Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799-1814 - Энно Крейе

Два возражения были выдвинуты против опрометчивой ставки на войну, но ни одно из них не прозвучало из уст Меттерниха. Одним из возражавших был эрцгерцог Карл, который сомневался в успехе мятежей, в том, что Россия заслуживает доверия, что Пруссия изменит свой политический курс, а также в том, что можно добиться победы, если она этого не сделает. Другое возражение исходило от Генца. В длинном меморандуме, составленном осенью 1808 года, он возражал против любой попытки возродить старый рейх. («Задумайтесь над вопросом: что должны делать в нынешних обстоятельствах Габсбурги, чтобы освободить Германию от иноземной власти?») Вместо этого, полагал он, следует убедить князей, что Австрия не намерена ни восстанавливать рейх, ни производить какие-либо изменения в сложившемся в Германии статус-кво. То, что Генц предлагал, не было просто пропагандой. Будучи на австрийской службе, он, чуть ли не единственный, вполне ответственно планировал послевоенное устройство Германии. Генц включил в свой меморандум проект конституции Германии, предусматривавший оборонительный союз суверенных государств, которые объединились бы на равноправной основе и действовали бы на основе решений большинства.

Документ получил заслуженную известность как предтеча Акта о Германском союзе 1815 года и, возможно, как стимул поведения Меттерниха во время войны 1813 года. Его же первоначальное значение – как руководства для австрийской стратегии в 1809 году – осталось незамеченным. В документе был опущен ненавистный устав Рейнского союза, регулировавший права аннексированных государств. Его место заняла четкая гарантия невмешательства во внутренние дела членов союза. В отличие от Бонапарта, который был протектором Рейнского союза, Австрии в новом союзе отводилась роль его участницы и партнерши, «первой среди равных». В то время как армии союза воевали в Испании и вооружались в Германии, Австрия гарантировала в пунктах о принятии решений большинством и о нераспространении юрисдикции союза на территории своих членов, выходящих за пределы объединения, что она не станет вовлекать своих партнеров в чуждые им войны. Короче говоря, во всех вопросах, кроме обороны, Австрия действовала бы в строгом соответствии с уважением принципов нейтралитета третьей Германии и невмешательства в ее внутренние дела. Неизвестно, стремился ли Генц в обхаживании германских государств целенаправленно переиграть Александра, равно как и Наполеона. Важно, однако, что этот ранний призыв к мягкому обращению с германскими государствами сопровождался крайней осторожностью в отношении восточной державы. «Бездействие России, – увещевал Генц, – не просто безразлично, но желательно для нас. Прямая помощь от этой державы нанесла бы ущерб доверию, которое Австрия стремится завоевать в Германии больше всего… она открыла бы путь опасным претензиям». Таким образом, Генц соглашался с Меттернихом, но не с Карлом, во мнении, что Россия в данный момент не представляла большой опасности.

Интересно то, что Генц, выходец из Пруссии, не был аннексированным аристократом. В противовес его здравомыслию рейхсграф Клеменс Меттерних срывался на крик в призывах к войне, поскольку он воспринял всерьез совет Талейрана, данный Австрии, – напасть на Францию раньше, чем завершится война в Испании. Какой бы довод ни использовала слабая Австрия для оправдания дружественных отношений с всемогущей Францией, сильная Австрия не могла выносить угрозу Бонапарта династии Габсбургов. Если бы австрийская монархия снова проиграла, Богемия превратилась бы в «государство-данника – как Бавария», Австрия получила бы в губернаторы французского маршала, а Венгрия, возможно, не сохранилась бы «объединенной, как отдельное государственное образование». Но Австрия не должна была проиграть. По сравнению с 1805 годом Франция выглядела слабее в моральном и финансовом отношении, Австрия же гораздо сильнее. Вместо следования «советам кабинета (то есть России), который доказал, что не способен управлять, мы теперь вправе думать сами». Не на слабых армиях, а на слабом руководстве лежала вина за прежние поражения. Теперь мы стоим перед «необходимостью вести войну и диктовать мир, как он (противник) это делает». Поэтому «давайте сражаться с врагом его же оружием, давайте отправим в этой игре шары на его половину». Предпринимая наступление до первого пушечного выстрела противника, не связывая свои цели локальными успехами, «давайте извлечем выгоду из нашей силы и не будем забывать о том, что 1809 год – последний год старой и первый год новой эры».

