Когда цветут реки - Лев Рубинштейн

— Смотрите и слушайте! — сказал он. — Здесь написано, что вся земля в государстве делится по числу едоков. У кого семья больше, тот и получит больше..

— А если неурожай? — перебил его Ван Ян.

— Тут сказано: «В случае неурожая оказывают помощь из тех мест, где был хороший урожай, чтобы все наслаждались великим счастьем небесного отца, верховного владыки. Если есть земля, ее обрабатывают совместно; если есть пища, ее едят совместно… если есть деньги, их расходуют совместно». И дальше сказано:

«Все равны перед лицом небесного отца, и не должно быть человека, который не был бы сыт и в тепле..»

Ван Ян вздохнул и прошептал:

— Скоро ли это будет?..

— Когда мы очистим Китай от цинских чертей, — отвечал Лю.

— А как женщины? — спросил Ван Ян.

Он уже давно не видал своей семьи. Его дочь находилась в женском лагере, где «старшей сестрой» была его жена Инь-лань.

— Женщины будут разводить шелковичных червей, ткать и шить платье. Мужчины будут заниматься земледелием. И хороших земледельцев будут награждать.

— И я тоже буду заниматься земледелием? — подозрительно спросил Яо. — Ведь я аптекарь и знаю свое дело не хуже, чем вы умеете выращивать рис.

— Аптека у тебя будет, пока люди болеют, — сказал Дэн. — Ты можешь не беспокоиться.

— А чем мне за это будут платить, если не будет денег? — сердито спросил Яо.

— Ты будешь есть то, что едят все, — сказал Лю. — Тут написано, что все мы — большая семья и все люди во Вселенной не будут иметь ничего лишнего. Править будут добродетельные и мудрые, и не будет ни разбойников, ни замков на дверях.

В городе снова грянули барабаны и взлетели над крышами ракеты. Фарфоровая башня озарилась разноцветными огнями. Дэн начертил древком копья на песке два иероглифа.

— Что это за знаки ты начертил на земле?

— «Шатун», — ответил Дэн, — это значит «великая общность».

Снова загремели барабаны в Нанкине. Ван Линь стоял опершись на копье и вглядывался в темноту.

— Что ты молчишь, юноша? — спросил командир взвода. — Что ты там увидел?

— Фонари, — сказал Линь.

— Фонари?

Лю Юнь-фу встал и посмотрел во мрак. Где-то очень далеко вспыхивали и гасли крошечные огоньки, похожие на светлячков.

— Ты прав, — проговорил Лю после долгого молчания, — это фонари маньчжурских солдат.

3. «Общество неба и земли»

Большой портовый город Шанхай резко делится на две части: южную и северную.

Южная часть обнесена стенами. Улицы в ней узкие, полутемные, кривые. Шум, грохот, лязг, звон, крики разносчиков, зазывания официантов в ресторанах и цирюльников на перекрестках не смолкают с утра до ночи. Здесь, в путанице переулков, тупиков и внутренних дворов, живут сотни тысяч людей, о существовании которых никто не заботится. Даже сам начальник стражи не знает, сколько людей в квартале, где они живут и чем занимаются. Этот город называется «китайским» городом. Но есть еще один Шанхай: северный, европейский, недавно выросший на берегу полноводной реки Хуанпу. Этот Шанхай называется по-английски «сеттльментом».

И хотя сеттльмент тоже находится в Китае, но китайцев там не любят. Вдоль набережной тянутся двух- и трехэтажные каменные дома с верандами европейского образца. На улице можно встретить заморских дьяволов, говорящих по меньшей мере на десяти языках, но преимущественно по-английски. Около сеттльмента находится большое поле, где британские господа и дамы часами ездят верхом по накатанной дорожке и обмениваются изящными поклонами со встречными. Там можно увидеть и недавно появившийся в Китае новый, удивительный вид транспорта — человека, запряженного в коляску. Говорят, что этот способ передвижения придумал какой-то иностранный миссионер. Во всяком случае, до появления европейцев в Китае таких колясок не было.

Всюду золоченые буквы вывесок, витрины, балконы с пестрыми флагами, повозки, тюки с товарами, снующая толпа торгашей, военных, искателей наживы — вот картина шанхайской набережной, которая открылась перед мальчиком Ван Ю, когда он прибыл на джонке купца Фу из Долины Долгих Удовольствий.

Чай! Шелк! Опиум! Прибыль! Эти слова звучали в Шанхае с утра до вечера на всех языках. Перед ошеломленным Ю мелькали синие куртки английских военных моряков, пестрые тюрбаны индийских солдат, широкополые шляпы американцев, блестящие цилиндры консулов и богатых торговцев, треугольные капюшоны католических монахинь. Копыта лошадей стучали по гранитным плитам мостовой, с грохотом катились кареты, и с криками несли грузчики огромные ящики и тюки, крепко увязанные веревками.

