Тихий Дон Кихот - Дмитрий Вересов

Еще забавней то, что ее детский папа ничего не спросит. Тихий и мягкий человек. Он будет ходить за Аней, как послушный гиду турист, будет восхищаться дубом, замерять количество обхватов. Количество же комнат, комфорт и дизайн его вряд ли заинтересуют.

А мать Аня решила вызвать на откровенный разговор. На вопрос – откуда у тебя такой шикарный особняк? – Аня ответит – оттуда же, откуда у тебя я. А потом вопросы будет задавать она, пока мужчины прогуливаются, парятся в бане, беседуют за чаем.

Сколько может длиться эта странная игра с многоотцовством, затеянная одним из самых больших подлецов в Аниной жизни? Будто он из могилы продолжает играть с Аней свою шахматную партию, и цейтнота у Пафнутьева быть не может, потому что время для него давно остановилось.

А когда вернется Брежнев? Сколько можно переезжать из страны в страну? Странный народ мужчины. Если бы Аня узнала, что у нее есть взрослая дочка или сын, пусть даже Вождь Краснокожих, она за тридцать минут добежала бы до канадской границы…

Хорошо, что у женщин таких чудес не бывает. Это чисто мужское наказание за их…

Приехал муж. Сажик, как всегда, помчался под колеса хозяйской машины. Никак они не могли отучить его от этой дурацкой привычки. Корнилов как-то сказал, что колеса выполняют для Сажика роль газеты. Собирая на себя запахи разных дорог, улиц и площадей, они потом передают псу множество информации, массу интереснейших сюжетов, круто закрученных вокруг оси колеса.

– А я еще одного зверя привез, – сказал Корнилов, вылезая из машины. – Испугалась?

– Еще чего! – ответила Аня, но насторожилась.

Корнилов с трудом вытащил из салона неказистую деревяшку, которая даже Сажика не заинтересовала, и поставил ее на землю. Это был олень, выполненный в манере советской садово-парковой скульптуры. Синяя краска на его боках облупилась и под ней проглядывала красная. Один рог был сломан, зато глаза были большими и выразительными, словно их рисовал Пиросманишвили.

– Я его на Черной речке добыл, – сказал Михаил гордо. – Какой-то банк выкупил бывший детский садик с территорией. Дом ремонтируется, а участок бульдозерами перерыт. Проезжаю и вижу – из песочной кучи торчит оленья морда с одним рогом. Рабочие говорят: «Забирай, если надо. Там еще жираф есть, но без задних ног». Олень, понятно: любимец Будды. Священная храмовая фигура. А жираф? Ань, нам жираф не нужен?

– А куда ты его хочешь поставить?

– Ты мне про Шаолинь все уши прожужжала, – Корнилов посмотрел в сторону лукаво. – Я вот и решил тот сарайчик приспособить. Или ты передумала? Под лейки и тяпки, может, хочешь его занять?

– Для садового инвентаря такое большое помещение использовать жалко, – резонно заметила хозяйка. – Значит, оленя ты туда затащишь?

– Будет стоять у входа с гордо поднятой головой. Я только его ошкурю и отреставрирую.

– А я могу его покрасить, – предложила Аня.

– Ему будет приятно, – кивнул Михаил.

– А рога ты спилишь или оставишь?

– Начинается! – пробормотал Корнилов, глядя, как Аня борется с приступом дурацкого смеха, и тот ее побеждает. – Тебе покажи палец, обхохочешься. Скажи про рога, тут же признаешься в супружеской измене. Серьезнее надо быть, товарищ! Разве такими вещами шутят? А если бы я был Отелло? Мавром с черной рожей и такого же цвета ревностью?

Я бы тебя тут же на свежем воздухе задушил. А ты даже не успела бы всю свою жизнь быстро прокрутить от хохота…

Корнилов заговорил про ревность, и Аня вспомнила слова мужа, сказанные в машине по дороге из монастыря про его ревность к Перейкину, вообще, к празднику жизни. Но Перейкин убит…

– Так резко нельзя останавливаться, – попенял ей супруг. – Надо еще чуть-чуть похрюкать, посопеть, а уж потом мрачнеть.

– Я где-то слышала, что у Шекспира в ремарках не сказано, что Отелло Дездемону душил, – сказала Аня, выжимая из себя остатки улыбки. – Там дано самое общее указание – «убивает».

– Не может быть! – пафосно воскликнул Корнилов, принимая на плечо деревянную оленью тушу.

– Просто какому-то режиссеру пришла в голову мысль, что очень красиво смотрятся черные пальцы на тонкой белой коже.

– Даже с задних рядов это хорошо видно и по черно-белому телевизору тоже, – согласился Корнилов. – Если бы она была негритянкой, а он белым, это тоже смотрелось бы неплохо.

Он опустил свою ношу перед дверью сарая, который прямо на глазах из подсобного помещения превратился в додзе.

– Пары мешков, наверное, хватит, макиварку, чучело… Ань, я думаю, рога надо оставить…

Аня не могла себе представить, что для оборудования спортивного зала, или, как называл его Корнилов, додзе, годится все на свете. С удивлением она наблюдала, как полный энтузиазма Михаил тащит туда старые автомобильные покрышки, кусок резинового шланга, бревно, веревки, палки. Мусора на своем участке не хватило, и он расширил границы поиска до Выборгского шоссе и железной дороги.

– Старая сковородка тебе не сгодится? – спросила Аня, припомнив самое традиционное кухонное оружие. – Тефлоновая, с красным кружочком посередине для точности…

– Покажи, – попросил Корнилов. – Наверное, нет. Тефлон весь уже спекся.

– Удивительно!

– О, если бы ты знала, из какого сора рождаются тренажеры.

– Вот я и удивляюсь, что сковорода тебе не нужна.

– В сковороде слишком сильно присутствует женское начало инь, – сказал Михаил задумчиво. – А потом в ней есть намек на первый блин, который всегда комом… Мне бы, Аня, какой-нибудь старый комбинезон с капюшоном и тряпок килограммов десять.

– Это для чего?

– Для борцовского чучела.

– Предположим, есть у меня старенький, еще школьный. Я в нем нормы ГТО на лыжах сдавала. Если бы ты знал, как я ненавижу лыжи! И эти дурацкие палки, которые надо за собой тащить. Еще когда лыжня есть, катиться можно. Так нас физрук все учил коньковому ходу. А я, честно говоря, на коньках еще хуже, чем на лыжах. Как этот гад надо мной измывался! Хоть бы районо придумало тесты на проверку садистских наклонностей у преподавателей физкультуры. До сих пор я ненавижу его лампасы и «петушка» с кисточкой… Ты меня не разлюбишь, Медвежонок, если узнаешь, что я по лыжам была самая худшая в классе? Даже толстухи мне на лыжи наступали и кричали: «Лыжню!» Давай лучше сделаем чучело лыжника, обольем его бензином и подожжем!

– Тащи его сюда, – сам Корнилов загорелся этой идеей. – Как звали твоего лыжника? Александр Сергеевич? Под Пушкина работал? Ничего, ничего. Не такие у нас горели. Жанна д’Арк, Эсмеральда….

– Джордано Бруно, Ян Гус, – Аня дополнила ряд мучеников мужскими именами.

– Мы ему сейчас организуем «горящую» путевку на небо! Что же ты медлишь, сестра-инквизиторша? Бензин и огонь – наши, жертва – ваша. Лыжи старенькие у нас есть… Лыжи бы и для макивары сгодились… Да ладно! Для святого дела ничего не жалко. Мой физкультурник был хоть не сволочью, но кретином еще тем… Отрекаешься ли ты от «козла», секундомера, лыжной мази и гимнастической палки, чучело? А вот и великая инквизиторша, бывшая последняя лыжница, бежит. Последние лыжники будут первыми, первые же физкультурники да будут последними. Аминь…

Аня вынесла на улицу голубой комбинезон с белой, искусственной опушкой.

– Молния, правда, сломана, – сказала она, отчего-то смущаясь, и протянула его мужу. – За тряпками бежать?

– Зачем? – не понял Корнилов.

– Сам же придумал чучело набивать.

– Погоди…

Аня с удивлением смотрела на Корнилова, который держал ее голубой, старенький комбинезон, как ребенка, не в руках, а на руках. Ей показалось, что руки его дрогнули, будто он хотел поднести китайский ширпотреб к лицу, но сдержался.

– Что с тобой?

Она попыталась заглянуть Михаилу в глаза, но он, хоть и был намного выше ее ростом, умудрился их отвести.

– Знаешь что, – сказал Корнилов, наконец, – отнеси-ка ты его назад. Не надо его сжигать и выбрасывать его не смей.

– Это почему же? Мой комбинезон, что хочу с ним, то и делаю, – заупрямилась Аня.

– Прошу тебя, не трогай его. Я так ясно представил, как ты идешь в этом комбинезончике по снегу, едва переставляя лыжи и волоча за собой палки, как тебя обгоняют дикие школьники. Как злорадствует самый гадкий из всех Александров Сергеевичей, какие он шуточки отпускает в твой адрес… Мне кажется, что и тогда я тебя любил, на этой лыжне, помогал тебе дышать, поддерживал. Наверное, в тот зимний день я что-то такое почувствовал, не понял ничего и удивился. А это была уже любовь к далекой девочке, ковыляющей на лыжах и падающей в снег…

Корнилов прижал Аню к себе. Между ними повис голубой комбинезон с белыми опушками.

– Не так уж плохо я и ходила на лыжах, – возразила Аня. – Просто класс у нас был очень спортивный. Бугаи одни. Только вот физрук был очень злобный. Физрук де Сад…

– Ты еще не видела злобных тренеров, – успокоил ее Михаил. – Вот оборудую я зал, соберу на тренировку своих коллег по ментовскому цеху, тогда ты поймешь, что ваш Александр Сергеевич был ангелом по сравнению со мной. Я им устрою проверку кондзё, прыжок в иное психологическое состояние!