Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези - Эллен Датлоу

— Да Бобби же ни черта не смыслит в бейсболе, — отзывается Пинео. — Наш малый — болельщик «Джетс».[7]

Мазурек, мужик под пятьдесят — с крепкой шеей, с лицом, будто сконструированным из сцепленных между собой квадратов бледных мускул, фыркает:

— «Джетс»… Полный отстой!

— Они обязательно попадут в финал, — весело заявляет Бобби.

Мазурек комкает вощеную бумагу, в которую завернут его бутерброд.

— Да они в первом же круге загнутся, как всегда.

— Все же болеть за них интереснее, чем за «Янкиз», — настаивает Бобби. — «Янкиз» слишком хорошо организованы, чтобы за них болеть.

— Слишком хорошо организованы, чтобы за них болеть? — Мазурек пялится на него. — Да ты и впрямь кретин, знаешь об этом?

— Так и есть. Я — кретин.

— Да шел бы ты опять в свою школу, сынок. Какого хрена ты здесь делаешь?

— Эй, Карл, полегче! Остынь! — Пинео — нервный, худой, подвижный, с черными кудрями под каской — касается плеча Мазурека, и Мазурек резко отталкивает его руку. Грубая кожа на его скулах натянулась от злости, складки на шее побелели.

— Зачем ты здесь? Вынюхиваешь все, чтобы написать свою чертову диссертацию? — Он обращается к Бобби. — Корчишь из себя туриста?

Бобби смотрит на яблоко, которое держит в руке, — оно слишком блестящее, чтобы быть съедобным.

— Просто разбираю, вот и все. Ты же знаешь.

Мазурек косится в сторону, затем опускает голову и дико мотает головой.

— Ладно, — произносит он приглушенным голосом. — Да… черт. Ладно.

В полночь, после окончания смены, они вместе идут в «Голубую Леди». Бобби никак не может понять, почему они втроем все еще продолжают там околачиваться. Может, из-за того, что однажды они пришли в этот бар после работы и хорошо провели там время, и поэтому каждый вечер возвращаются сюда в надежде, что им снова будет хорошо, как в тот раз. Сразу идти домой невозможно — нужно снять напряжение. Жена Мазурека плевать хотела на их привычку — каждый раз звонит в бар и вопит по телефону. Пинео просто поругался со своей подружкой. Сосед Бобби по квартире улыбается ему при встрече, но его улыбка выдает беспокойство — он будто боится, что Бобби принесет какую-нибудь заразу из эпицентра. Что, впрочем, может, так и есть. Когда он в первый день поработал в Зоне Ноль, то вернулся домой с кашлем и небольшой температурой, и еще подумал тогда, что, наверное, подцепил что-то в зоне. А теперь он или стал невосприимчив к инфекциям, или, наоборот, все это время болен и просто не обращает внимания.

Они входят, две проститутки за столиком у двери окидывают их взглядами и продолжают чтение какой-то желтой газетенки. Роман, седовласый толстяк бармен, придав лицу почтительное выражение, произносит «Привет, парни!» и сразу же наливает им пива и чего-то покрепче. Когда они только начали посещать это заведение, бармен обслуживал их чуть ли не с благоговением, выделяя среди других посетителей до тех пор, пока Мазурек не наорал на него, заявив, что не желает слушать все это дерьмо про героизм, в то время как он хочет просто расслабиться и забыться, — хватит того, что нет покоя от тупиц-журналистов и чертовых кинозвезд, которые так и шастают в Зону Ноль, чтобы там пофотографироваться. Пусть и в гневе, Мазурек, требуя нормального обслуживания, сумел довольно внятно сформулировать свою мысль, что обычно ему не совсем удается, и это позволило Бобби предположить, что, если Мазурека переместить за тысячи миль от ямы, а не за несколько кварталов, коэффициент его умственного развития мог бы значительно увеличиться.

Стройная брюнетка в деловом костюме снова сидит с краю барной стойки, под голубым неоновым силуэтом танцующей девушки. Вот уже неделю она приходит сюда каждый вечер. Ей где-то под тридцать. Короткая стильная стрижка, дорогостоящая, хоть и припанкованная. Как у манекенщицы. Густые брови приподняты и похожи на грависы.[8] Черты лица заострены, кажутся хрупкими, и потому — миловидными. А может, она не так уж и миловидна, а просто умеет хорошо одеваться и искусно накладывать макияж, так что создается впечатление ухоженной привлекательности, той самой, что возможна благодаря волшебству кисточек и множеству разнообразных ухищрений, а под всем этим произведением искусства — она сама, в действительности не очень-то и красивая. Впрочем, сложена она прекрасно. Тело тренированное, просто класс. Бобби замечает, что выражение неподвижного безучастия на ее лице очень похоже на то, что он видит каждое утро на лицах женщин, сошедших в метро с поезда «Д» и выплывающих на поверхность из-под земли, готовых противостоять еще одному дню испытаний на Манхэттене. Парни обязательно будут подваливать к ней, принимая ее за проститутку, предлагающую себя мужчинам в образе эдакой гестаповской стервы, ведь некоторые ищут именно такую женщину, чтобы использовать ее и унизить, так отомстив той, что ежедневно с девяти до пяти превращает их жизнь в ад. Но брюнетка обычно говорит им что-то такое, что они сразу же от нее отваливают. Бобби и Пинео каждый раз пытаются отгадать, что же она им говорит. В этот вечер, после пары стаканчиков, Бобби подходит к ней и садится рядом. Она благоухает дорогими духами. Это аромат какого-то экзотического цветка или плода, который он мог видеть только на картинках в журнале.

