Огонь души (ЛП) - Фанетти Сьюзен

Онемевшее от долгого нахождения в одном положении и ослабевшее от голода и жажды, тело Астрид не слушалось ее. Она увидела, как кулак другого мужчины приближается к ее голове, но не смогла увернуться. Она почувствовала взрыв боли в виске и обмякла, а потом в ее тело врезались чужие кулаки и ноги.

— oOo~

Астрид очнулась в такой ярко освещенной комнате, что ей даже показалось, будто она находится снаружи. Но нет, она была в другой камере, тоже сырой, грязной и без окон, но освещенной висящими на стене факелами.

Они привязали ее к какому-то столу, широко разведя руки и ноги. Она могла бы поднять голову, чтобы оглядеться, но не стала этого делать, а сосредоточилась на своем теле и прислушалась к ощущениям.

Судя по тому, как воздух — затхлый и прохладный — скользил по ее коже, она лежала на столе, устроенном специально так, чтобы шире развести ее ноги. Что-то вроде христианского креста, только с расколотым низом.

Ее окружали мужчины, по меньшей мере, шестеро. Все они были грязными, с презрительно ухмыляющимися гнилыми ртами. Среди них был и тюремщик. Его повязка была грязной, а на месте раны казалась желтой. Астрид, дочь целительницы, знала, что желтый цвет — плохой цвет для раны.

Хорошо. Ей хотелось увидеть, как сгниет его лицо.

Оглядевшись по сторонам, она увидела мужчину в платье, похожего на одного из их священников. Толстый, с большим красным носом. Его руки были скрещены на большом животе. Он отступил назад, поближе к двери. Остальные мужчины, казалось, подчинялись ему.

Их глаза встретились, и выражение его лица было странным. Сначала он улыбнулся ей, недоброй, но довольной улыбкой. Затем улыбка дрогнула и превратилась в насмешку, как и у всех остальных мужчин вокруг. А потом его лицо стало совершенно пустым. Только глаза сверкали хищным интересом.

Священник заговорил, затем заговорил тюремщик, а потом все мужчины, кроме священника, прикоснулись к ней.

Сначала они просто прикасались к ней. В прикосновениях не было никакой мягкости, но и не было явного намерения причинить ей боль. Как будто они решили, что она не похожа на их собственных женщин, и проверяли ее тело, чтобы убедиться, что это так.

Затем один из них схватил ее за грудь и яростно вывернул сосок, и это придало смелости остальным.

Астрид тут же все поняла. Она должна была стать их игрушкой. Это и была пытка, которую они придумали для нее.

Глупцы. Да, даже безоружными они могли причинить ей боль, но они не могли заставить ее страдать по-настоящему, не говоря уже о том, чтобы сломить ее.

Она лежала неподвижно и терпеливо, отбросив боль в теле и сосредоточившись на образе Леифа и Вали, открывающих дверь камеры.

Мужчины болтали и смеялись, но слова, которые она не могла понять, были бессмысленны.

Когда они по очереди стали совать в ее своих червяков, она только смотрела в их лица и даже не моргала.

Когда они стали кусать ее за грудь, Астрид нашла взглядом лицо их священника и смотрела на него. Этот молчаливый наблюдатель казался ей еще хуже, чем бессловесные животные, насилующие ее плоть.

Когда они стали брызгать на нее семенем, на ее лицо, на ее грудь, на ее ноги, Астрид смотрела в грубый потолок и думала о доме.

Когда один из них попытался всунуть свою плоть ей в рот, она сжала зубы и глотала кровь, наслаждаясь криками, пока удар по голове не заставил ее разжать челюсти и не лишил чувств.

— oOo~

Снова и снова они приносили ее в эту комнату. Снова и снова мужчины сменяли друг друга. Иногда они привязывали ее к столу. Иногда она приходила в себя, лежа на животе, со связанными запястьями и лодыжками, и мужчины брали ее сзади. Снова и снова. И пусть она презирала их и не стыдилась себя, ее телу было все больнее.

Но вскоре Астрид начала даже чувствовать облегчение, когда они приходили. Их насилие был наименьшим из мук.

