Юлия - Владимир Владыкин

– Ты себя хоть узнала? – начала Валентина. Юля кивнула. – А теперь я должна рассказать… Да, это наша мать, – она задумалась, вздохнула, как перед нелёгким испытанием. Юля смотрела влажными глазами, забыв свои недавние переживания и обиды. Она держала перед собой фотографию матери с лёгким замиранием сердца, в сладком ожидании, что сейчас для нее откроется окно в прошлое, с которого ниспадёт тяжёлое покрывало, скрывавшее под спудом времени тех людей, которые дали ей жизнь.

– Итак, до войны мы жили в Каменске, – сухо начала Валентина. – У нашей с тобой матушки до твоего рождения нас было трое: я и два брата, оба старше меня. Своего отца я помню смутно, он ушёл на войну с первых дней и не вернулся. Зимой 1943 года мать получила похоронку. Как сейчас помню: мать вошла в хату с улицы с чёрным от горя лицом. В фуфайке и валенках, она упала на пол, с зажатым в кулаке извещением о гибели отца. Мы тогда уже жили в деревне у бабки по материной линии. Время было ужасное, ещё шла война, разруха, а тут голод, болезни. Мать работала день и ночь, братья занимались разным промыслом – и законным и незаконным. Словом, тянули там, где плохо лежало. Даже раз у немцев стянули мешок муки. Когда немчуру турнули, стали сеять, пахать. Самый старший Костик, ему шёл шестнадцатый год, на мине подорвался. Меньший вскоре поступил в ремесленное училище, окончил, его направили куда-то работать, и там женился. После видела его раза два, потом умотал в Сибирь строить новый город, бабке писал письма. В то время я у неё жила, а мать перебралась в город одна, работала в шахте, жила у тётки, отцовой сестры. Там она и познакомилась с твоим отцом: работал в шахте, тогда многих заставляли восстанавливать шахты, и он приехал откуда-то с юга. Нашей матери было лет тридцать пять, молодая, красивая: это ты видишь на фотографии. Жалею, что я не уродилась в неё, а в своего отца. Отношения твоего родителя и матери мне неизвестны.

– О твоём рождении я узнала довольно поздно, когда ты была уже в детдоме. Почему? Мать почему-то тебя никому из родных не показывала. Наверно, опасалась худой молвы, а тётка, у которой она жила, только одна и знала. До бабушки доходили слухи о городской жизни матери. От меня она всё скрывала, но я тоже от кого-то услыхала, и рассердилась на неё, что из-за этого мужчины она бросила меня. А ведь матушка никогда не считалась гулящей, боже упаси! О ней дурного слова никто не говорил. Мать любила отца, как сумасшедшая, ради него пошла на такие унижения, о ней заговорили люди, что из-за любви бросила своих детей. Но тётка, как говорила бабушка, защищала свою невестку, на руках которой ты и была какое-то время после гибели твоего отца в шахте. Мать не перенесла потерю, ведь любила его безумно, и вскоре запила. Ходила по улицам, как невменяемая, искала твоего отца и плакала. Однажды сильно простудилась – началось воспаление лёгких. Дома её выхаживала тётка, а потом привезла к нам на хутор. Мать сильно исхудала, мы еле узнали её. Я днями плакала, мне было очень жалко несчастную мать! Но помочь ничем не могла. С неделю у нас она помучилась, врачи не спасли. Было уже поздно. Бабушка причитала: мол, это любовь ее сгубила, хотя грешно так говорить. После смерти матери мы и узнали о твоём существовании. Тётка нам сообщила, бабушка к ней поехала, и вместе определили тебя в детдом. Не знаю, почему они так поступили. А вскоре Бог их тоже прибрал.

Я нашла твою фотографию и с ней позже ходила по детдомам. В одном шахтинском детдоме мне сказали, что тебя перевели в областной центр, они смотрели странно и почему-то умолчали о твоем настоящем месте пребывания. Потом я уехала учиться, но о тебе не прекращала думать. Так я попала в этот город, вышла замуж, дочку родила. А потом во сне тебя увидела, ты за мной бежала… Я проснулась и заплакала. Семёну рассказала сон, он махнул рукой. И как-то раз шла по улице, на которой стоял детдом, и тебя увидела…

Юля тихо, неслышно плакала. Валентина замолчала, у неё тоже в глазах стояли слёзы. Ведь плач сестры вызвал у Валентины новую волну сожаления, как уже не раз бывало, что она не росла у неё не из-за одного упрямства мужа, просто не захотела лишней обузы, ибо забот хватало о своей дочери.

