Распутин - Иван Наживин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ну, тут все так перечеркнуто, что ничего не разберешь. Значит, пороху у Максима Ковалевского не хватило… Жоли?[15]
— Ну хорошо. Поиздевался, теперь отдай… — сказал Ваня.
— Ни за какие в мире! — воскликнул Володя. — Буду всему городу показывать, в «Русские ведомости» пошлю — чтобы все знали, какой ты… крокодил…
И он залился веселым смехом.
— Ну хорошо… — сказал Ваня и с достоинством удалился в дом.
— Ну зачем вы его так обидели? — заметила Таня.
— Во-первых, мы так ссоримся сорок раз на неделе и ничего… — сказал студент и, понижая голос, продолжал: — А во-вторых, вы, хотя и женщина, но ужасно не проницательна: он, каналья, страшно доволен, что стихи его дошли куда нужно…
— То есть? — с любопытством навострила ушки девушка. Володя выразительно покосился на окно, в котором шила Феня.
— Компренэ?[16]
— Да? — удивилась девушка. — Вот новость! А она премиленькая…
— И весьма…
— Это что еще такое? — возмутилась Таня. — Уже успел разглядеть?
— Да, но… Танек, миленькая, я с мольбой к тебе…
— Ну? — с нежной улыбкой проговорила девушка.
— Миленькая, приходи завтра к обедне к Николе Мокрому! Хорошо? А потом возьмем лодку и поедем кататься — к Княжому монастырю, в Старицу… Милая, Танюрочка моя…
— Ты не заслуживаешь этого по твоему легкомыслию, но… посмотрим…
— Это я-то легкомыслен?! Ого! Во мне масса солидности — только, может быть, это не так заметно… Вот скоро мы с тобой поженимся и…
— Это еще что за новости? А курсы? Я хочу еще на курсы…
— Не признаю еманципе![17] И ты говоришь это, только чтобы позлить лишний раз меня. Я сторонник «Домостроя»: жена да боится своего мужа! Ну и чтобы насчет хозяйства мастерицей была. Особенно, чтобы в воскресенье поутру были у меня непременно пирожки, эдакие пухленькие, тающие… И начинка чтобы была самая разнообразная: с морковкой, с грибками, с мясом, с груздочками, с яйцами, с капусткой тоже вот, покислее… М-м-м… Дух по всему дому идет, амбрэ…,[18] а в груди — торжество… А вот когда борщом в доме пахнет, не выношу. Запах сытый, домовитый, а вот подите: не люблю!
— Скажите пожалуйста!
— Да. Печально, но факт! — И вдруг у него порывисто вырвалось: — Танюрочка, милая, если бы ты только знала, как я тебя люблю!
— Тише! — строго остановила его Таня. — А то к обедне не приду…
— А если чинно и блаародно, то, значит, придешь?
— Посмотрим, посмотрим…
— Ах как терзаешь ты мое бедное сердце! — воскликнул студент тихонько и, вдруг встав в позу и кому-то подражая, запел:
Галлупка мая,Умчимся ф края$7Где фсё, как и ты,Саввиршенство!
— Дети, чай пить! — позвала из окна Марья Ивановна.
— Чичас, Марья Ивановна! Идем… — отвечал Володя и продолжал:
И буддим мы тамДилить паппаламИ рай, и любофь,И блаженство!
— Синьора! — обратился он к Тане, предлагая ей руку калачиком. — Прашу вас…
И с подчеркнутой торжественностью он повел ее к старенькому крылечку.
— Ну и озорник мальчишка! — засмеялась из окна Марья Ивановна. — А Ваню вот опять обидел…
— А что он? Плачет? — испуганно воскликнул студент. — Чичас, чичас утешу…
— Экий озорник! — повторила Марья Ивановна. — Ну, твоей жене скучно с тобой не будет…
— Вы слышите, Татьяна Ивановна? — тихо и значительно сказал Володя.
Они скрылись в стареньком крылечке.
В верхнем этаже слышалось передвиганье стульев, звон посуды и радушные голоса:
— Погодите-ка, Галактион Сергеич, я вам икорки положу… Глаша, а что же варенье? Да малинового не забудь — Галактион Сергеич больше всех малиновое любит…
— Да уж знаю, знаю, чем барину угодить…
— Ну вот спасибо, милая… Володя, Таня, что же вы не садитесь?.. А у крайнего окна с «Вестником Европы» в руках появился вдруг Ваня: сперва он делает вид, что читает, а потом, осмотревшись осторожно вокруг, нарочно роняет вдруг книгу вниз, как раз у окна Фени. Девушка вздрогнула от неожиданности и, пригнувшись к машине, начала с особым усердием шить.
— Извините, я, может быть, напугал вас? — проговорил Ваня, появляясь под ее окном. — Нечаянно упала с подоконника книга…
— Ничего, что вы… — смущенно отвечала девушка, вспыхивая.