Эти слова звучат весьма воинственно. Даже если принять во внимание, что они произносились в пропагандистских целях, ибо Меттерних понимал значение пропаганды, что они произносились потому, что Штадион ожидал от его депеш пристрастия, нет оснований сомневаться в искренности Меттерниха. Своей убежденностью в том, что прошлые поражения обусловила ошибочная стратегия и что правильные методы ведения войны – методы самого Наполеона – обеспечат победу, он разделял взгляды братьев Штадион, эрцгерцога Йохана, Гнайзенау, Шорнхорстов и Бойенсов в Пруссии и прежде всего Штейна. Разделял ли он также их взгляды на германскую проблему? Это вопрос чрезвычайной важности, поскольку от ответа на него зависело отношение Меттерниха к героям войны за освобождение через четыре года. К сожалению, на этот вопрос нельзя ответить определенно: слишком мало фактов. Депеши из посольства в Париже в первые месяцы 1809 года не содержат ни одного важного разговора с представителями правивших дворов государств Рейнского союза, кроме того, что Меттернихом предпринимались попытки привлечь их на сторону Австрии. Ввиду свободы действий, которой Меттерних пользовался на своем посту, и близости к Штадиону, молчание по этому поводу может означать лишь то, что он считал дезертирство участников Рейнского союза из лагеря Наполеона невозможным, вероятно, даже нежелательным. Не то чтобы он недооценивал силу германских воинских контингентов. Он постоянно давал достоверную информацию об их численности и перемещениях. Содержание его венского меморандума от декабря 1808 года в целом соответствовало оценкам Дворцового военного совета, что придает ему особую важность. Исходя из этого факта можно сделать по крайней мере вывод о том, что Меттерних, подобно Штадиону, считал само собой разумеющимся участие в войне войск Рейнского союза на стороне Наполеона и не предпринимал попыток изменить ситуацию.

С другой стороны, нет никаких свидетельств о повстанческом движении в Германии и указаний на то, как Меттерних оценивал перспективы успешного восстания или формирования корпусов свободы на территории Германии. Ближайший намек на это заключается в замечании Талейрана, которое Меттерних с удовольствием цитирует: «Вся Германия поддержит вас». Под Германией Талейран подразумевал народ страны, но отнюдь не князей. Сам Меттерних высказался в аналогичном духе, когда началась война. По его словам, в отличие от обстановки 1805 года, «делами Австрии занят теперь весь народ вплоть до берегов Рейна». На основании этих случайных замечаний трудно прийти к определенному выводу. Проавстрийское общественное мнение заслуживает упоминания даже тогда, когда оно не способно сделать ничего большего, кроме как компенсировать эффективность действий противника, которой Меттерних, видимо, опасался больше всего. Когда до него доходили «правдивые или ложные слухи» о «народных восстаниях» в Северной Германии, он, вероятно, воспринимал эти события как стихийные или случайные, которые заслуживали внимания лишь потому, что мешали членам его семьи вернуться в Вену.

Но возможно, мы слишком строги в требованиях документального подтверждения своих версий. Диппочта между Веной и Парижем была неподходящим средством для обсуждения чувствительных проблем, выходивших за пределы компетенции Меттерниха. Все другие факты слишком явно свидетельствуют о его горячей поддержке программы Штадиона, чтобы оставлять сомнения в их единомыслии по основным проблемам. Несомненно, деятель, который так красноречиво выступал за мобилизацию внутренних резервов Австрии для ведения народной войны, не стал бы стесняться в средствах для поощрения революционного движения в Германии. Если он явно не поддерживал там заговоры, то и не осуждал их. Его послевоенные выпады были направлены не против Штадиона, но против скептически настроенного эрцгерцога Карла, который, в свою очередь, помещал Меттерниха в один ряд с братьями Штадион как главными виновниками несчастий Австрии. В австрийской внешней политике, сокрушался Карл позднее, господствовали деятели, пострадавшие от Наполеона, которые «сочувствовали жертвам его политики даже на иноземной территории». Они цеплялись за «предвзятые мнения, избегали серьезных дискуссий и вместо разумных доводов пользовались остротами и разными трюками…». В общем, было бы справедливо сделать вывод, что Меттерних, хотя, возможно, и отличался меньшим доктринерством и сентиментальностью, чем другие германские беженцы, все же был одним из них, рейхсграфом, одержимым лихорадкой освобождения Германии.