Правдивые истории еврейского местечка Черняхов - Идл Айзман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда, шесть лет назад, приехав в Казахстан, Лея почти сразу похоронила маму: бедная Рохл и так была слаба здоровьем, а тут ещё на неё свалилось несчастье в виде ребёнка «этой стервы, все цорес на её голову», а Лея, «дура набитая», не захотела отдать мальчика в детский дом, хоть ей и предлагали «умные люди».
«Где это видано, в шестнадцать лет жизнь себе портить? Я тебя для этого растила?»
Она умерла тихо, никого не побеспокоив, – сердце не выдержало. Ровно за два дня до своей смерти она получила похоронку на своего мужа, отца Леи. Похоронив мать и оплакав её и папу, Лея оформила Аркашу как своего сына: так было проще жить и получать пособие. Пособие было крохотное, но всё же это было подспорье.
После смерти матери жить стало гораздо сложнее, так как некому было присматривать за малышом. Но Лея нашла выход, не будь она «аидише коп», как говорила соседка по квартире, тётя Песя: девушка устроилась ночной нянечкой в круглосуточных яслях, куда и определила Аркашеньку. А утром бежала на работу в столовую. Спала мало, подруг у неё не было, помочь тоже было некому: всё сама. А если Аркаша болел, за ним присматривала сердобольная тётя Песя.
Лея всё время посылала запросы во все инстанции, чтобы найти родителей или хоть каких-то родственников Аркаши, и с ужасом ждала положительный ответ. С одной стороны, ей хотелось быть честной перед ребёнком, и если у него хоть кто-то остался в живых, она должна была ему об этом сказать. С другой стороны, девушка так привязалась к мальчику, что одна мысль о том, что ей когда-нибудь придётся отдать его, вгоняла в ступор. Аркаша называл Лею мамой, а что будет, если объявится настоящая мать? А если она всё-таки жива?
– Дура ты, дура! – говорила ей тётя Песя и точно так же качала головой, как когда-то мама Рохл. – Уже не пиши никуда и успокойся! Пусть будет как будет. Раз эта стерва бросила мальчонку, значит, Господь так распорядился. А Всевышний знает, что делает. Кем бы он вырос у такой матери?
– Тётя Песя, что вы такое говорите? Мы же не знаем, почему они не вернулись. Может, не на тот поезд случайно сели. Там много поездов шло…
– Ага! Два дня искали и не нашли… Не смеши меня, мэйделэ. Удрали родители. Ну, я понимаю папашу, офицера этого. Красивый, говоришь, был?
– Очень красивый.
– Может, срочно вызвали его, а когда приехал, поезд уже ушёл. Но мамаша? Как она могла? И потом, Лея, зачем она тебе про узелок рассказала, а? Тут умысел был, носом чую. Увидели дурочку сердобольную и кинули ребёнка, чтобы предаться утехам плотским. Дитя им мешало, видите ли.
– Тётя Песя, не знаете, так и не говорите ерунды.
– Это я говорю ерунду? Это я, честная женщина, получившая похоронку на сына и мужа, говорю ерунду?
И тётя Песя, оставшаяся после войны совсем одна, начинала плакать. Плакала она долго и никакие слова прощения не помогали. Лея садилась рядом, обнимала тётю Песю и тоже начинала плакать. И тогда тётя Песя успокаивалась, глядя на то, как эта молоденькая девочка старается выжить в суровых условиях. Она начинала успокаивать Лею и сразу же становилось той самой тётей Песей, которую боялся весь район.
Так они и жили, а когда закончилась война, тётя Песя не оставила ставших ей родными Лею с Аркашенькой и поехала с ними. Но не доехала. Умерла прямо в дороге, в вагоне. Её сняли на какой-то станции и захоронили, но уже без Леи.
Глава третья
Соседи
По возвращении Лея подала документы и как мать-одиночка получила комнату в коммунальной квартире, где главной была злая баба Маня, которая не любила детей, алкоголиков, инвалидов и когда кто-то громко хлопал дверью.
Поэтому, когда Лея уходила на свою вторую работу, Аркаша сидел тихонько, как мышка. Но самым страшным было то, что злая баба Маня недолюбливала евреев. Кто из евреев и чем ей когда-то насолил, никто не знал, но то, что она их недолюбливала, знал каждый.
– Баба Маня, а баба Маня, ты чо жидов не любишь? – спрашивал её вечно пьяный однорукий Григорий.
– А чо мне их любить? Хитрющие они. Жадные.
– Так наша Поливалка вроде ничо такая!
– Лейка? Это она себя ещё не проявила в полную меру. Вот увидишь, Гришаня, настанет момент, и ты посмотришь, как она коготочки-то выпустит. Сколь ей лет, знаешь?
– Дык разница-то какая?
– А большая! Ей поди двадцать два-двадцать три, а Аркашке восемь. А ну считай, дурень, во сколь она его родила?
– Ну, в четырнадцать, и чо?
– А ничо. В четырнадцать! До войны ещё! В подоле принесла, проститутка. Понятно?
– Ну да… Говорят, эти жидовки такие темпераментные!
– Смотри, Гришка, я насильство у себя в квартире не потерплю.
– Так я чо? Я ток по согласию.
– Придурок. Кто ж с тобой задарма пойдёт? Ты ж однорукий и вечно пьяный.
– А на безрыбье, баб Маня, и рак – щука. А раз она проститутка, глядишь, и пойдёт!
– Ну смотри, Гришка. Ежели чо узнаю, сама в милицию заявлю. Ты меня знаешь.
Когда Лея, уставшая после двух работ, приползала домой, она целовала спящего сына, тихо шла на общую кухню, готовила поесть на завтра, пила чай и читала. Каждую свободную минуту она читала. У девушки было огромное желание выучиться на врача, но разве могла она помыслить об этом? Ей сына поднимать нужно было.
Скрип двери заставил её оглянуться. На кухне стоял небритый и нетрезвый Гришка в полосатых, застиранных трусах.
– Сидишь? – спросил он Лею
– Сижу.
– А чо так поздно?
– Не твоё дело. Работа так заканчивается. Сам знаешь.
– Слушай, Поливалка, а чо ты такая высокомерная, а? Давай посидим, покалякаем о том, о сём?
– О чём мне с тобой калякать?
– Ну сказал же, о жизни. Или тебе со мной сидеть стрёмно?
– Иди проспись, Гришка. Некогда мне с тобой калякать.
Гришка подошёл к Лее, взял книжку, лежащую на столе, повертел её.
– Психология. Ты чо, психологию учишь?
– Учу. Иди спать, Гриша.
– А не пойду. Выспался ужо.
– Ты бы лучше работать шёл, а не напивался каждый день.
– Имею право, ясно? Я герой войны, я руку потерял, вас,
