Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семёнова

Петропавловская крепость, кого только не видели твои стены! Масона Новикова, петрашевцев, Достоевского… Особ царской крови, министров Царского и Временного правительств, депутатов Думы, членов учредительного собрания… Отсюда двух членов правительства Временного, Шингарёва и Кокошкина, перевили в больницу, а там жестоко убили. Здесь теперь томятся моряки-балтийцы, арестованные следом за своим командиром капитаном Щастным, и сколько ещё невинных! А ведь большевики, придя к власти, заявляли, что сделают из страшной крепости музей… Французские революционеры разрушили Бастилию, российские поступили рациональнее…

Дверь отворилась, раздалась грубая команда:

– На выход!

Кажется, всё?..

Павел Юльевич скоро понял, куда везут его на это раз. В Стрельню. Тамошняя пристань с недавних пор стала петроградским лобным местом. Каждую ночь сюда привозили новые жертвы и расстреливали…

На этот раз обречённых было тридцать человек. Большая часть – офицеры. Несколько штатских. И один пожилой батюшка. Приговорённых погнали по Царской дороге. Её проложил ещё Император Пётр, не раз ступала по ней его нога… Останется ли после этой невиданной бойни в России хоть одно место, не обагрённое кровью, одно место, за которым не тянулся бы страшный шлейф преступлений? Или же всё выйдет так, как рассчитали они, и никто не вспомнит о невинно убитых? Не уцелеет никого, кто будет помнить этот ужас, а редкие выжившие станут молчать, и вырастет поколение, которое ничего не будет знать о своей истории? На местах братских могил разобьют парки, площади, проложат дороги, построят дома… И живущие не будут знать, что ходят по костям, живут на погосте… Вся Россия превратится в погост…

Жертв подвели к длинной морской дамбе. Священник о чём-то попросил комиссара, ещё совсем мальчишку на вид, тот милостиво кивнул. Батюшка опустился на колени и стал читать отходную. Аутодафе началось. На край дамбы выводили по несколько человек, стреляли в затылок, трупы сбрасывали в воду. Какой-то юноша, по виду студент, едва сдерживал слёзы.

– Я ведь не жил ещё… За что? За что? Пощадите!

Коренастый капитан с окровавленным лицом и перебитой рукой бросил сурово:

– Прекратите истерику, молодой человек! Не унижайте себя перед этой мразью! Нужно уметь умирать с честью!

Выстрел, и капитан тяжело рухнул на землю, проворный китаец из расстрельной команды с силой пнул тело ногой, раздался всплеск: море приняло очередную жертву. Вревский, перепуганный студент и священник оказались в последней партии. Стоя на краю дамбы, Павел Юльевич смотрел на чёрную воду, лижущую дамбу, на небо, замкнувшее слух от несущихся к нему с земли воплей… Не осталось ни страха, ни сожаления – сердце билось ровно, неколебимое ни единым чувством. Последнее, что услышал бывший полковник Императорской армии Павел Вревский, были слова батюшки, сказанные негромко и радостно:

– Помолимся, дети. Ко Господу идём!

Глава 5. Могильный звон

28 июня 1918 года. Новочеркасск

Хуже вести с фронта прийти не могло. Хуже вести, вообще, не могло прийти. Её сообщила Ростиславу Андреевичу Тоня. Сообщила испуганно, тихо, почти шёпотом:

– Генерала Маркова убили…

Ушам своим не поверил Арсентьев.

– Что?.. – переспросил оглушённо.

– Убили… – повторила Тоня. – Вы только… Вы только не огорчайтесь так… – не знала преданная душа, как утешить, не находила слов.

– Всё в порядке, Тоня. Что вы слышали?

– Сегодня гроб привезли в город. Он выставлен в домовой церкви при Епархиальном училище. Туда уже народ стекается…

Ростислав Андреевич быстро надел китель и отправился к училищу. Кровь стучала в висках, и призрачная, безумная надежда ещё не покидала душу – а вдруг всё-таки ошибка? Вдруг Тоня напутала?

Добравшись до церкви, Арсентьев понял – ошибки нет. Бесконечным потоком лились люди проститься с белым витязем. Много было Марковцев, резко выделявшихся своей траурной чёрной (только просветы и верхи фуражек белели) формой. Эта форма придумана была самим Сергеем Леонидовичем. Чёрный цвет – траур по убиенной России. Белый – надежда на её воскресение. Генерал Алексеев как-то попенял Маркову:

– И зачем вы так мрачно свой полк одели?

– А не такова ли судьба всех нас? Судьба всей России?

Офицеры входили и выходили из церкви. Многие не могли сдержать слёз. С трудом поднялся Ростислав Андреевич по ступеням, оседая на трость и волоча неподвижную, атрофированную после ранения левую ногу. В церкви было многолюдно. У гроба стояли часовые Марковского полка. Арсентьев подошёл и сквозь стекло, вделанное в крышку гроба, увидел лицо чудесного профессора. Всегда живое, таким чужим и странным казалось оно теперь, застыв в мёртвой неподвижности. Ростислав Андреевич не мог оторвать взгляда от лица своего командира, удивительного воина, бывшего Ангелом-Хранителем всей Добровольческой армии, которому была обязана она своим спасением из екатеринодарского капкана. Армия осиротела… Вначале не стало её вождя – Корнилова. Теперь убили Маркова. Души лишили… И кто же остался теперь? Деникин. Тяжкое наследство легло на его плечи. Как-то справится с ним?

