Правила игры - Владимир Аренев

– Так вы обнаружили это не теперь?! – воскликнул я. – И молчали все это время?!

– Я пытался вам объяснить, но вы же не давали мне и слова сказать!

Следовало признать его правоту.

– Простите, – промямлил я. – Ну так что же вы намерены делать теперь с этим своим умением?

– Не знаю. – Он усмехнулся: – Кажется, именно такой ответ вы давали мне не так давно. Тем более, – напряженно добавил журналист, – что я уже… я снова вижу все, как нормальный человек.

– Д-демоны! – прошептал я. – Кажется, начинаю понимать…

– Что?

– Ничего, – ответил я, чувствуя, как все внутри обрывается. Вещие сны, видение сквозь стены, управление голосом… А если – убийство одним взглядом?.. – Я внимательно посмотрел на него: – Послушайте, Данкэн. Вы никому не должны говорить об этом ни слова. Слышите?

– Слышать-то я слышу, – проговорил он. – Но почему?

– Завтра, – пообещал я ему, – завтра все объясню. Если доберусь до библиотеки. И…

– Да?

– Будьте осторожны. – С этими словами я встал из-за стола и почти бегом отправился в свою комнату.

Хотелось бы знать, кто следующий? И чем все это закончится?

Работать было невозможно, но, пересиливая усталость и испуг, я сел за диктофон. Писать не стал, разделся и забрался под одеяла, предчувствуя, что не смогу заснуть. Но заснул.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Когда все собрались за завтраком, я прежде всего изучил лица внимающих. Но ничего не обнаружил. Только у Данкэна под глазами чернели круги – видимо, ему плохо спалось этой ночью.

После завтрака, спускаясь по лестнице, мы успели переброситься с ним парой фраз.

– Ну что? – спросил он, приглушая голос.

– Пока ничего, – ответил я. – А почему вы выглядите так, Словно вам приснился дурной сон?

– Демоны, это не мне приснился дурной сон! – возмущенно прошептал журналист. – Моя соседка всю ночь кричала, как будто к ней в постель забрались все мыши из «Башни». Впрочем, нет – думаю, даже в этом случае она не кричала бы так оглушительно.

– Стены здесь толстые и звук пропускают плохо, – заметил я. – Вы что, обрели способность слышать сквозь стены?

– Да нет же. Я вам серьезно говорю, а вы не верите! Между прочим, ее с нами нет.

– Кого?

– Моей соседки. Может, помните, такая полная женщина с крашеными кудрявыми волосами?

– Помню, – кивнул я. – Ну и что…

– Не имею ни малейшего представления, – предвосхитил мой вопрос Данкэн. – По любому поводу – ни малейшего. Оставим это на потом, хорошо?

Мы уже сидели в комнатке повествований.

Я кивнул:

– Хорошо, но только…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

– Хорошо, но только позаботься о том, чтобы каждую фигурку запаковали отдельно. – Принц критически осмотрел слуг, которым предстояло этим заняться. – Домаб, будь добр, проследи за этим лично. Все остальное, думаю, они соберут и без твоей помощи.

Управитель низко поклонился, и вепри на его халате изогнулись, готовясь к прыжку.

– Как прикажет Пресветлый.

Талигхилл покинул веранду и направился в парк, дабы не путаться под ногами у слуг. Они готовились к переезду принца в Гардгэн, и сегодня с раннего утра весь дом был поставлен с ног на голову.

А ночью Талигхиллу опять снились черные лепестки. Он догадывался, что это как-то связано с… Нет, думать о подобном было невозможно!

Принц прошелся по мягким хрустящим дорожкам, наблюдая то там, то здесь всеобщее увядание. Воду в усадьбу возить слишком накладно – в тех количествах, которые требовались для поддержания жизни в засыхающих растениях. Поначалу все же пытались это делать, но потом перестали – когда поняли, что затея бессмысленна.

Он спустился к пруду и снова присел на корточки, как делал это несколько дней назад, перед своей поездкой на рынок и покупкой махтаса. Как сделает это, наверное, еще не раз. Карпы тяжело ворочались где-то в центре пруда, порождая мощные волны. Пару раз квакнула лягушка, но потом замолчала, испугавшись собственного одиночества, и грустно плюхнулась в воду.

Тоскливо. Талигхилла мучила необходимость вести себя с Домабом как с обычным слугой. Он слишком привык к другому, он считал управителя своим вторым отцом. Но тот не имеет никакого права вмешиваться в жизнь принца! Тем более с этими своими разговорами о Богах и вещих снах. Сны у Талигхилла, конечно, необычные – на то он и Пресветлый, – но уж никак не вещие. А то, что цветки сохнут и роняют на землю черные от солнца лепестки, – что тут особенного?

/Но они липли к твоим туфлям./

Да! Потому что рано или поздно прольется дождь.

