Повести - Николай Омельченко

— Пусть немцы плавают вслепую, — сказал старый бакенщик внуку.

Валерий все эти дни помогал деду, чем только мог, — греб, выкапывал столбы со знаками, с рассвета и до наступления темноты дед и внук работали.

Дни стояли теплые, солнечные. С деревьев уже осыпались листья, усеяли прибрежный песок и перевернутую на нем вверх дном большую тяжелую лодку бакенщика. Валерий, сидя у обрыва, с грустью поглядывал на нее, и в ушах звучали слова деда: «Немцам служить не буду ни я, ни моя лодка, пусть и не потыкаются сюда!»

Но вскоре гитлеровцы пришли к старому бакенщику. Было их двое — рослые, веселые, в начищенных до блеска сапогах и с тяжелыми, оттягивающими ремни на черных френчах пистолетами.

Валерий увидел их еще издали.

— Идут, дедушка! — крикнул он.

— Не заставят они меня, не заставят, лучше пуля в лоб! — повторял дед, уже стоя на пороге и вглядываясь в приближающихся фашистов.

Они подошли, приветливо поздоровались. Один из них хорошо говорил по-русски.

— Что же в дом не приглашаешь? — весело спросил он. — Я ведь жил на Украине, народ здесь очень гостеприимный, не нарушай, пожалуйста, традиций.

— Заходите, — буркнул дед.

И уже в доме, когда немцы уселись за стол, сказал:

— А я никаких традиций и не нарушаю, у нас они древние и стойкие — гостей хорошо встречают, а к непрошенным не очень-то мы ласковы…

Услышав дедовы слова, Валерий похолодел от страха. Ему казалось, что немцы тут же выхватят пистолеты и начнут стрелять. Но они не стреляли, а еще веселее засмеялись.

Дед и совсем осмелел.

— Если пришли агитировать на работу, то и не просите!

И вновь ждал Валерий, что немцы рассердятся, но они и тут ответили вежливо и спокойно:

— Мы вас и не будем заставлять. Мы только хотим, чтобы вы оказали нам очень маленькую, очень легкую для вас услугу. Сделаете — скажем большое спасибо, не сделаете — мы уж как-нибудь сами…

— Какую? — насторожился дед.

— У вас должна сохраниться лоцманская карта Днепровского бассейна… — сказал немец.

И только теперь Валерий увидел, как испугался дед. А испугался старый бакенщик потому, что лоцманская карта действительно была у него. Валерка даже знал, где она хранилась, — в сундуке. И знал он еще, что таких карт всего какой-то десяток и что, видно, ни одна не попала в руки немцев. Потому они и пришли к деду, кто-то из предателей, видимо, донес, что карта у бакенщика есть.

Вероятно, старый бакенщик ругал себя, что совсем позабыл, не подумал о карте перед приходом оккупантов. Ведь можно было ее спрятать, закопать или даже просто сжечь.

— Нет у меня никакой карты, — ответил бакенщик.

— Что ж, — спокойно кивнул немец, — самим придется поискать.

Оба поднялись и, деловито насвистывая, стали осматривать дом. Дед в душе где-то еще надеялся, что, может быть, немцы и не найдут карту. Начнут потрошить перины, взламывать пол, искать в столе двойную крышку, а открывать сундук, который стоит на самом видном месте и даже никогда не замыкался, и не станут. Но гитлеровцы не ломали пол, не вспарывали перины. Один из них тут же подошел к сундуку, открыл его и достал карту. По всей видимости, он заранее знал, где она хранилась. Поэтому и были так спокойны фашисты, поэтому, развернув карту и убедившись, что это именно она, и хохотали так весело, говоря:

— Ну что же, по законам военного времени за укрывательство от властей секретных документов полагается расстрел. Но мы люди не злые. Давай, старик, откупайся. Рыбкой угощай, обедать пора.

Валерий видел, что, когда немец извлек из сундука карту, лицо деда то бледнело, то покрывалось красными пятнами, кулаки сжимались. И внуку казалось, что бакенщик вот-вот не выдержит, набросится на фашистов, чтобы отнять карту, изорвать ее, уничтожить во что бы то ни стало, хотя за это и придется поплатиться жизнью. Но как только немец заговорил об обеде, дед как-то сразу же обмяк, закивал головой, стал приглашать их к столу. Достал из печи жареную рыбу, поставил на стол бутылку водки. И все делал быстро, угодливо, никогда таким его не видел Валерий. Да и знал — не может старый бакенщик зря так унижаться перед врагом, дед делал это нарочно, хитрил, но что он задумал, Валерий вначале не мог понять.

— Память, память стала неважной! — говорил дед, разливая немцам в рюмки водку и кивая на уголок стола, где лежала аккуратно сложенная лоцманская карта.

