София - Павел Пирлинг

Так, русские не умели строить каменных церквей; еще недостроенные, они уже обваливались с треском. Никто не умел изготовлять оружия, добывать руду, строить мосты – настоятельные потребности, которые чувствовались все более и более. К Западу обратились за инженерами, за рудокопами, за архитекторами, за рабочими всех родов. Если новые пришельцы совершили чудеса, если их труды возбудили удивление и приносили пользу, то никакого усилия не было сделано, чтобы пробудить национальный дух и вызвать соревнование с иноземцами. Иван никогда не помышляет об основании школы, о распространии образования, об устройстве печатни, о перемене общественных взглядов, о воспитании нового поколения. Внешняя сторона западной культуры появлялась в Москве, но дух, произведший эту культуру, не проник к русским. Срывали цветы и плоды, возникшие в другом месте, а их земля была лишена еще плодотворного семени. Отсюда произошло отсутствие равновесия, дурная привычка полагаться на другого, неуместная недоверчивость к собственному почину, в сущности представлявшая не что иное, как роковую умственную лень.

Эта эпоха не произвела почти ничего оригинальнаго, она не обнаружила творческих сил народа.

Странное дело! Те же греки, которые устроили в Италии кафедры красноречия и философии, комментировали Платона и Аристотеля, Гомера и Демосфена, не попробовали даже учить грамматике в Москве. Без сомнения, почва была не так подготовлена, как на Западе, но нужно предположить также, что в России от них не потребовали бы этого рода услуг. Более блестящие и более доходные обязанности ждали их в Кремле.

В самом деле, к этому времени относятся первые русские посольства в Европу, если не принять в соображение путешествие Вольпе и Джиларди. Обыкновенно главою посольства был грек. Его товарищами были русские, учившиеся дипломатическому искусству. Их главною, часто единственною целью был наем рабочих, артистов, даже докторов, и их доставление в Москву. Политические дела велись только с Габсбургом. В Италии сводились они к платоническим обещаниям по поводу лиги против турок. Полномочия этих посланников должны были быть настолько шире, насколько их верительные грамоты были коротки, но внушительны. Для того чтобы дать представления об этой формуле, повторявшейся без изменения, приведем послание Ивана к Александру VI, сохраняющееся в Венеции:

«Александру папе, пастырю и учителю римские церкви; Иоанн, Божиею милостию государь всея России и великий князь володимирский, и московский, и новгородский, и псковский, и тферский, и югорский, и вятьцкий, и прьмьский, и болгарский, и иных. Послали есмя до тобя послов своих Дмитреа Иванова, сына Ралева, до Митрофана Карачарова. И что учнуть тобе от нас говорити и ты бы им верил. То есть наши истинные речи. Писано на Москве, лету ;»[13].

Отсюда видно, что великий князь не затруднялся давать свое полное доверие посланным, и те в некоторых, по крайней мере, случаях не выказывали себя недостойными его. Было ли то остатком варварства или признаком прогресса, воспоминанием Византии или прихотью Кремля, но эти импровизированные послы выказывали себя неумолимыми насчет этикета. Они всюду добивались первого места, предпочитали не появляться вовсе, чем быть ниже других, и защищали свои притязания с настойчивостью, доходившей до смешного. Подарки, которые они предлагали государям, состояли в драгоценных мехах, каковы: куницы и соболя и из моржовых клыков. В Венеции не стеснялись продавать эти предметы на аукционе; в других местах, вероятно, их избавляли от подобной обиды. Большею частию послы отправлялись к Италии и останавливались на короткое время в Милане, Венеции, Флоренции, Риме и Неаполе. Греческие колонии расположились вдоль этой дороги, и, может быть, путешественниками руководило желание видеть своих соотечественников. Дорогой они сообщали итальянцам сведения о Москве, и, занимаясь торговыми делами не менее, чем дипломатией, они усердно устраивали сделки и охотно принимали поручения. Небольшая записка маркиза мантуанского от 10 мая 1499 года позволяет нам заключить, что дело иногда не обходилось без некоторой назойливости. Дмитрий Ралев, путешествовавший в ту пору по Италии, счел себя обязанным уведомить маркиза о своем близком отъезде в Москву, предложить ему свои услуги, изъявляя готовность или самому отправиться в Мантую, или прислать кого-нибудь вместо себя. Франческо Гонзага ответил столь решительным отказом и такими горячими пожеланиями счастливого пути, что они едва прикрывают отказ[14]. Тогдашние летописцы не нарисовали портретов греческих или московских послов великого князя в XV веке: разница должна быть поразительной. Одни имели случай более или менее приобрести западный лоск, другие, вероятно, походили на Шеврюгина и Молвянинова или на их собратьев XVII века, приводивших в такой соблазн русофила Крыжанича.

За недостатком более полных сведений, может быть, не будет бесполезным соединить здесь в одной картине разбросанные по разным местам подробности о русских посольствах в Италии до 1505 года. Они оставили самые прочные следы, ибо привлекли в Москву талантливых людей.

Семен Толбузин открывает шествие этих дипломатов. 24 июля 1474 года он был послан в Венецию в сопровождении Джиларди, уже известного читателю. Иван помиловал Тревизана и отправил его в Золотую Орду. Толбузин принес эти добрые вести синьории и занялся набором иностранцев. Так как он привез соболей, то сенат решил 27 декабря 1474 года послать великому князю взамен парчи на 200 дукатов. Толбузин сам получил в подарок парчовый костюм; его секретарь – платья из камки; его слуги – из красного сукна. Все эти наряды путешествовали уже далеко. Они возвращались из Персии, где не представилось случая раздать их при дворе Узун-Гасана. Кремль был счастливее.

Толбузин, побывав в Риме, в марте 1475 года вернулся в Москву. Его посольство останется навсегда знаменитым, ибо оно дало русским итальянцам бессмертной славы. Рудольф Фиораванти дельи Альберти, известный под именем Аристотеля, был одною из артистических знаменитостей своей родины. Судья, компетентный в этом деле, господин Мюнц не колеблется назвать его самым славным инженером и самым выдающимся архитектором в Италии XV века. Родом из Болоньи, он приобрел сначала известность в Риме, где он перенес громадные монолитные колонны с площади Минервы в Ватикан. В 1454 году он осмелился в своем родном городе на настоящий tour de force, перенеся с одного места на другое в целом виде, не разрушая ее, громадную башню, известную под именем della Mazione. Кардинал Виссарион, бывший тогда папским легатом, дал 50 флоринов смелому инженеру. Будучи от природы удивительно деятелен, Фиораванти отличался поочередно в Неаполе, в Миланском герцогстве, в Венгрии, затем опять в Риме, где Павел II желал поднять гранитный обелиск, уступивший впоследствии только велениям Сикста V. Слава Аристотеля установилась так прочно, что губернатор Болоньи говорил про него: «Никто не знает в архитектуре того, что неизвестно Фиораванти». Призываемый одновременно султаном Баязетом и великим князем Иваном, он предпочел Кремль Босфору и отправился в Москву со своим сыном Андреем. Благодаря ему в городе царей воздвиглись такие церкви, каков Успенский и Архангельский соборы и дворцы, которыми он гордится и доныне. Фиораванти остался в сношениях со Сфорцой. Он послал в Милан соколов и кречетов, за которые герцог щедро заплатил дукатами и материями. В 1479 году болонские городские представители (болонские консерваторы) потребовали его обратного возвращения на родину, но их желание не было исполнено. Позднее сам Фиораванти, испуганный кровавым и быстрым судом великого князя, помышлял о бегстве, но принужден был остаться.