Чай! Шелк! Опиум! Прибыль!

Слово «опиум» произносилось вполголоса, зато слово «прибыль» громко раздавалось на всех перекрестках. Шанхай — золотое дно, здесь можно разбогатеть за два месяца, можно получить огромную прибыль, можно продать любой негодный товар. Полуголодный искатель счастья из Европы или Америки, продувшийся картежник, прогоревший золотоискатель мог завести здесь паланкин и шестерых слуг. А главное, труд здесь дешевый, за китайскую работу платят гроши; один доллар — здесь целое состояние!

Ван Ю мало разбирался в способах обогащения. Он прятался за тюками на набережной и, разинув рот, смотрел на джонки, быстроходные американские «клиперы», которые доставляли в Шанхай опиум вдвое скорее, чем английские корабли. По реке Хуанпу, пеня воду колесами, спускались и поднимались пароходы с высокими черными трубами. Из труб валил дым, застилая всю набережную. Боцманы и шкиперы ругались на языках английском, французском, португальском, испанском, голландском, малайском и даже иногда на китайском. Но этот китайский язык был меньше всего похож на тот, к которому Ван Ю привык с детства.

Однажды какой-то американский моряк, от которого сильно разило можжевеловой водкой, наткнулся на Ю, схватил его за косу и стал угрожать, что утопит бедного мальчика в реке Хуанпу.

Ю обиделся. Всю жизнь ему приходилось терпеть щелчки и побои, но выносить грубости иностранца было вдвойне горько. Ю даже попытался лягнуть ногой это порождение злых сил, но до этого не дошло, потому что его коса неожиданно перешла в цепкие руки Фу.

— Как ты здесь оказался? — грозно спросил Фу. — Разве ты не знаешь, что моим слугам запрещено разговаривать с иностранцами? Беги в лавку.

Лавка Фу ничем не отличалась от других лавок «китайского города». Это была небольшая каморка, широко открытая на улицу. Вырезанные из дерева вьющиеся растения, богато вызолоченные, образовывали внутри лавки алтарь, в середине которого возвышалось в золотой раме размалеванное изображение бога войны. Перед ним горели лампады и красовались букеты бумажных цветов.

С утра Фу усаживался за лакированный столик. Щелкали маленькие китайские счеты, разделенные посредине планочкой; на них считают одновременно с двух сторон.

Улица врывалась в лавку. Колбасник зазывал прохожих, трубя в раковину. Нищие монотонно пели. Стучали игральные кости. Напротив лавки, под раскрашенным зонтом, чтец, бывший студент, гнусаво читал вслух «Историю трех царств»[26]. На дворике перед храмом богини Милосердия располагался продавец сластей с поджаренными земляными орехами, бананами из Кантона, ананасами, арбузами, разрезанными на мелкие кусочки, и плитками пастилы. Проходили крестьяне с бамбуковыми коромыслами, буддийские монахи с бритыми головами, торговцы-разносчики., актеры, колдуны и бродяги. Иногда гремел гонг и появлялся поезд чиновника; впереди — глашатаи с хлыстами в руках, в высоких конических шапках. Несколько слуг несли цепи — явный знак власти. Затем в паланкине с восемью носильщиками проплывал вельможа с надменной физиономией. Все прятались по лавкам. Никто не смеет находиться на улице, когда несут вельможу. И, только лишь паланкин скрывался за углом, снова поднимался шум и шепотом сообщалось: тайпины скоро будут в Шанхае…

На рынке у реки Хуанпу все гудело слухами. Рассказывали о каких-то подметных письмах, которые передавались из рук в руки, из лавки в лавку. Караулы зорко оглядывали лодочки, стайками шнырявшие по реке, Вчера правитель области приказал казнить тридцать человек, подозреваемых в сношениях с тайпинами, и головы их висели в клетках на городской стене.

Но это никого не успокоило. Дело в том, что у горожан вдруг начали исчезать косы. Это происходило незаметно, большей частью на рынке. Легкий толчок в спину — и изумленно оборачивавшийся житель Шанхая оставался без косы. Сзади болтался жалкий пучок, рассеченный, по-видимому, бритвой.

— Это «Саньхэ», — говорили на рынке. — Это опять появилось «Общество Неба и Земли»… А может быть, это и «Малые Мечи»…

Правитель области издал приказ, в котором запрещалось говорить о тайных обществах. На следующий день на воротах его дворца появился огромный красный иероглиф, означающий «позор». Никакими средствами не удавалось его отмыть. Пришлось скоблить ворота.