7 проз - Вячеслав Курицын

______________

* Еще Хоффман болтал с приятелем о том, о чем всегда говорят просвещенные американцы: о бесспорном превосходстве мисс Фанни Давенпорт как актрисы над Сарой Бернар, о том, что даже в лучших русских домах не подают кукурузы, гречневых лепешек и мамалыги, о значении Бостона для формирования мировой души, о преимуществах билетной системы для провоза багажа по железной дороге, о рыбах, найденных и поеденных где-то на Колыме.

На этом фильм обрывается, на экране возникает Кирилл Разлогов и начинает истекать ядовитыми стрелами в адрес американской "демократии"*.

______________

* Кирилл Разлогов возник в строке не очень нарочно, ничего такого мы на него не держим. Импульс, как говорят англичане, ни с того ни с сего поцеловав красотку.

Вообще-то мы понимаем, что Петя должен был скорее увидеть Юрия Гладильщикова, но поскольку сегодня одного из нас связывают с Ю.Г. неравные служебные отношения... Словом, не решились.

К жизни же и деятельности К. Разлогова мы относимся вполне доброжелательно, а тем присновоспитанным придирам, что рады считать число коммунистических цитат в иных былых трудах, всегда начинаем отвечать так: "Но с другой стороны..." или "Сам дурак!"

Вместе с тем, память одного из нас (чья не помним) держит следующий эпизод.

В свердловском Доме кино Бунюэлева "Дневная красавица" предшествовалась экранным образом К. Разлогова, коий, в частности, предлагал зрителям по ходу ленты пытаться отгадать не только загадки лукавого испанца, но и почему фильма так надолго была спрятана от русских глаз. Прощальный поклон киноведа сопровождался недовольным возгласом с места: "Сам прятал - сам теперь и отгадывай!"

Петя идет в свой кабинет, безуспешно попытавшись ущипнуть по дороге девятипудовую секретаршу. В кабинете наливает себе жидкого чаю, составляет сэндвич из колбасного сыра и ливерной колбасы и погружается в думы*. Думы его не по годам грустны, как у Лермонтова. В последнее время он слишком активно лезет на рожон, норовит написать сверх дозволенного, им уже интересуются органы. Только что Петя сдал в секретариат очень дерзкую статью и ждет теперь неприятностей. Так и есть: Петю вызывает главный, трясет перед его несчастным носом подрывным материалом и доходчиво объясняет, что в случае повторения подобного Петя проведет свой очередной отпуск на Колыме.

______________

* Может показаться, что в последнем абзаце авторы - грубо, банально, кондово - противопоставляют, во-первых, западную демократию советской вакханалии, а во-вторых, американскую цивилизацию русскому унылому повседневью. Увы, мы боимся, что авторы это как раз и делают.

"А вы еще мечтали, вы были настолько безрассудны, что мечтали обмануть советскую действительность! Напечатать вот это! А Будду печатали? А Мандельштама печатали? Юнец, один, обезумевший от дерзости, вы решили пойти против нашей умопомрачительной системы, которая пустила корни в недра земли, а голову подняла к звездам? Вам справиться с силой, которая сама справилась не с одним государем? С силой, чье влияние безгранично, неописуемо и неведомо - даже тем, кому она оказывает услуги? Есть ведь дворцы такие огромные, что обитатели их порою не ухитряются заглянуть в иные из комнат. С силой, действие которой подобно ее же девизу - "Едино и нераздельно". Дух Ватика... то есть Кремля живет в самой захудалой редакции, а вы, несчастный червячок, прилепившийся к одному из колес этого огромного механизма, вообразили, что способны остановить его движение, не видя, что стоит только колесу повернуться, и оно вас раздавит!"

Но Петя не внемлет угрозам. Подстрекаемый Понедельником и Вторником, он во время ночного дежурства по редакции пытается пропихнуть в номер свободолюбивую статью. Бдительный метранпаж снимает трубку, вызывает 2-12*, и террориста увозят в психушку. Понедельник и Вторник в восторге. До сих пор их подрывная работа ограничивалась чтением "Архипелага", а теперь в их рядах есть настоящий узник совести, о котором - голубая мечта! - вдруг да расскажет "Голос Америки". Аня плачет или, проще сказать, глаза ее обращаются в источники слез.

______________

* "Два-двенадцать" - цитата из фильма В. Хотиненко "Зеркало для героя" (среди кандидатур на экранизацию "Дома Архитектора" мелькала и эта; 2-12 было всунуто в текст, чтобы сделать кандидатуре приятное, потом кандидатура отпала, а цифры остались) - там мирные граждане в минуты идеологической опасности соединялись по такому номеру с известными органами. Вряд ли, однако, В. Хотиненко знает, что уже у него это - цитата. Из "Белой гвардии". Именно по этому номеру звонит неизвестный из "аппаратной" гетманского дворца в штаб мортирного дивизиона, чтобы сообщить о побеге гетмана. Кроме того, 212 - это код Манхеттэна.