— А скажите, Феня, почему это я не встречал вас в городе никогда раньше? — спросил Ваня. — Это прямо удивительно. У нас все друг друга знают…
— Я на самом краю ведь живу, туда, к Ярилину Долу… — отвечала Феня. — А выхожу совсем редко.
— Это очень жаль… — хрипло от приступившего волнения сказал Ваня. — Мне так хотелось бы видеть вас где-нибудь в другом месте. Мы могли бы читать с вами вместе, развиваться… Хотите, я дам вам книжек? И журналов могу всяких достать…
— Спасибо… — зарумянилась вдруг Феня. — Только ведь я неграмотная.
— Как?! Неграмотная?! — поразился Ваня. — Проклятое правительство! Конечно, им выгодно держать народ в темноте, но подождите!.. Феня, милая, приходите завтра к обедне в Княжой монастырь. Хорошо? А оттуда мы прошли бы на реку, взяли бы лодку… Хорошо?
— Ах что вы?! — тихонько воскликнула Феня. — Разве это возможно?!
— Отчего же? Ваше недоверие… оскорбляет меня, Феня… Я как человек сознательный… с самыми лучшими намерениями… а вы так относитесь…
— Ах нет, не то! Совсем не то… — прошептала девушка и вдруг закрыла лицо обеими руками. — Вы не знаете…
— Да в чем же дело? — спросил с участием Ваня. — Феня, милая… вы меня мучаете… Я должен сказать вам, что я… я полюбил вас… сам не знаю как… и мне так хотелось бы…
— Милый… голубчик… — пролепетала девушка с выражением бесконечного счастья на лице. — Я не только… я всю душу отдала бы тебе… Но… но не знаете вы беды моей…
По лестнице послышался снова грохот ног и голос:
— И буддим мы там, Дилить паппалам И рай, и любофь, и блаженство…
Из крылечка вылетел Володя, но — Ваня сидел уже у зеленого столика, погруженный в чтение.
— Что же чай пить, Максим Ковалевский? — сказал Володя. — Иди, брат…
— Потом. Я должен кончить одну статью… — отозвался Ваня холодно.
— Да ты не дуйся, брат! Или, если хочешь, дуйся, но не на самовар: он за мои грехи не ответчик. Идем, не ломай дурака…
— Я еще раз повторяю, что я должен сегодня же кончить эту книжку «Вестника Европы»… — сказал Ваня с достоинством. — И внутреннее обозрение тут очень интересно, и статья по финансовым вопросам очень хороша…
— Какая статья? — недоверчиво переспросил Володя.
— «Монометаллизм или биметаллизм»…
— Что такое? Монобитализм? Это еще что за зверь такой?
— Не монобитализм, а монометаллизм…
— А я тебе говорю в лицо, Ванька: ты — подлец!
— Это еще что такое?!
— А то, что в статье этой ты, конечно, ни бельмеса не понимаешь, а только дуракам пыль в глаза пускаешь…
— Нисколько! Все прекрасно понимаю…
— А я тебе говорю: не форси! Я, студент, и то ни черта тут не смыслю, а чтобы какой-то паршивый гимназист…
— Студенты тоже бывают разные…
— Конечно, профессор, конечно… Не всем звезды с неба хватать… Биномонолизм я представляю таким фруктам, как вы, Максим Макси-мыч, — хотя головой клянусь, что ни фига вы тут не понимаете, — а себе по скромности я оставляю девушек милых да смехи, да хаханьки… Клюет? — вдруг разом меняя тон, кивнул он головой на Феню осторожно.
— Не понимаю, как можно выражаться так вульгарно о… — приосанился было Ваня с достоинством.
— Тьфу, черт, опять не так! Да ведь не о биномонолизме говорю я, так какого же черта профессорский вид тут на себя напускать?
— А какие перлы скрыты иногда в глубинах народных! — тихонько воскликнул Ваня. — Это совсем не то, что весь этот наш позолоченный, но гнилой внутри вздор!
— Вот тебе и здравствуйте! — поразился студент. — Да ведь и двух недель не прошло, как ты с Милочкой Войткевич по бульвару разгуливал, а теперь — гнилой вздор?
— Я говорю вообще. Да, гнилой вздор…
— Ну я вам доложу… — протянул Володя, выразительно засвистав. — И неужели все это так в Карле Марксе и прописано?
Из раскрытых окон второго этажа полился вдруг мечтательный нежный вальс. Голоса за столом стихли: все слушали.
— Вот вам мой добрый совет, профессор, — вдруг решительно сказал Володя. — Наплюй ты на свой этот буономиндализм и — жизнью пользуйся, живущий!
И подпевая своим приятным тенорком вальсу, он унесся в дом. Ваня, как бы читая, прошелся раз, другой по садику, а потом снова подошел к окну.
— Феня, милая… эта ваша тайна ужасно мучит меня… В чем дело? — проговорил он. — Почему вы с таким упорством отказываетесь от… Постойте: может быть, вы любите… другого?