Фердинанд, или Новый Радищев - Я. Сенькин

Петрова схватили и сразу же на гумне «за образцовое исполнение своих обязанностей слуги царизма» (так написано в приговоре) замочили в его же сортире, или, как тогда было модно говорить, «отправили в штаб к Духонину», а все изобретенные Петровым остроумнейшие приборы и механизмы порушили.

Теперь же, спустя 80 лет, местные жители по праву гордятся своим земляком. В эпоху перестройки они сгоряча хотели поставить Петрову бюст, не уступающий бюсту Черепанова или Кулибина, и решили использовать для этого поступившую из Бельгии, от блока НАТО, гуманитарную помощь. Задержка с заказом бюста, приведшая к непредвиденной реализации и пропиванию гуманитарной помощи[38], была связана с тем, что портретов скромного труженика науки не сохранилось, как и многих материалов из его архива. Приведенные выше свидетельства извлечены из случайно найденных у соседей обрывков непригодной в крестьянском хозяйстве грамоты и какого-то «распоряжения» с ятями, без начала и конца. Из этих полуистлевших бумаг неясно самое главное — какой же наукой занимался народный ученый: растениеводством, генетикой, метеорологией, этнологией или чем-то другим? В его бывшей деревне ныне живут переселенцы, и от своих предшественников, сосланных в 1930 году в Сибирь, они слышали, что Петров постоянно что-то мерял, считал, нюхал, а главное — постоянно наблюдал нечто неведомое всем, по характеру был строгим, неразговорчивым, ходил в чистой рубахе и аккуратных опорках, не пил, не курил и часто, сидя у окна, тщательно чистил мелом свою нагрудную медаль.

Поиски в архивах Академии наук и Географическом обществе результатов тоже не дали. Некоторые предполагают, что Петров выращивал киви-растения[39], другие считали, что он изобрел вечный двигатель, который — ради чистоты эксперимента — работал в сарае 50 лет (вспомним героя Андрея Платонова) и в 1918 году его грубо изломали новые гунны. Насмешники и циники утверждают, что полстолетия Петров вел замеры выпитых своими сельчанами спиртосодержащих веществ и, подведя медицинские и социальные результаты своих многолетних измерений, уничтожил все бумаги и сам запил от тоски и горя, узрев воочию бездну, распахнувшуюся перед Россией. Вскоре Россия туда и рухнула вместе со своими великими князьями, безвестными тружениками науки, киви и вечными двигателями…

Одно говорят точно — Петров в трудную годину испытаний революции, перед самой своей трагической кончиной, изобрел так называемый «окуркодав» — согнутый в конус (кулечек) кусок жести (5 на 5 см), в котором тушились без долгих для нее мучений и губительных повреждений как пахитоса светской дамы, так и «козья ножка» простого крестьянина. Благодаря изобретению Петрова и пахитоса, и «козья ножка» остаются способны к дальнейшему употреблению, но уже в новом качестве знаменитого «бычка». Отсюда другое название прибора — «бычкователь». Вот так и мы все в 1917 году попали в большой бычкователь! Кстати, в годы перестройки, когда возникла проблема с куревом, окуркодав-бычкователь модели Петрова оказался востребован обществом даже более, чем его бюст. Пол-литровая банка чистеньких и несмятых бычков по системе Петрова на рынке стоила в два раза дороже банки обычных замученных хабариков. А рынок, как известно, не обманешь, даже если он и формирующийся!

Глава 20. Сорокино

При подъезде к Сорокино слева, на изгибе дороги, видны развалины психиатрической лечебницы. Там никого нет, руины постепенно зарастают джунглями ядовитой зонтитичной травы трехметрового роста — гераклиумом[40]. В начале 1980-х годов лечебницу срочно подготовили для приема и лечения академика Сахарова, назвали «Объект 01624» и засекретили, но, когда ученого сослали в Горький, сюда решили из клиники им. Кащенко перевести партию больных — на воздух. Не пропадать же в самом деле новой здравнице. Повезли их на обычном стареньком львовском автобусе. В Порхове водитель с другом-санитаром пошли пропустить пивка, застряли в очереди у ларька (в советское время, как известно, купить даже дрянного, разбавленного «Жигулевского пива» было настоящей проблемой, люди часами стояли у ларьков с пол-литровыми банками в руках — к концу эры социализма исчезли и стеклянные кружки), а когда вернулись, то увидали, что автобус пуст — психи открыли-таки заднюю дверь и разбежались по городу. Что делать? Подумали-покумекали друзья, а потом подъехали к автостанции, к измученной ожиданием рейсовых автобусов толпе, и кликнули: «Кому до Сорокина, эх, прокачу!» Набился целый автобус, некоторые по дороге вышли, но большую часть пассажиров довезли до психбольницы, а при въезде санитар потихоньку предупредил обслуживающий персонал, что привез самых буйных сумасшедших из Петербурга и его окрестностей. Все они наверняка будут качать права и твердить, что они не психи, а главное — в один голос требовать назад деньги за проезд и примутся строчить жалобы. Этому не верить, бумаги и перьев им не давать. Медицинские же карты этих несчастных сутяжников и кляузников, чокнувшихся на хождении по инстанциям и писании жалоб в ЦК, Всемирный Совет мира, ООН и т. д., подвезут-де со следующим рейсом, когда прибудет основная партия наполеонов и Сталиных, а также канцелярия и главврач.