После всех потерь казалось Арсентьеву, что больше нечего терять ему. А эта утрата острым ножом полоснула по сердцу. Так не должно было быть! Не такой безвременно ранней, напрасной гибели заслуживал Сергей Леонидович. Самых лучших воинов и командиров похищала смерть, и душа содрогалась: если так беспощадна судьба, значит, и Бог – не с нами?.. Зияющая пустота владела сердцем Ростислава Андреевича. И одно сожаление жгло, что не было его в том роковом бою, где нашла смерть Маркова, выходившего невредимым из стольких гибельных сражений. Что теперь нет его на фронте, чтобы бить красную сволочь. Проклятая инвалидность удерживала Арсентьева в Новочеркасске, лишая последнего утешения в искалеченной его жизни – сражаться с врагом, гнать его насколько хватит сил, а однажды сложить и свою голову, которая и так слишком задержалась на плечах…

Послышались негромкие голоса. Ростислав Андреевич поднял глаза и увидел приближающегося генерала Алексеева. Арсентьев отступил. Михаил Васильевич подошёл ко гробу, перекрестился. По впалым щекам его текли слёзы. Некоторое время он стоял неподвижно, молился, затем отвесил земной поклон и покинул церковь. Ростислав Андреевич также поклонился своему погибшему командиру и вышел следом за Алексеевым.

Хотелось Арсентьеву долго-долго идти пешком, уходить боль, но нога лишала его такой возможности. Доковыляв до ближайшей скамейки, опустился на неё. Сияло в июньском, жарком небе чему-то радостное солнце, ничуть не гармонируя с царящим в душе трауром. Снова и снова билась в голове неотступная мысль последнего месяца: на фронт! На фронт!!

Когда армия уходила во Второй Кубанский поход не могло быть и речи, чтобы Ростиславу Андреевичу, только-только поднявшемуся с больничной койки, заново учащемуся ходить, полуразбитому параличом, встать в строй. Но всё же Арсентьев осаждал штаб с просьбой назначить его хоть на какую-нибудь должность до той поры, пока он не поправит здоровье. И его назначили туда, куда никак не ожидал он – в контрразведку. Назначение это не очень понравилось Ростиславу Андреевичу. Явно не его дело предлагалось ему, но отказываться не стал, надеясь в скором времени подлечиться и всё же добиться отправки на фронт. Он не хотел уже, как прежде, мстить. Он знал точно, что не станет больше расстреливать пленных. Ему претил тыл. Ему невыносимо было сидеть в тылу, когда соратники его гибли в боях. А ещё на поле боя легче было найти смерть. Правда, смерть уже не виделась Арсентьеву единственным исходом и избавлением. Возвращаясь к жизни после ранения, Ростислав Андреевич дал обет, если война окончится, а он вопреки всему останется жив, остаток дней посвятить Богу, принять монашество. Даже маленькие чётки завёл подполковник Арсентьев, перебирал их незаметно, пряча в перчатке или в кармане, читал Иисусову молитву. Все святые отцы, как один, утверждали, что от повторения её на душе воцаряется мир. Этого Арсентьев пока не чувствовал, но молитвенных упражнений не оставлял. Свой путь видел он теперь яснее, чем когда-либо: сражаться, исполняя до конца долг, а затем умереть – или совсем, или для мира лишь, как Господь даст.

Солнце пекло всё жарче. Ростислав Андреевич поднялся, поковылял по улице. Всё же решил он не брать извозчика, а идти пешком. На фронте в атаку на извозчике не поедешь…

За день побывал Арсентьев у двух бывших однополчан. У одного из них застал офицера-марковца, бывшего в роковом бою и легко раненого в нём. Тот рассказал подробности случившегося:

– У станции Шаблиевской всё случилось. Местность там открытая, ровная. А мы в наступление идём – ну как на ладони! Так и косят нас краснюки! Не укрыться! Тогда генерал приказал командиру конной сотни обскакать по низине хутор и атаковать его. Конница наша ворвалась туда, сразу полторы сотни пленных и два пулемёта взяли, погнали «товарищей». Огонь смертоносный! А генерал, как всегда, в самом пекле! На плечах убегающих краснюков стрелки наши перешли мост через речку и продолжили наступление на станцию. Сергей Леонидович вышел из хутора, чтобы видеть их переправу. Снаряды совсем вблизи его рвались… – рассказчик судорожно сглотнул. – Есаул, что с генералом был, едва уговорил его уйти назад. А там, едва он отошел от одного здания, как на месте, где он был, разорвался снаряд… Представляете? Через мгновение буквально! Генерал ещё пошутил: «Знатно, но поздно!» Знатно, но поздно…