Игра в прятки - Клэр Сэмбрук

Я достал секретное оружие коммандос. Открыл ножнички. Чтобы вырезать аккуратные дырочки, надо натянуть чулки на руку. Какой приятный звук. Как приятно лязгают ножницы.

Снова голос папы, очень нежный:

— Нам нужно время, моя хорошая.

— Мне тридцать девять!

— Но это просто смешно, Пэт!

Наверное, он попробовал обнять ее или еще что-нибудь в этом роде, потому что дальше я услышал мамин крик:

— Не хочешь?! Тогда не трогай меня!

Кажется, они дрались. Наконец папа сказал медленно и очень тихо:

— Я знаю, ты говорила, что очень хочешь этого, что это поможет нам пережить кошмар.

— Не хочу, Доминик. Это мне нужно. Нужно нам, чтобы справиться. Чтобы выжить!

И голос у нее был такой холодный, что даже дрожь пробирала.

Я натянул чулок на голову.

— У нас есть Гарри. Мы должны жить, Пэт. Ради него.

Вот он, Гарри Пиклз, в зеркале. На голове чулок, нос сплющен, глаза какие-то странные. Но все равно понятно, что это я.

— Гарри? — Мамин голос стал совсем ледяным.

Чтобы разжечь костер при помощи увеличительного стекла, нужно много времени и терпения. Сначала бумага просто темнеет, но не горит. А уж если набежит какое облачко, придется просто сидеть и ждать, пока вновь не появится солнце. И когда уже совсем потеряешь всякую надежду…

— Гарри? — сказала мама. — Гарри слишком мало.

Пф-пфф. И разгорелся костер.

— Себастьян, я же сказала — только пять минут.

Заткнется она когда-нибудь или нет? Мне нужно поспать. Хоть немного. Секретная операция под кодовым названием «Дэннис» — так садовника Терри зовут — может начаться в любой момент.

Я подошел к окну, задернул занавеску. Никогда раньше не замечал лысины у папы на макушке. Папа все скачет по саду, разбросав руки в стороны. Похоже на Иисуса на кресте. Я такого у Питера видел, над кухонным столом. Только у Христа, который на кухне у Питера, кровь сильно течет, и голова набок, и вообще он уже мертвый. Папа молотит кулаками с такой скоростью, что перчаток не видно. И еще быстрее, и еще. Как настоящий боксер. Правой, правой. Левой, левой. Футболка на спине прилипла к телу. Говорят, такого жаркого лета сто лет не было.

— Себастьян! Я больше повторять не буду.

Будет, будет, вот увидите.

Я ложусь на кровать, натягиваю на себя одеяло. Слишком жарко, но мне нужна эта тяжесть. Закрываю глаза, сую руку под одеяло, между ног, обхватываю пальцами свою штуку. Время от времени по железной дороге стучат колеса поездов. Когда-то Дэн, дурачок, выбегал на насыпь и танцевал, чтобы насмешить пассажиров.

Я боялся заснуть и поэтому все слушал и слушал. Стук колес. И топот папы в саду, и тихие всхлипывания мамы, и барабанный перестук где-то вдалеке.

— Себастьян! Немедленно домой!

У всего и у всех в мире есть какое-то дело, какой-то свой четкий ритм. Кроме меня.

Тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук — стучали колеса вагонов.

Топ-топ-топ-топети-топ — прыгал в саду папа.

Я что было сил ухватился за это топ-топ-топ-топети-топ…

Вокруг нас серый туман. У меня до ужаса болят уши, и мотор как-то странно ревет — значит, мы высоко в горах. Понятно, почему холодина такая, что зубы стынут. Подъезжаем к развилке. В окне мелькают деревья, ровные, как кинжалы. Я всматриваюсь в дорожный знак, пытаюсь прочитать. Неплохо бы понять, где мы находимся. Какое-то длинное слово. Или даже несколько. Бу… Бу… Что же там написано? Буквы сливаются.

«Будьте предельно осторожны» — вот что там написано.

Рядом сидит Дэн. Маленький, бледный, съежившийся. Точно такой он был в тот день, когда кашлял и хрипел, пока его не забрала «скорая».

Нужно было что-то делать, только я не знал что, мозги будто замерзли. Но все-таки надо что-то делать. Может, поискать фонарик какой? Или ножик? Я подышал на руки, спрятал их в карманы пижамы. Так. Нам будут нужны шерстяные свитеры, брюки, куртки. Носки тоже не помешают. Лучше бы шофер купил нам какое-нибудь одеяло. А то притащил всякой фигни. На кой черт нам упаковки толстой белой ленты, которой заклеивают окна, черные мешки для мусора и новенькая лопата, такая блестящая, каких я в жизни не видел?

Мама родная, до чего холодно! И тут он заговорил.

— М-м-м… Поглядим. — Шофер перебирал свои карты. — А не пойти ли мне вот так? Давайте-ка сюда свою дамочку.

— Не дам! — крикнул Дэн. — Пойди как-нибудь еще.

Немыслимая грубость с его стороны. Если бы вы его знали, вы бы не меньше моего удивились. Ведь наш Дэн никогда не грубил. И если уж на то пошло, он был не прав. Шофер знал, что у него дама, — значит, надо бить дамой. Иначе что за игра?

— Нет уж, Дэн-Дэн, давай сюда свою дамочку-мамочку, — ухмыльнулся шофер.

Да как он посмел?! Только я, мама и папа могут называть так нашего Дэна. Я хотел было сказать об этом шоферу, но страх и что-то еще, гораздо хуже и сильнее обыкновенного страха, вонзило мне когти в горло.

— Это не просьба, Дэн-Дэн. Это приказ. Выкладывай дамочку-мамочку.

Дэн выудил карту из-под ноги. Он вдруг стал такой серьезный-серьезный, и вид у него был совсем взрослый, вроде он знал что-то такое, чего даже я не знал. Что-то ужасное. Откуда? Ему и пяти лет не исполнилось.

Из колонок грянула веселая музыка. Любимая песня шофера.

— Дэниэл! Чур, никаких тайн! — сказал я. — Никаких тайн от меня, лады?

Дэн положил карту рубашкой вверх рядом с картой шофера.

Ледяной голос шофера зазвучал прямо у меня в голове. Только для меня.

— Знаешь, в чем твоя беда, Гарри? Тебя мало. Тебя слишком мало.

Дэн перевернул свою карту.

Дама. Совсем не похожая на другие. Темные блестящие волосы, черные брови, сияющие голубые глаза. Самая красивая мама на свете.

13

— Хорошо все же выйти из дому! — сказала Джоан.

Кому-то, может, и хорошо. Только не нам.

Даже только что приземлившиеся марсиане с ходу поняли бы, что вся Кларендон-роуд двинула на праздник.

Гляньте только на эту чокнутую семейную парочку! Оба в шортах защитного цвета, у обоих на шее свистки. Ну не идиоты?

Стерео уже гремит, хотя еще и не совсем карнавальную песенку: «Потанцуй со мной, крошка, обними меня, сладкая».

Угрюмые чернокожие девчонки стреляют глазами в угрюмых чернокожих парней, и атмосфера между ними накаляется до того, что кажется, чиркни спичкой — и вся улица взлетит на воздух.

«Обними меня, милая, приласкай меня, нежная!»

Все счастливы, все довольны. Все, кроме нас. Мы мрачно плетемся наперерез толпе, смеху и радости, будто у нас на счастье аллергия, будто нас тошнит от веселья.

Джоан старается задать ритм, но мама все медленнее и медленнее переставляет ноги. Помню, так же мы шли по кладбищу. Когда хоронили дедушку.

«Потанцуй со мной, милая».

Джоан сделала маме прическу, заставила надеть нарядное платье. Только все без толку. Даже глядя на маму со спины, никто не поверил бы в ее праздничное настроение. Мамина походка, опущенные плечи, сжатые губы, потухшие глаза — все говорило о том, как плохо ей сейчас. Как безразлично ей все, что происходит вокруг.

— А что у тебя в сумке, Гарри? — спросила Джоан.

— Снаряжение для сверхсекретной миссии, — выпалил я, как последний дурак.

Мимо на мотоцикле промчался полицейский.

— Джоан, забудь о том, что я сказал.

— О чем, Гарри?

— О секретном снаряжении.

— Каком снаряжении?

Она глянула на маму, которая плелась вслед за нами с каменным лицом, полускрытым громадными солнечными очками. Джоан напрасно беспокоилась. Ей бы из пушки пальнуть, чтобы мама очнулась.

Мы чуть не столкнулись с идущим навстречу мужчиной. На плечах у него сидел рыжеволосый ребенок. Огненно-рыжий, но копия Дэна, ребенок размахивал флажком, заливался смехом и пел во все горло: «Мне два года, мне два года», как будто лучше возраста и не придумаешь. Я посмотрел на него еще раз. Ни капельки эта девчонка не похожа на Дэна.

Я чуть было не потерялся в толпе на выходе со станции метро «Холланд-парк», но Джоан вовремя вытащила меня за футболку и крепко держала за шиворот, пока мы ждали «зеленого человечка» на светофоре. Тротуар плавился, и запах горячего асфальта бил мне прямо в нос. Когда-то мне очень нравился этот запах, но сейчас я от него задыхался.

— Хьюго! — взвизгнула какая-то бабулька, проскочив мимо нас, пока мы похоронным шагом поднимались по парковым ступеням.

«Малыш, потанцуй со мной!» — донеслось до нас прежде, чем мы вошли в парк. Звуки песни смолкли так неожиданно, будто мы нырнули в другое временное пространство. Кругом люди. Белые. Черные. Местные, приезжие. Иностранцы, говорящие на самых разных чудных языках.

— Хьюго, мальчик мой. — Та самая бабулька проковыляла мимо, чуточку прихрамывая, как если бы одна нога у нее была короче другой.