Словом, пока разобрались, пока распределяли по палатам, мыли, одевали и кормили брыкающихся «сутяжников», прошел вечер, а рано утром санитар с шофером смылись в Ленинград. И только потом стали привозить выловленных в Порхове милицией настоящих психов — старожилов клиники Кащенко. Правда раскрылась, но не всех незаконно пойманных отпустили сразу, ибо боялись, что накануне очередной встречи «в верхах» СССР опять будут упрекать в массовых нарушениях Хельсинкского соглашения о гражданских правах. Но информация все же просочилась в «Хронику текущих событий» и стала предметом рассмотрения в комиссии ООН по соблюдению Хельсинкского соглашения и сюжетом нашумевшей тогда передачи Анатолия Максимовича Гольдберга на радио Би-би-си.

Сорокино — место, известное в истории России. Здесь, направляясь в свое знаменитое путешествие в Новороссию и Малороссию в 1787 году, останавливалась в шатрах императрица Екатерина II со своей блестящей свитой. На постоялом дворе ей сварили какой-то замечательный суп из черепахи, о чем есть запись в дневнике Гарновского. Здесь Екатерина принимала и жаловала к руке страшно взволнованных и отчаянно расфуфыренных новоржевских дам-помещиц, которым было велено явиться из недавно образованного по воле царицы уездного города Новоржева и окрестных имений, дабы предстать перед государыней. Дам попотчевали знаменитыми «устерсами», доставленными курьерами из Остенде. По рассказам помещиц, устрицы пищали в момент их поедания, и рассказчицы от того отчаянно блевали. Впоследствии, даже много лет спустя, при Пушкине, угощение Екатерины (наряду с пугачевщиной) часто поминал весь Новоржевский уезд. Устные сведения о пиршестве в Сорокине подтверждаются данными археологии: раскопки Государственного Эрмитажа 1935–1937 годов, внезапно оборванные НКВД из-за доноса на начальника экспедиции, успели все же принести ряд ценных находок, среди которых выделяется множество устричных раковин и несколько специальных серебряных вилочек. Эти предметы таили в запасниках до 1991 года, пока демократия не позволила показать их в экспозиции выставки о Екатерине II[41]. Тогда же некоторыми бизнесменами — патриотами и эпикурейцами овладели планы открытия в Сорокине устричного бара «Екатерина Великая» в память об этом событии, а также рыбного супермаркета морепродуктов «Мон-Сэн-Мишель», но препятствием стала проблема финансирования строительства посадочной полосы для самолетов с устрицами из Нормандии. Она обострилась во многом из-за усилившегося оттока капиталов за границу, ближе к этим самим устрицам.

Вообще-то раньше Сорокино славилось как место непроезжее, дикое и называлось в народе звучно и метко — Разъебалов Рог[42]. К приезду государыни место, конечно, благоустроили, проложили тракт, возвели ямскую станцию, расчистили от сушняка широкую зеленую опушку под шатры знатных путешественников. И вот государыня, готовясь к приему в своем белом шатре, примеряла перед зеркалом колье с желтым гигантским алмазом «Князь Потемкин» из самой Голконды. То был самый крупный алмаз в мире — куда до него «Орлову» или хваленому «Черному принцу» из Тауэра! Государыня придавала, как известно, большое значение производимому ею на подданных впечатлению (иными словами, пиарила вовсю), а потому сочла нужным и здесь, в псковской глуши, предстать перед новоржевцами во всем великолепии императорской власти. А может быть, Екатерина возжелала пощеголять перед австрийским императором Иосифом II, который как раз ехал из своих пределов ей навстречу.