Теперь, когда Юле приоткрылась тайна своего рождения, когда она узнала, кем были её родители, девушка испытала острую обиду на всех тех людей, которые осуждали мать за порочную связь с человеком моложе себя. И презирала родных матери, вынудивших её скрывать своего ребёнка. Валентина больше ничего не прибавила к этой истории, а может, правда, больше ничего не знала. Отныне у Юли появилось странное ощущение, будто мать живет в ней и она думает её мыслями. Иногда ей чудился в душе голос матери: «Ты живи и люби как я, – говорил ей этот голос, – я тебя очень любила, как твоего отца, и он любил тебя». У Юли бежали по щекам слёзы: неужели действительно мать напутствовала её на жизненный путь, который выстилался перед ней полный загадок и надежд. Ведь она мечтала стать медиком, что должно скоро осуществиться…

Глава одиннадцатая

Для Юли наступила последняя детдомовская весна, переполненная разными заботами и тревогами. А так хотелось лишний разок погулять и сходить в кино. Но Юля хорошо понимала, да и Маша тоже, что о них, конечно, позаботятся. Ведь им предстояло уехать поступать учиться. На дорогу выпускницам непременно выдадут деньги. Но для самостоятельной жизни выпускного пособия будет мало. Лучше самим подзаработать. А как это сделать? Девочки решили посоветоваться с Валентиной. Она подскажет, куда им попробовать обратиться, где их могут взять на неурочную работу. Однако Валентина выразила недоумение: ведь они несовершеннолетние, кто их возьмёт? И тут же её осенило: на почту берут разносить телеграммы даже школьников! Радостные, счастливые девочки побежали в детдом просить у Тамары Игнатьевны разрешение на работу. Директор предварительно созвонилась со служащими почтовой связи, и девочки были временно трудоустроены.

После школы бегали по городу, разносили телеграммы. Сначала было интересно и увлекательно звонить в чужие квартиры и под роспись вручать телеграммы и заказные письма. А потом стали утомляться, ведь нелегко учиться, готовить уроки и работать. Но всё равно продолжали. Как-то раз Юле посчастливилось встретить одинокую старушку. О ней она постеснялась рассказать Маше и втайне от подруги бегала помогать по дому престарелой женщине. А случилось это так. В один из дворов по соседству с детдомом Юля принесла телеграмму. Пока хозяйка расписывалась, она увидела в коляске старушку, у которой из рук выпал носовой платок за поручень коляски. И она, перегнувшись через него, пыталась достать упавший платочек, при этом у неё дрожала рука. А тут, ко всему прочему, с носа соскользнули очки и кокнулись о камушек. Юля, недолго думая, быстро подскочила, подняла платочек и очки, в которых одно стекло высыпалось мелкими кусочками. Когда бедная старушка со слов Юли узнала об этом, она чуть было не заплакала.

– Бабушка, вы не беспокойтесь, – принялась ласково успокаивать девушка, – я схожу в оптику и вставлю. Вы мне можете доверить?

– Ой, спасибо, тебе, сударушка, сделай милость! – ответила та.

Старушка не на шутку впала в горькое отчаяние. Юля убедительно втолковала, что сейчас же побежит вставлять стекло. Бабушка дала ей денег, и Юля справилась с этим довольно скоро, через два часа она уже была у старушки, вернула ей сдачу. От денежной благодарности Юля, конечно, отказалась. Тогда старушка пригласила девушку к себе в квартиру. За чаем, приготовленным помощницей, старая женщина поведала, что живёт в совершенном одиночестве вот уже более двадцати лет. А до этого бытовала с матерью, детей у неё не было, замужем была так давно, что уже не помнит когда, впрочем, муж погиб ещё в гражданскую. После смерти матери, она состарилась в одиночестве, теперь вот очень больна и стара, что за ней почти некому было присматривать, если не считать некоторых доброхотных соседок, вывозивших её на коляске на двор и ходивших по её просьбе за продуктами в магазин. Правда, иногда от школы приходили дети, помогали прибраться в квартире, сбегать в магазин, в аптеку за лекарством. И теперь она знала, что практически уже никому не нужна, только мешает жить другим. Ей осталось считать последние свои деньки.

Старушку хотели определить в дом для одиноких престарелых, но она наотрез отказалась: зачем на переезд тратить только время: доживёт уж здесь. К своей квартире она привыкла и о другой слышать не хотела. Затем старушка расспросила всё о Юле, которая тоже кратко поведала о себе. Словом, проникшись участием к старой женщине, Юля стала навещать её в свободное от учёбы и работы время. Из-за этого иной раз пропускала в школе уроки физкультуры и труда. Она убирала в квартире, где уже всё давно не мылось и не стиралось. По старой, очень старой обстановке, Юля поняла, что некогда Анна Алексеевна Званцева (так звали хозяйку) жила в приличном достатке. Квартира была двухкомнатная и вся заставлена тяжёлой массивной мебелью; на стенах в дорогих рамах висели картины; на этажерке стояли потёртые на переплётах, покрытые слоем пыли, книги. Их уже давно не снимали с полок. В комнатах также было много дорогих антикварных вещиц. Невольно Юля поймала себя на том, что голос её в общении со старушкой приобрёл некоторую солидность её баска. В разговоре проскальзывали даже её нотки. Ведь Анна Алексеевна говорила с хорошо поставленной дикцией, как только говорили в старые времена воспитанные дворяне, о чём Юля могла судить по фильмам о том веке. И та эпоха ей очень нравилась, казалась иногда даже сказочной.