Немцы пили и закусывали, а захмелев, стали говорить о чем-то друг с другом, казалось, даже позабыли о деде и его внуке, словно тех и не было в доме. Вот тут-то Валерий и заметил, что дед снова стал вести себя беспокойно, поглядывая на карту, на дверь, незаметно подавал внуку какие-то знаки. И Валерий понял деда. А когда понял, не стал долго раздумывать. Подойдя к столу, схватил карту и бросился бежать. Это случилось так неожиданно, что гитлеровцы в первое мгновенье даже оторопели. Во всяком случае крики «стой!» и «хальт!» Валерий услышал уже за дверью. А когда те бросились в погоню, он уже петлял у кустов, катился по обрыву. Позади гремели выстрелы, неслась злобная ругань и крики.

Добежав до зарослей камыша, Валерий долго пробирался по ним. Ткнулись туда было и немцы, но, провалившись в ямы и омуты, тут же вернулись, — где им было угнаться за внуком бакенщика, который знал каждую тропинку.

Валерий переплыл заводь, добрался до островка, а там, передохнув, поплыл на другой берег. И уже на левом берегу, обессилевший, лежа в кустах ивняка, услышал несколько далеких выстрелов, а минуту спустя увидел клубы дыма. Это горел дом старого бакенщика…

Капитан Сай и сержант Женя Проценко

Весной туманы над Припятью белесые, они не клубятся и не плывут пластами, а ровно застилают небо, берега и реку. Пахнут туманы молодой зеленью деревьев и сочной луговой травой. Но вот к этому запаху примешался другой, похожий на запах множества залитых водой костров, горький и какой-то беспокойный. Саша, потянув в себя воздух, вопросительно посмотрел на стоящего рядом Любина. Помощник капитана понял его и, облокотившись на палубный барьер, вздохнул.

— Это, Саша, запах пожарищ, — сказал Любин, — подходим к Мозырю, от города тянет…

— Он что, горит?

— Горел и сильно разрушен, как и многие наши города. Запах пожарищ устойчивее всех запахов.

И Саше вспомнился обгоревший пароход, из которого они выгружали уголь. Сколько пролежал под водой, а запах гари остался. Но этот был сильнее, и Саше казалось теперь, что не туман стоит над Припятью, а надолго завис над ней дым от сгоревших мирных домов Мозыря.

Слева, на фоне широкого зеленого луга, показался и сам город: одноэтажные домики, пожарная каланча, водокачка.

На палубу вышли почти все осипенковцы. К Любину и Саше подошли только что закончившие вахту Иришка и Василь.

— Долго стоять будем, Иван Елисеевич? — спросил Василь у Любина.

— А ты что, в гости к кому тут собрался, остаться боишься?

— В дезертирах ходить не собираюсь. Вот Стрельченко говорит, что здесь грибы дешевые были. Пойти бы насобирать, нажарить для команды свеженьких.

— Ты, я вижу, великий грибник, — усмехнулся Любин.

Иришка не выдержала:

— Да какие там грибы сейчас! Это он, Иван Елисеевич, грибы со щавелем перепутал!

Василь сконфузился, оттопыренные уши его покраснели.

— Сама же и говорила, — напустился он на Иришку.

— Так я же о сушеных.

— Чего не понимаю, того не понимаю, — сознался Василь. Но тут же и оправдался: — Я человек от природы не сухопутный.

— А прогуляться по городу, может, и будет время, — сказал Любин. — Правда, не очень весело гулять сейчас по нашим городам. Вон смотрите…

Все стали глядеть на приближающийся город. Его окраина чернела гигантским пепелищем.

— Тихий ход! — донесся с мостика голос капитана.

Пароход стал подваливать к дебаркадеру. На палубе уже толпилась кучка пассажиров, прибывших в Мозырь. По дебаркадеру суетливо прохаживался белобородый старик, видимо, дежурный, а чуть дальше, почти у самой кромки воды, стоял раскрашенный под листву деревьев «джипе», рядом с ним две женщины в шинелях и пилотках. Из переулка к берегу бежали ребятишки.

Глядя на женщин в военном, Любин сказал:

— Вот уже нас и встречают. Медперсонал, наверное. Нашего экипажа прибыло…

— Я думал, мужчины будут, — разочарованно произнес Василь.

— Женщины — это лучше, — тепло сказал подошедший Чубарь. — У них руки спокойные, ласковые… Вот такая же одна меня целые сутки обрабатывала. Двадцать дырок на мне заштопала, Марией Демьяновной звали, запомнил на всю жизнь.

Иришке и Саше обе женщины показались удивительно красивыми.

— Особенно та, что пожилая, правда? — говорила Иришка.

— Пожилая? — засмеялся Любин, вглядываясь в женщин. — Да этой пожилой еще и тридцати нет!