Конец лета - Розамунд Пильчер

В следующую минуту, от смущения почувствовав, будто почва уходит у меня из-под ног, я вызвалась приготовить ему напиток, но Дэвид заявил, что в Шотландии напитки не готовят, а разливают.

– Только не мартини, – возразила я. – Мартини не разливают, пока не смешают. Скажете, нет?

– Ваша правда. Хотите мартини?

Я засомневалась:

– А вы сможете его приготовить?

– Мне хотелось бы так думать.

– Мой отец уверяет, что в Великобритании только два человека способны сделать настоящий мартини, и он один из них.

– Ну, тогда я второй. – Дэвид отошел к стойке и загремел бутылками, ведерком со льдом и щипчиками для лимона. – Чем вы занимались сегодня? – донеслось до меня.

Я рассказала ему все как было, упустив разве что свои размышления в кровати, и в свою очередь предложила:

– Попробуйте угадать, что мы наметили на завтра?

– Нет, не угадаю. Скажите.

– Мы с Синклером пойдем пешком до Лайриг-Гру!

– Это что, правда? – изумился он.

– Да, конечно. Гибсон довезет нас до Бремера, а вечером встретит у Ротемурчуса.

– А если испортится погода?

– Гибсон уверяет, что погода будет отличная. Он говорит, что ветер разгонит тучи и будет очень жарко. – Я залюбовалась загорелыми руками Дэвида, мелькавшими, как у профессионального фокусника, аккуратно подстриженными волосами и широкими плечами под синим бархатным сюртуком. – Вы могли бы составить нам компанию!

Дэвид пересек комнату, сжимая в ладонях широкие бокалы, в которых плескался темно-золотистый напиток со льдом.

– Я больше всего на свете хотел бы отправиться с вами, но завтра буду занят весь день.

Я со вздохом взяла у него бокал.

– Может, как-нибудь в другой раз?

– Да, возможно.

Мы улыбнулись друг другу, подняли бокалы и выпили. Мартини оказался восхитительным, холодным и вместе с тем обжигающим как огонь.

– М-м-м, я непременно напишу отцу, что встретила второго эксперта по мартини, – посулила я. Затем, внезапно вспомнив, как недавно продрогла, добавила: – Дэвид, мне нужна кое-какая одежда...

Он невозмутимо воспринял то, что я резко перескочила на другую тему, и деловито осведомился:

– Что за одежда?

– Настоящая шотландская теплая одежда. У меня остались деньги, которые дал отец, но они в долларах. Вы не могли бы их обменять?

– Это нетрудно, но куда вы собираетесь отправиться? Кепл-Бридж – это вам не французский бутик.

– Я не хочу ничего модного. Мне бы что-нибудь потеплее.

– В таком случае все очень просто. Когда вы хотите прогуляться по магазинам?

– В субботу.

– Вы справитесь с машиной бабушки?

– Я могу ее взять, но не имею права. У меня нет британского разрешения... да это ерунда, я доберусь автобусом.

– Договорились. Тогда приходите ко мне прямо в офис... я объясню, как его найти. Там я передам вам деньги, и вы купите то, что хотите. А если у вас нет других планов, угощу ленчем.

– Да ну? – радостно воскликнула я, никак не ожидая такого поворота. – Где?

Он задумчиво почесал затылок.

– Выбор невелик. Либо в «Кримонд армс», либо у меня. Но только по субботам домработница не приходит.

– Я умею готовить. Купите продукты, а я что-нибудь соображу. Мне страшно хочется взглянуть, где вы обитаете.

– Ничего выдающегося вы там не увидите, уверяю вас.

Но я с ним не согласилась. У меня давно выработалась такая теория, что узнать человека по-настоящему можно только тогда, когда побываешь в его квартире, посмотришь, что он читает и какие картины висят в комнате. Даже то, как расставлена мебель, может сказать о многом. Во время пребывания в Калифорнии и полета над Атлантикой Дэвид казался мне милым и добрым человеком, но то была принятая норма поведения на людях. Вот и сейчас он помог мне с фотографиями и ответил на все мои вопросы, проявил большую выдержку и даже пригласил к себе на ленч. К своему удивлению, я постоянно открывала в нем новые стороны, и мне очень хотелось думать, что он ко мне относится так же.

К концу ужина я почувствовала себя совершенно разбитой. То ли сказалась усталость, то ли разница во времени или что-то еще, но, сославшись на то, что завтра предстоит трудный день, я попрощалась со всеми и отправилась спать.

Спустя некоторое время я очнулась от глубокого забытья. За окном выл ветер, предсказанный Гибсоном. Он продувал насквозь наш громадный дом и гнал по озеру небольшие волны, разбивающиеся о причал. За шумом ветра и плеском воды в озере я едва расслышала чьи-то голоса.

Протянув руку за часами, я увидела, что еще нет двенадцати, и снова прислушалась. Голоса теперь раздались совсем близко, и я поняла, что это бабушка разговаривает с Синклером. Похоже, обходя дом с собаками, перед тем как запереть дверь на ночь, они остановились на лужайке под моим окном.

– ...здорово состарился, – прозвучал раздраженный голос Синклера.

– Да... ничего не поделаешь.

– Отправь его на пенсию! Найми кого-нибудь другого.

– Но куда они пойдут? Их сыновья не спешат жениться, чтобы взять родителей к себе. В конце концов, он прожил тут почти пятьдесят лет – столько же, сколько и я. Да без работы он умрет через два месяца!

Я с горечью поняла, что они решают судьбу Гибсона.

– Но он больше не способен выполнять свою работу.

– С чего ты взял?

– Слепому ясно. Его время прошло.

– Лично мне кажется, что Гибсон прекрасно с ней справляется. Никто от него не требует, чтобы он как сумасшедший носился с охотниками по полям и лесам. Синдикат...

– Кстати, о синдикате, – оборвал ее Синклер. – Крайне непрактично отдавать отличный участок двум-трем бизнесменам из Кепл-Бридж. Денег, что они тебе платят, не хватает даже на содержание Гибсонов.

– Эти два-три бизнесмена, Синклер, к твоему сведению, мои друзья.

– Это не относится к делу. У меня складывается впечатление, будто мы заведуем каким-то благотворительным учреждением.

Последовала продолжительная пауза, и затем бабушка холодно поправила его:

– Каким-то благотворительным учреждением заведую я.

От ее ледяного тона я бы онемела, но Синклер остался невозмутим, очевидно благодаря напускной смелости и выпитому после ужина коньяку.

– Тогда немедленно прекрати это, – парировал он. – Отправь Гибсона на пенсию и продай угодье или, по крайней мере, сдай тем, кто прилично заплатит!

– Я уже сказала тебе...

Голоса стихли. Они отошли в сторону, о чем-то переговариваясь, повернули за угол, и больше я не могла разобрать ни слова. Я словно окаменела, замерев в кровати, горько сожалея о том, что слышала вещи, явно не предназначенные для моих ушей. Мне было неприятно, что они ссорятся, но хуже всего было то, что они ссорились из-за Гибсона.