Красный Адамант - Юлия Винер

Он ей негромко говорит:

— Вы, уважаемая, в наши дела не вмешивайтесь. До вашего прихода мы отлично друг друга понимали. — И ко мне: — Так я эти тряпочки тоже беру.

Я тем временем взял себя в руки, хотя страх такой, что в туалет надо, и говорю слабым голосом, но убедительно:

— Зачем они вам? Мне их только позавчера привезли. Новый мешок.

— Почему вы так уверены? — говорит. — Сами сказали, что в лицо каждую не знаете?

— В лицо, — говорю, — не знаю, а качество ткани знаю. В тех мешках ткань была тонкая, трикотаж и шелк, и вся пошла на панно. А эта толстая, ворсистая. Вся из нового мешка, и вам не нужна. А мне для этого заказа эти лоскуты необходимы. Так что уж не трогайте, больше у меня таких нет.

Еще раз пальцем поворошил, пожал плечами и отошел от стола.

Едва я дотерпел, чтоб он убрался, и покатил в туалет.

Есть на иврите хорошее слово, по-русски перевести нельзя, называется «пратиют». Это означает, я свою кашу варю, а ты в мой горшок не заглядываешь, что варю, не спрашиваешь. Даже если видишь, что неправильно варю, невкусно будет — с советами не суешься, мой пратиют соблюдаешь А я к тебе не суюсь, соблюдаю твой. Живут люди на земле тесно, впритирку друг к другу, вот и выдумали такую перегородку, чтобы у каждого был хоть какой-нибудь свой отдельный кусочек жизни. Слова «пратиют» я раньше не знал, но всегда старался жить по этому принципу. В России ни слова такого нет, ни того, что оно означает. А здесь слово-то есть, а насчет означает…

Я, пока в туалете сидел, все обдумывал, куда мне теперь камушки спрятать. Получается, что в коврик ненадежно. На себе тоже нельзя — а вдруг обыск? В квартире просто некуда, разве что стенку расковырять и замазать — но тогда доставать долго и неудобно. Все местечки мыслью обежал — диван, шкаф, кровать, столы, стулья, коробки, банки, бутылки, лекарства — нет. Кто умеет, везде найдет.

Придумал все же.

Теперь надо быстро сделать. Выхожу из уборной, в кресло уже садиться не стал. Ириска-тайманочка стоит у моего столика, пальчиками тряпочки перебирает и мне лукаво улыбается. А улыбка у нее, это что-то. Блеск! Причем в прямом смысле. И глазки черные, и зубки белые, и волосики закрученные, все у нее блестит, как лакированное. Улыбается, играет глазками и говорит:

— Ну, как я?

— Ты, — говорю от души, — на все сто процентов! (Тут всё в процентах считают.)

Говорю искренне, очень она мне помогла, но в данный момент хотел бы отделаться. Потому что знаю, что пратиюта мне при ней никакого не будет. Вот уже и она интересуется моими тряпочками. Сейчас начнет расспрашивать, в душу лезть. У них здесь это принято, особенно у восточных, считается, проявление душевного тепла. Ну что за наказание!

А она отошла от столика и говорит серьезно:

— Я сразу заметила, что этот человек тебе неприятен. Я была права?

— Еще бы, — говорю, — кому это приятно.

— Вот и хорошо. А теперь давай познакомимся. Ты как себя на самом деле чувствуешь?

(Если бы по-русски, перешли бы с ней на «ты». На иврите ничего не изменилось, но есть ощущение, что уже перешли.)

— Да так, — говорю, — так себе. Ничего.

— Тогда покажи мне квартиру, где что лежит, скажи, что надо сделать, что купить и вообще.

И ни слова, что за человек был, зачем приходил, почему тряпками интересовался.

— Ирис, — говорю, — у меня сегодня все есть и ничего не нужно.

— А убраться?

— И убираться не нужно, чисто.

— А тебя помыть? — говорит деловито, улыбки ни следа.

Хм. Я бы сам тебя охотно помыл.

Но не сейчас.

— Ну а обед сготовить?

— И обед есть, жена приготовила. Все есть. Только, если можно, мусор вынести.

— Молодец у тебя жена, я твою Татьяну очень уважаю. Только для нее и согласилась на эту работу.

Ну, сейчас-то уж наверняка спросит, что это у нас с Татьяной, какие проблемы, почему нянька вдруг понадобилась.

— Мусор, — говорит, — конечно, вынесу. И что, самой мне тоже выметаться, я так понимаю? — говорит без всякой злости, а наоборот, с улыбкой.

И — нет, ничего не спрашивает! И как все понимает! Говорю ей:

— Ирисочка, девочка, ты мне очень даже нужна, но не сегодня. Если можешь, приходи завтра с утра, поможешь мне с завтраком, и с душем, и вообще. А сегодня ты не обижайся, в доме все есть, и у меня дела.

Смеется:

— Татьяна тоже меня все Ириской зовет. Говорит, у вас там были такие конфеты. А чего мне обижаться? Наоборот, замечательно! Побегу скорее домой к деткам, Эйяль с ними там один.

Какая жалость. И Эйяль есть, и детки. И странно было бы, если б у такой ириски да не было, хотя по нынешним временам все бывает, иная загуляется либо заучится и пропустит свое время, и все, поезд ушел. Но только не эта.

Да и Татьяна хороша. Вкус мой учла, однако так только, перед носом помахать, но без рук. Впрочем, это только укрепляет уверенность, что придерживает меня для себя и вернется.

— А много у тебя деток? — спрашиваю.

— Пока всего двое, но будет больше. Я много хочу, пятерых, шестерых, сколько выйдет! Но ты не беспокойся, я сегодня в ночную смену и к тебе с утра пораньше приду, у Эйяля сейчас отпуск. Ты когда хочешь, в восемь? В девять?

И ни одного лишнего вопроса. Вот это я понимаю, уважение к чужому пратиюту. А может, ей просто неинтересно и все равно.

В подносике для льда ровно шестнадцать отделений. Чтоб сделать в морозилке шестнадцать ледяных шариков и бросать для охлаждения напитков, кто любит. Я лично не люблю, и льда мы в холодильнике обычно не держим, но два подносика есть.

Я в один налил вишневого сока наполовину, а второй наполнил водой пополам с лимонной эссенцией, чтобы была правильная видимость фруктового льда, и поставил оба замораживаться. А сам скорее выпутывать камушки из заготовок, однако заготовки не бросаю, аккуратно их снова завязываю, понадобятся. Мне ведь теперь коврик из них неизбежно надо делать, слова свои подтверждать, завтра этот мужик придет, так чтоб видел. А щупать захочет — пусть и щупает сколько угодно.

Спешу изо всех сил — день такой, что и еще кого-нибудь может принести. Но просто не открою дверь. Однако до Азама непременно надо успеть — незачем ему их видеть и знать, где прячу.

А сам перебираю в уме, кто что знает и кого мне бояться. Вон до чего себя довел! Только и думаю, кого бояться и кому что поаккуратнее соврать.

Значит, так.

Хозяин и Коби — этих вычеркиваем, они сами друг друга взаимно списали.

Азам. И скорее всего, Галина. Азама так или иначе нейтрализую, хотя и дорогой ценой, а вот с Галкой придется иметь дело.

Соседи-индийцы снизу. Знают ли что-нибудь, кроме того, что те двое спрашивали про мешки и пошли ко мне? Что видели? Что сказали полиции?

Ицик. Если не упомяну его, так и не спросят ничего, а сам, будем надеяться, теперь никуда не пойдет. Значит, надо как-то так, чтоб не упоминать.

Девочка-официанточка. Опасности не представляет. Но забывать не следует.

Кармела. Либо совсем за психа меня сочла и не захочет дела иметь — это бы еще ладно. Да не слышала ли она чего от соседей? Все-таки скандал был, драка, хотя наверху не так слышно. А если мириться захочет? Непременно пристанет с расспросами. Тщательно обдумать, что ей говорить.

Теперь вот этот детективный полицейский. Ладно, есть время до завтра.

Ну и неизвестная криминогенная публика, которая пока скрывается во тьме. Добраться до меня может двумя путями. Либо через Азама, либо через полицию.

Вон сколько народу, а как я уверен был — никто ничего никогда не узнает. Не узнает! Только знай поворачивайся и все помни.

А Татьяна? Вот тебе и помни. Про Татьяну чуть не забыл! В травмированном состоянии сам все ей выложил, и совершенно, оказалось, зря. Даже впечатления не произвело, пропустила мимо ушей, как незначительную деталь. Положим, полиции к ней незачем обращаться, ее и дома не было. Ну а вдруг на работе, подружке какой-нибудь сболтнет? У нее такой привычки никогда не было, с подружками попусту болтать, но я уж теперь и не знаю, мужа бросать у нее тоже привычки не было. Позвонить на работу, предупредить? Ну, это много чести будет, звонить ей, да она и не на работе сейчас, а дьявол знает где. Но, может, забежит.

Выковырял все камни и держу в горсти. Красивые, конечно, но чтобы уж так из-за них биться? Напоминаю себе, что не в красоте дело, а в стоимости, и сколько за них можно получить всяких радостей и удобств, но все равно не действует. Одна мечта, чтоб все назад прокрутить и ничего чтоб не было, даже пусть ресторан грохочет, а мне у окна сидеть и коврик плести, а Татьяна за спиной в кухне орудует. Но этому, известно, не быть, поэтому иду на кухню и распределяю камушки на замерзший вишневый сок, по две штучки в отделение. И доливаю доверху. Кристаллы среди кристаллов, ничего не видно, а замерзнет, и подавно. А лимонный, пустой, уже замерз, его ставлю сверху.