, над которой работал вы и ваш погибший друг? — спросил кто-то.

— Мы работали над проблемой электрообогрева почвы. Мой друг погиб, но дело, которое мы начали с ним вдвоем, осуществляется сейчас большой группой ученых. Ни одна его мысль, ни одна строка записей в тетради не оставлены без внимания. Его именем назван самый метод превращения тундры в сад. Может быть, лучшим памятником ему будут эти вечно цветущие оазисы в Арктике, которые, я верю, здесь скоро появятся в большом числе. Наш яблоневый сад и опытные сады в других пунктах Заполярья — первые участки этих оазисов. А фонарик я оставил себе…