Когда они не издевались над ней, они держали ее связанной в черной тихой камере. Они давали ей воду, выливая ее на лицо, и еду, запихивая в рот маленькие кусочки хлеба, раз в день, как она догадалась, после того, как с развлечениями были покончено.

Они разговаривали, но почти никогда не обращались к ней и не ждали, что она ответит. Она не понимала их речь, но понимала их цель. Их единственной целью было причинить ей боль, как можно более сильную, но не убивая ее. Это быстро стало очевидным.

Они хотели, чтобы она страдала, и они хотели, чтобы она страдала до тех пор, пока им это не надоест.

Иногда окно в двери открывалось. Астрид знала, что кто-то наблюдает за ней, кто-то, кроме священника, который всегда наблюдал за ней. Однако она могла видеть только темноту.

Они делали с ней много всего, и Астрид понятия не имела, как долго все это продлится.

Иногда, после того как мужчины покидали камеру, в нее входил другой мужчина, всегда один и тот же. Мужчина и священник, который всегда его сопровождал. И это было хуже всего. Этот мужчина, одетый во все черное, знал способы причинить боль, которые произвели бы на Астрид впечатление, конечно, если бы она стояла рядом с ним, а не лежала перед ним обнаженная.

У него было что-то вроде плети, сделанной из множества хвостов из мягкой кожи. На конце каждого хвоста был металлический крючок. Человек в черном поднимал руку и наносил удар, и металлические колючки рвали ее кожу, иногда на груди, иногда на спине. Снова, снова и снова он наносил удары, и Астрид чувствовала, как кровь течет по ней ручьем. Затем он втирал в раны что-то вроде мази, которая превращала ее плоть в огонь.

Человек в черном мог хлестать ее несколько дней подряд, и каждый удар по уже опустошенной плоти все глубже погружал ее в бездну боли.

Еще была длинная тонкая металлическая нить. Иногда Астрид привязывали лицом вниз к столу, и эта нить пела на ее плоти. Иногда этой нитью били ей по подошвам ног.

Это была самая страшная боль, если не считать еще одной.

Самой худшей мукой было, когда они подвешивали ее за запястья в железных кандалах и уходили. Они оставляли ее там на бесконечную вечность. Астрид висела над полом, и каждая ее рана, каждая мышца, каждый сустав, кричали в агонии. Раны, которые уже затягивались, вскрывались снова.

Астрид знала, что если она сломается, то только тогда, когда будет висеть в цепях. Это было время, когда ее разум не мог отрешиться от боли, и мог только кричать и чувствовать каждый ее миг.

Она пыталась вспомнить Леифа и Вали. Хотя Астрид больше не могла отмечать время — слишком много времени она проводила без сознания, а когда ей было больно, она слишком старалась отвлечься, — она уверяла себя, что прошло немного времени. Боль и одиночество делали время бесконечным. Она вспомнила ту бесконечную ночь в лесу, когда часы казались годами, и сказала себе, что когда будет свободна, это время окажется лишь мгновением в ее жизни.

Леиф и Вали обязательно придут за ней. Если бы они могли, они бы уже пришли. А если они не смогут, если их убьют, тогда она увидит их в Валгалле, когда умрет с честью. Главное, чтобы она сама не сломалась.

Когда она была юна, и у нее только-только появилась первая кровь, ярл Эйк казнил предателя. Этот человек был доблестным воином и предводителем союзного народа. Его очень любили в своем владении, да и в Гетланде тоже — до его предательства. Чтобы отдать ему честь, Эйк приказал казнить его через Кровавого Орла (прим. — несмотря на то, что казнь описывается во многих художественных источниках, ее реальное применение ставится под сомнение. Современные историки считают, что таким образом викинги уродовали тела уже умерших врагов).

При таком способе казни спину осужденного вскрывали острым лезвием. Затем его ребра отделяли от позвоночника и выворачивали наружу, а легкие вытаскивали. Казненный мучительно умирал, пока его легкие пытались наполниться воздухом. Это был мучительный и кровавый способ, и человек, который смог бы выдержать такую казнь, не закричав, сохранил бы свою честь и свое место в Валгалле.