Внутренний голос, преследовавший его последнее время, замолк.

Карпы лениво шевелили плавниками и ждали, пока к ним сверху упадет муха. Желательно пожирнее.

Вот одна упала – и спокойная вода пруда превратилась в дрожащее сумасшествие. Схватка за муху была отчаянной и безрассудной.

Через несколько минут все успокоилось. Предмет сражения был всеми забыт и утерян. Лягушка, выбравшаяся к тому времени на одинокий лист кувшинки, задумчиво посмотрела на сучащую лапками муху и пошевелилась. Муха исчезла.

Талигхилл мысленно поаплодировал лягушке и поднялся, чтобы идти в беседку – от долгого сидения на корточках затекли ноги. Он прошагал по дорожке, усеянной разноцветными камешками, но на полпути к беседке свернул и пошел в дом. Мысль о том, что неуклюжие слуги могут случайно уронить и. разбить одну из фигурок махтаса, тревожила, и Талигхилл решил лично проследить за тем, чтобы игру запаковали как следует. К тому времени, когда он пришел, на веранде уже лежали готовые свертки, слуги постепенно выносили их и грузили в паланкин. Второй паланкин стоял рядом и предназначался для принца. Остальные вещи перевезут в карете.

Талигхилл потянулся, зевнул и вошел в дом, чтобы в последний раз проверить, не забыл ли чего в своих комнатах. Он прошелся по ним, отмечая то там, то здесь мелкие изменения в интерьере. Но не более того. Что был ты здесь, наследный принц, что не был – один демон!

Пресветлый иронически хмыкнул, потешаясь над собственной философичностью. Ишь ты – сопли распустил, словно малое дитя. Не ожидал, старина, не ожидал. Ты еще пойди, поплачься Домабу в его цветастых вепрей – уж он точно оценит и все простит.

Впрочем, сколько на себя не хмыкай, настроение этим не поднять.

Сзади шумно задышали. Можно было не оглядываться – и так ясно, что пришел Джергил и старается как можно деликатнее обратить на себя внимание господина. Но принц, разумеется, обернулся, вопросительно поднимая правую бровь.

– Все готово, господин, – сообщил телохранитель.

– Хорошо. Ждите, я скоро буду.

Он вернулся в гостиную и поднялся на второй этаж, остановившись у двери, за которой последние несколько лет бывали лишь слуги. Талигхилл положил дрогнувшую ладонь на дверь и нажал. С легким скрипом та отворилась.

Прежде чем перешагнуть через порог, принц еще подумал, что дверь должна была быть заперта. И пришел сюда Пресветлый, повинуясь лишь минутному алогичному импульсу, потому что, пожелай он на самом деле попасть внутрь, ему бы пришлось искать управителя и брать у того ключи.

Потом он вошел.

Домаб сидел на постели матери, обхватив голову ладонями. На звук шагов он оглянулся, и на лице управителя принц увидел страдание пополам с удивлением. Хотя удивляться вообще-то следовало как раз Талигхиллу.

Он и удивился. Но удивление было легким, оно притулилось на краешке сознания, а все остальное сейчас заполнил собой праведный гнев. Как смеет этот человек сидеть вот так запросто на постели его матери?! Завтра же – на рудники! Окунать в Ханх до тех пор, пока крокодилы не насытятся, а потом то, что останется, – на рудники!

Неизвестно, каких пределов достигло бы разгоряченное воображение принца; Домаб прервал мысли Пресветлого совершенно неожиданными словами:

– Как хорошо, что она не видит всего этого! Принц опешил от такой наглости. Что имеет в виду этот недостойный?!

– Я имею в виду то, что иногда люди меняются. И не всегда – к лучшему. Поэтому предпочтительнее помнить их такими, какими они были до… этих перемен.

– Изволь выражаться яснее! – приказал Талигхилл. – И поторопись, если не желаешь сегодня же попробовать рудничной пыли.

– Именно об этом я и говорю, – печально произнес Домаб. – Ты изменился. Стал заносчивее и бесчеловечней. Страшные слова, но кто-то должен их тебе сказать, ведь так? Конечно, рудники и все такое… но кому-то нужно раскрыть тебе глаза, заставить посмотреть на самого себя со стороны. Попытаться заставить, – поправил себя управитель.

– А почему же именно ты «раскрываешь мне глаза»? – поинтересовался принц. – Ты что, самый совестливый в этом доме?

– Нет, пожалуй, – покачал головой Домаб. – Есть и посовестливее меня. Но у них – семьи. А у меня остался только сын.

– Сын? – искренне удивился Талигхилл. – Я никогда не слышал…

– Сын, – с нажимом повторил Домаб. – И потом, кто же еще должен раскрыть тебе глаза на происходящее, как не твой собственный отец?