— Я только что с похорон, — устало произносит она, уставившись в свой стакан. — Так что, прошу… Хорошо?

— Так вот что ты всем говоришь? — спрашивает он. — Всем парням, что пристают к тебе?

Она в раздражении сдвигает брови:

— Пожалуйста!

— Нет, в самом деле. Я сейчас уйду. Просто я только хотел узнать… что ты обычно всем говоришь?

Она не отвечает.

— Это, да?

— Это не совсем ложь. — Ее глаза выглядят пугающе, темные прожилки на тусклых радужных оболочках выделяются чрезвычайно. — Я это придумала, но ведь, в сущности, так оно и есть.

— Значит, ты это говоришь, я прав? Всем и каждому?

— Так вот зачем ты ко мне подошел? Ты ко мне не клеишься?

— Нет, я… я хотел, может… я подумал…

— Значит, говоришь, у тебя в мыслях не было клеиться ко мне. Ты просто хотел узнать, что я говорю мужикам, когда они ко мне подходят. А сейчас ты уже не уверен, каковы были твои истинные намерения? Может, ты обманывался относительно того, что толкнуло тебя спросить? И теперь, возможно, ты думаешь, что я расчувствуюсь и у тебя появится возможность приударить за мной, хотя изначально это не входило в твои планы. Ну что, похоже это на краткое изложение сути?

— Кажется, да.

Она внимательно смотрит на него.

— Может, скажешь что-нибудь умное? Неужели ты считаешь, что твои нескладные речи произведут на меня должное впечатление?

— Ладно, я пошел, хорошо? Но ты ведь это им говорила, да?

Она кивает в сторону бармена, который разговаривает с Мазуреком.

— Роман говорит, ты работаешь в Зоне Ноль.

Эти слова выбивают Бобби из колеи, наводят его на мысль о том, что она, возможно, из числа тех девиц, которых тянет к месту катастрофы, они ищут острых ощущений от близости к эпицентру, но он отвечает:

— Да.

— В самом деле… — Она слегка ежится. — Странно.

— Странно. Думаю, это слово подходит.

— Я не то хотела сказать. Не могу подобрать нужное слово, чтобы описать, что это для меня значит.

— Ты была там, внизу?

— Нет, мне туда нельзя, я могу быть только здесь, не ближе. Просто нельзя. Но… — Она очерчивает круг движением кисти руки. — Я это ощущаю даже здесь. Возможно, ты этого не замечаешь, потому что находишься там внизу все время. Вот почему я прихожу сюда. Все люди продолжают жить дальше, но я еще не готова. Мне нужно прочувствовать это. Понять. Ты разбираешь завалы кусок за куском, но под каждым поднятым куском, кажется, скрывается что-то еще.

— Знаешь, мне что-то не хочется думать сейчас об этом. — Он поднимается с места. — Но догадываюсь, зачем тебе это надо.

— Скажешь еще, все дело во мне самой, а?

— Да, возможно, — говорит Бобби и отходит от нее.

— Старик, она все еще смотрит на тебя, — говорит Пинео Бобби, когда тот усаживается рядом с ним. — Зачем ты вернулся? Ты же мог ее поиметь?

— Она — чокнутая, — сообщает ему Бобби.

— Ах, чокнутая! Еще и лучше! — Пинео поворачивается к остальным двоим. — Ну каково, а? Пентюх мог бы поиметь ту сучку, так нет же — сидит здесь, как придурок.

Многозначительно улыбнувшись, Роман замечает:

— Не ты имеешь их, приятель. Это они имеют тебя.

Он подталкивает локтем сидящего рядом Мазурека, будто ища поддержки у человека с таким же жизненным опытом, как у него, но Мазурек, уставившись на собственное немытое отражение в зеркале за стойкой бара, произносит растерянно неуверенным голосом:

— Я бы пропустил еще стаканчик.

На следующий день из-под цементных обломков Бобби откапывает круглый черный предмет из твердой резины. Диск диаметром в десять сантиметров, в середине толще, чем по краям, по форме он напоминает летающую тарелку. Изо всех сил, но без толку Бобби пытается понять, для какой цели его могли использовать и связано ли это как-то с падением башен. Возможно, в сердцевине каждой катастрофы есть подобное черное семя. Он показывает диск Пинео и спрашивает его мнение, и Пинео, как и следовало ожидать, отвечает: