Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви

— А почему коммунары не победили?

— Они были неопытные. И оружия у них не было. Так вот про маму и папу: шла она, и вдруг началась перестрелка. Она бросилась под арку и не успела — пуля задела плечо. Адская боль, мама выронила корзину, но кричать не смела — на улице могли быть враги, а у нее в корзине патроны. В тот момент шел по улице мой папа. В то время он был уже самостоятельным человеком, он приехал из Грузии в отпуск, побыл в родном Страсбурге, посетил родственников в Париже, а в это время Страсбург заняли немцы, и он не мог туда вернуться. Он, конечно, бросился на помощь девушке и взял ее корзину. «О мон дье! Что там такое тяжелое?» — удивился он. «Это наши утюги», — поторопилась заверить она. «Утюги?.. Сколько же их?» — «Много. Вы окажете мне услугу?» — «Ради бога, приказывайте!» — «За углом этой улицы баррикада. Отнесите туда корзину, отдайте Эрнесту Барта, это мой брат. Вы спросите наборщика Барта!» — «О-ля-ля!» Папа даже присвистнул. Он был прогрессивным человеком, но лезть под пули… «Вы боитесь?» — спросила она. «Мадемуазель, как вы могли подумать?» — «Тогда идите! Я вас тут подожду». И когда он пошел, она крикнула вслед: «Корзину не забудьте принести обратно!»

Он выполнил поручение и повел ее домой. Гремели выстрелы, на улицах Парижа шел бой. Мама и пана прятались в подворотнях — они не сводили друг с друга глаз. Это была любовь с первого взгляда. Наконец добрались до дома, мать промыла и перевязала рапу, а папе не хотелось уходить. С того дня он стал частым гостем в семье Барта. А когда политическая ситуация изменилась и он смог поехать в Страсбург, он попросил родителей благословить его на брак с Мари Барта. Отец не согласился. Но мой папа все равно женился… Девочки, — забеспокоилась тетя Адель, — не говорите Тамаре, что я вам рассказала о бедности Барта. Она обидится на меня.

— Нет, мы не скажем, не бойтесь!

— И никому не говорите, что Барта пил. Это такой позор!

— Да не волнуйтесь, тетя Адель! Разве мы вас выдадим?

Дарья Петровна

Давно шли разговоры о том, что Гжевские не хотят жить в нашем дворе — ищут, с кем бы обменяться квартирой. Мои родные уже и верить перестали в такое счастье, и вдруг пришла к дяде мать Ляльки, попросила домовую книгу: выписываются. В тот же день увезли они свои вещи — в опустевшую квартиру Гжевских въехали новые квартиранты. Дарья Петровна была женщина лет сорока пяти, муж ее Бочия казался гораздо старше. Потом мы узнали, что до революции он владел рудниками в Западной Грузии, а после революции стал фармацевтом. Дарья Петровна работала фельдшерицей в нашей районной поликлинике. Люди прозвали ее Гиж-Даро[40]. Потому что она, по словам соседей, была «с приветом». Но судя по тому, как повели себя эти квартиранты в первый же день, мы, откровенно говоря, подумали, что завихренья в голове у них у обоих.

Затащив в квартиру с помощью грузчиков привезенные на подводе вещи, они вышли во двор. Бочия поставил под миндалевое дерево скамеечку, уселся на нее и, загибая палец за пальцем, начал громко подсчитывать, во что обошлось им это переселение. А Дарья Петровна в это время устраивала под окнами своей галереи кухню.

Установила стол, на столе разместила керосинку и кастрюли, под стол задвинула бак для кипячения белья и тазы, с одной стороны стола были поставлены бидоны для керосина, с другой — табуретка, а на ней ведро с водой, накрытое кружком фанеры. Керосинка была зажжена, скоро в кастрюле забулькало лобио.

Только после всего проделанного Дарья Петровна начала прислушиваться к речам мужа: он бормотал беспрерывно.

— Нет, нет! — запротестовала она, отказываясь отдавать мужу два рубля.

— Плутовка! — проговорил по-русски Бочия. — Я заплатил за перевозку вещей на четыре рубля больше!

— А я свои два рубля дала грузчикам!

— Зачем? — И он ехидно передразнил; — «Ти-ти-ти-ти»! Чего подлизывалась? Что они, те курды, и так не погрузили бы твою дерьмовую мебель? Отдавай сейчас же мои два рубля или иди на базар и купи на два рубля лобио.

— Ну хорошо, дорогой, но нервничай, я потом…

— Нет! Иди сейчас же! Потом я забуду, а ты обманешь.

— Хорошо, хорошо, бегу! — И, прихватив со стола сумку, Дарья Петровна, похохатывая, побежала со двора.