А в город между тем пришли неприятности. Дело было так. В горкоме, на очередном дремотном партсобрании, персек бубнил доклад "Об ухищрениях Флакка со словом "Rex"", глава местной ГБ Белухин готовился поднять навязший на зубах вопрос о Плотине и метафизическом превосходстве идеограммы над буквенным письмом, а инструктора, как обычно, читали под столами Элиота да переводили из "Cantos" Паунда. Тут впорхнула оперативная ворона, носящая рабочее имя Джонатан Ливингстон, и шепотом каркнула Красухину в ухо. Красухин встал, подошел к телефону, буркнул: "Барышня, соедините", с кем-то скупо перемолвился, после чего стало известно, что Архитектор снесся с Москвой и просил разрешить ему выезд в "государство смерти Израиль". Энские власти не очень верили в существование Израиля, но заявление, однако, налицо. Самый догадливый из отцов понял вдруг, что Архитектор - еврей ("Как интересно, я никогда не видел живого еврея!"); завитал дух беспокойства: снова что-то сносить, возня, хлопоты, затраты. Но отцы еще не поняли, насколько ужасающи ожидающие их последствия.

Всем, разумеется, известно, сколь много замечательных построек числится за Архитектором. Автовокзал, аптека, баня, библиотека. Хуже того, городской театр и Дворец пионеров. Но сильные града сего не в состоянии сообразить, что размашистому таланту Архитектора они обязаны святынями: зданиями КГБ, горкома и, страшно вымолвить, роскошным Домом, в котором они все живут, которому позавидовала бы и столица. Жить стоило бы только затем, чтобы жить в таком Доме. "Отцам" и в голову не придет, что к их Царь-Дому мог приложить руки какой-то конкретный архитектор, будь он даже таким знатным и уважаемым, как наш.

Наплакавшись, Аня берет себя в руки (каламбур) и идет к Архитектору, который известен своими либеральными порывами и мог бы спасти Петю. Архитектор сразу вспоминает симпатичного юношу, чей дагерротип Аня прижимает к груди. После той встречи на гладком месте Архитектор испытывает что-то похожее на угрызения совести: не смог утешить парня, не нашел нужных слов. Он соглашается похлопотать за Петю. Завтра же.

Басинский (генерал Басинский - годы не прошли даром) занимает теперь весьма солидный пост в союзном ГБ. Ведает, в частности, вопросами въезда-выезда и всылки-высылки. С тех пор, как стало известно о репатриационных интенциях Архитектора, Басинский проявляет к нему живейший интерес. Майор Лекух, тайное доверенное лицо Басинского в Энске, сообщает ему обо всем, что связано с Архитектором (вряд ли стоит добавлять, что о встрече Архитектора с Аней Лекуху сразу доложила специально тренированная ворона (цитата)). История с Петей Басинскому нравится. Отказ облегчить юную участь станет последней каплей. Басинский как раз прекрасно знает, какие дома канут в Лету, если Архитектор канет в Израиль. Это козырь Басинского, его шанс отмстить и самому пакостному из всех городов России, и лично Красухину. Теперь Басинский сделает все, чтобы Архитектор уехал, а его старый враг остался с разбитым корытом на фоне энских развалин. Басинский вызывает московского корреспондента "Нью-Йорк Тайме" Хоффмана и дает ему материал для первополосной статьи в завтрашний номер (выпустят ли красные свободолюбивого Архитектора?), обещая Хоффману выслать его за это домой, на свободу. Хоффман жалуется, что завтрашняя первая полоса будет занята речью Президента, но Басинский резонно отвечает, что это ерунда: он сам свяжется с ФБР (спецслужбы прекрасно находят общий язык), и Президента передвинут.

Потом Басинский идет к высшему начальству и говорит, что делать нечего: Архитектора надо выпускать, ибо о нем уже завтра начнет шуметь Америка. Не давать же ей лишний повод поволить о правах человека. Еще один довод Басинского в разговоре с начальством: "К тому же он по счету десятый..." "Но мы ведь десятых травим пирожными?" - "Нет, по инструкции мы девятых травим, а десятых выпускаем..."* Процесс пошел. В Энск летит жесткая депеша: пусть Архитектор едет, торговаться не надо, на уступки не идти. И, кстати, не забыть, что все его творения должны быть снесены как дело рук врага и наймита. И потому, когда Архитектор приходит просить о Пете (ему не привыкать выступать в этой роли: в городе с ним считались и иногда шли на мелкие уступки), в горкоме и ГБ разводят руками: выше Москвы не плюнешь.