Правдивые истории еврейского местечка Черняхов - Идл Айзман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Гришка схватил Лею за плечи и, рванув с табуретки, прижал к стене.
– Ты чего, придурок? Отпусти, гад! Я орать буду!
– Не будешь. Жидёнка своего не захочешь пугать.
Лея пыталась оттолкнуть пьяного мужика, но у Гришки хоть и одна была рука, зато сильная. Прижал он этой рукой Лею к стене за горло. В этот момент на кухне вспыхнул свет, и последнее, что увидела бедная девушка перед тем, как упасть в обморок, сковороду, которую злая баба Маня занесла над Гришкиной головой.
Глава четвёртая
Майор
Лётная часть, где служил Борис, сразу после войны возвратилась в один из городков Житомирской области, где, собственно, она и размещалась до войны. Борис получил звание майора перед самым концом войны и был счастлив узнать, что он отправляется домой, в свой родной город. К тому же он наконец-то получил весточку от жены, от Милочки, которая всю войну провела в эвакуации. И Борис с нетерпением ожидал встречи. Мила написала, что их сын, маленький Аркаша, погиб и похоронен в Казахстане, в каком-то ауле, название которого она не запомнила. Боре было нестерпимо больно узнать, что их первый и единственный мальчик остался лежать где-то далеко-далеко, но он держался, ибо понимал, что материнское горе гораздо сильнее его собственного. Он должен быть сильным! Война ведь была, люди гибли тысячами, дети были не исключением. Нужно взять себя в руки и попытаться успокоить Милу. Легко сказать – успокоить. Но ведь они молоды и у них ещё будут дети! Борис решил, что, как только он получит отпуск, они с Милой попытаются найти это место, где похоронен Аркаша.
С этими мыслями майор и возвращался домой, в свой родной город, что на Житомирщине, в свой родной дом, в свою квартиру. Главное, что она, его Мила, там. Главное, что ждёт! Они сумеют вдвоём справиться с горем…
Встреча, как и полагается, была бурной, со слезами, радостью, болью, тоской по тем, довоенным, временам, с воспоминаниями… От Аркаши осталась только маленькая фотокарточка, которая прошла с Борисом всю войну. Она, эта маленькая, истрёпанная фотография, спасла ему жизнь: когда подбили самолёт, и он, раненый, успел выпрыгнуть с парашютом, а потом попал в госпиталь и чуть не умер от потери крови, он думал о мальчонке. На операционном столе, когда, сжав зубы, перенёс сложнейшую операцию, он думал о сыне. Когда лежал в бреду после операции и врачи решали, что делать с ногой: отрезать или ждать – он думал о сыне. Ногу удалось сохранить, и через какое-то время Борис снова встал в строй. Да, хромал, ну так что? Своей красавице Милочке он нужен любым. Главное – она жива, а всё остальное вылечит время.
Мила была всё так же хороша, как и пять лет тому назад – ничуть не изменилась. И всё же было в ней что-то такое, что заставляло Бориса ещё и ещё раз присматриваться к жене. Какая-то беспечность, что ли? А, может, это она хочет казаться беспечной, чтобы Борис легче пережил потерю мальчика? Нет… Что-то не то и не так. Мила стала отстранённой, чужой. Наверное, это из-за ноги. Страшные шрамы покрывали ногу, которую он чуть было не потерял, и, безусловно, могли у молодой, красивой женщины вызывать неприязнь. Заговорить об этом Боря не решался, но то, что некогда родной человек стал таким чужим, его очень беспокоило. Когда Борис, наконец, попытался заговорить с женой о своих переживаниях, она сказала, что пять лет – это большой срок и что привыкнуть друг к другу так быстро не получится. На этом разговор был окончен, и жизнь вошла в своё обычное русло.
Пролетали день за днём, недели за неделями, но муж и жена не только не становились ближе, они всё больше отдалялись друг от друга.
Потом начались ссоры с истериками и обвинениями Милочкой мужа во всех смертных грехах, после чего наступали минуты перемирия. Боря извинялся, просил прощения и ждал. Он ждал, когда Мила подарит ему ещё ребёнка, так как не представлял себе счастливой семейной жизни без детей. Мила и слышать не хотела о детях, ссылаясь на то, что никак не может отойти от смерти Аркаши и что больше она не хочет пережить такую драму в своей жизни.
Семьи, по сути, уже не было, когда Мила сказала, что им нужно подумать, как жить дальше.
Глава пятая
Лея
«Что делать? Как мне жить дальше? – думала Лея, сидя на лавочке у старого пруда. – Гришка, сволочь, прохода не даёт, баба Маня как с цепи сорвалась… Аркаша – единственная радость, но как же мне за него страшно…»
Лея устала бояться. Она боялась каждого шороха! Она боялась Гришку, бабу Маню, начальницу, почтальона, который каждый день мог принести весточку, что живы родители её Аркаши. Она стала бояться жить, потому что была абсолютно одна в этом мире и потому что ей не на кого было опереться! На последние деньги она наняла столяра, чтобы тот вставил замок в дверь её комнаты: так ей было спокойнее за сына. Да и за себя, чего уж там говорить.
«Я обязательно что-то придумаю! Думай, Лея, думай! Господи, мамочка моя дорогая, как же мне тяжело без тебя! Как же я буду жить, мамочка?! Думай, Лея, думай…»
Вода успокаивала. Лея ждала Аркашу из школы и сидела на лавочке, чтобы только не идти домой. Что угодно – только не в то жуткое место, которое почему-то называется домом. Лея вспоминала свой дом, где она жила с родителями ещё до войны, её душа согревалась, и девушка начинала улыбаться. На соседних скамейках сидели бабушки-старушки, природа пахла осенью, в мире был мир. Нет, спокойствия ещё не было: кто-то получал похоронки, все боялись, что вот-вот и опять начнётся стрельба, так что до радостной жизни было ещё далеко…
«Опять он, – подумала Лея, глядя на красивого высокого человека в военной форме. – Кажется, майор. Точно майор. Интересно, почему он не спешит домой? На руке обручальное колечко, тоненькое, как ниточка. Хромает. Наверное, был ранен. Смотрит на меня. Зачем он так пристально смотрит на меня? Неужели он не понимает, что это некрасиво – смотреть на девушку, когда эта девушка вообще никого не хочет видеть?» – проговорила про себя этот монолог Лея.
«Ой-ой-ой, можно подумать, тебе это неприятно! А чего же ты тогда так краснеешь, дорогуша?» – с сарказмом спрашивал её внутренний голос.
«Я? Да ты с ума сошла!