Проводив жену презрительным взглядом, Бочия сразу умолк. Сидел, думал, изредка помахивая кистями свешенных с колен рук, будто отгоняя мух, без интереса к окружающему, словно все здесь давно знакомо и осточертело, словно он родился, вырос и состарился в этом захолустном дворике.

Мы глядели с балкона и не знали, что думать.

— Странные люди, — проговорил наконец дядя.

— Открытые, — с удовольствием заметила мама.

— Добрые, — улыбнулась тетя Тамара.

— Смешные, — рассмеялась тетя Адель.

Но Дарья Петровна оказалась не такой уж простушкой, какой выглядела вначале. Прошло немного времени, и она так вписалась в жизнь нашей улицы, как будто только для этой жизни и родилась. Что бы ни происходило у нас во дворе или по соседству, везде появлялась Дарья Петровна со своей помощью и советами, шутками и сплетнями. Входила в дом без стука, как своя, со встречали как непременного свидетеля или соучастника, а если в тот нужный момент она была занята той же деятельностью в каком-нибудь другом месте, беспокоились: почему не идет Гиж-Даро?

А какие тайны начали узнавать соседи друг о друге! Во флигеле рядом с Дарьей Петровной жила старуха Ярошенчиха с дочерью Топей. У Ярошенчихи болели ноги, и она редко выходила во двор, Тоня работала посменно на трикотажной фабрике и дома только и делала, что высыпалась. С появлением Дарьи Петровны спокойствие их жизни нарушилось, потому что начали делить около флигеля двор. Кончилось тем, что Тоня, недоспав однажды, тоже оборудовала кухню у своего порога. Спор шел за каждый сантиметр. Дарья Петровна, получившая неожиданный отпор своим притязаниям, пришла к нам расстроенная и рассказала страшную историю: племянник старой Ярошенчихи в годы нэпа вором-рецидивистом был. Пришли его арестовывать, а он выскочил через окно в сад. А в саду тогда был колодец — позже его мусором забросали. Вор бросил награбленные драгоценности в колодец — и был таков. Его потом поймали где-то и расстреляли. Так что, пусть Ярошенки не воображают много, у них рыльце в пушку.

От кого она услыхала эту историю, выяснилось скоро. Из-за этого старуха Ярошенчиха разругалась с бабкой Фросей. И наша семья чуть-чуть не попала на эту орбиту ссор. Вовремя спохватились: притворились, что ничего ни от кого не слыхали.

Только улеглись страсти во дворе, Дарья Петровна принесла новость: улицу будут разрушать и новые высокие дома для жителей строить.

— Неужели? — удивились все. — Но зачем? За какие такие наши доблести?

— Не знаю. Жена архитектора сказала. Я ей уколы делаю, чтобы смогла забеременеть, вот она и сказала: радуйтесь — будет реконструкция.

— А когда, когда?

— Она говорит, скоро. Вот, говорит, забеременею, и будет.

— Ха, она так говорит потому, что не надеется на тебя.

— Типун тебе на язык! Раз я делаю уколы, значит, забеременеет.

— Нет.

— Тогда мужа нужно выбросить.

— Тссс! Он же архитектор района.

— Ой, извиняюсь, не подумала.

Через некоторое время узнали: да, реконструкция района предполагается, но… в будущей пятилетке.

Все обиделись на Гиж-Даро. Но через несколько дней она опять принесла новость:

— Тротуар на нашей стороне улицы будут асфальтировать.

— В будущей пятилетке?

— Нет, скоро.

И правда. Буквально через неделю привезли на нашу улицу песок, гравий, огромный кусок смолы. Мы с Алешкой и Ленькой жевали смолу и подолгу смотрели, как рабочие засыпали булыжники горячим асфальтом, а потом разглаживали дымящуюся массу тяжелым металлическим катком.

Благодаря асфальтированному тротуару наша улица стала главной среди всех, сбегающих с Лоткис-горы. Получилось это как-то само собой. Признавая ее первенство, кто-то даже стал распространять слух, будто скоро по Лоткинской будет ходить не джобахан, а настоящий трамвай с прицепом. О-ха! Да для славы жителей Лоткинской вполне было достаточно асфальтированного тротуара и статьи в газете!

Прошло немного времени, и всех покойников, прежде чем вынести на улицу, ведущую к кладбищу, стали проносить по Лоткинской. Сначала мы не улавливали связи между деятельностью Дарьи Петровны и почти беспрерывно звучавшей похоронной музыкой на склоне каждого дня. А позже узнали, что Дарья Петровна, как фельдшерица бегая со своим шприцем по району, агитировала проносить покойников именно по Лоткинской. И, поддаваясь ее напористым уговорам, организаторы похорон тихими, приглушенными голосами пересматривали маршрут:

— Значит, придется, товарищи, по Лоткинской нести.

— Большой крюк. Зачем?

— Эх, надо же действительно уважить покойника. Там же асфальт.