Деревянные кони - Альберт Лиханов

– Понимаешь, – сказал Васька, – сегодня Семен Андреевич заехать должен. Обещал тогда.

– Ну? – спросил я, не понимая.

– Ну вот, – Васька опустил голову, – мамка ведь в район к нему ездила, все про отца спрашивала. А потом мне вдруг говорит… – Васька вздохнул, подопнул шишку, лежавшую на дороге. – А потом говорит: «Как считаешь, Василий, если я его к нам привезу? Если я замуж выйду?»

Я остановился. Я глядел во все глаза на Ваську. Нет, он не шутил, таким не шутят – правду говорил Васька, по голосу даже понять можно: будто все время он что-то глотает, будто что-то говорить ему мешает.

Мы пошли дальше. Дорога спустилась в овражек, и я узнал его, сиреневое море иван-чая. Только теперь кузнечики не стрекотали. Сыро и рано было для кузнечиков.

– Ну? – подтолкнул я замолчавшего Ваську.

– Ну, я спросил тебя, что бы ты делать стал, если бы отца у тебя убили, а мать снова замуж пошла. – Васька пнул новую шишку. – Ты ответил, что сбег бы, ну, и я мамке так же сказал.

– Она тоже меня про это спрашивала, – сказал я Ваське и вдруг вспомнил все подробно, до мелочей: я жну, стоя на одном колене, а тетя Нюра из-за спины спрашивает меня тихим, мягким голосом.

«Дурак! – обругал я себя. – И Васька спрашивал, и тетя Нюра, а я и внимания не обратил, думал, мало ли что говорят, что спрашивают. А оказалось вон как».

– И убежишь? – спросил я Ваську.

Васька помолчал, потом вздохнул.

– Отца все одно не воротишь, а куда я побегу?.. – Он подумал и прибавил: – Вот и сказал я вчера мамке: «Семен Андреевич-то приедет, так пусть остается».

Васька говорил теперь уверенней, спокойней и шагал быстрее, тверже.

«Вот как все обернулось, – думал я, – будет теперь у Васьки отчим».

Васька вдруг остановился, встал мне поперек дороги.

– Только ты не думай, – сказал он, – что я все позабыл. Нет! Сто первый километр под Москвой я все равно найду! Понял? И коня на крышу поставлю.

Мы пошли дальше. Дорога вела вверх, и опять внизу, за спиной расстилалось поле иван-чая – таинственное, молчаливое, укрытое покрывалом тумана.

На другой стороне овражка громко и неожиданно зарычал мотор, и появилась маленькая машинка, дымящая трубами по обе стороны от кабины.

– Ну вот, – сказал Васька, – и газогенераторка с молоком.

Машина тормознула, скрипнув и содрогнувшись всем телом, и из кабинки высунулась женщина.

– Садись со мной, паренек! – крикнула она, и мне показалось, что вчера, у памятника, я слышал этот голос.

Я мотнул головой, перекинул ногу через борт, машина загрохотала, двинулась, и Васька остался на пригорке, подняв над головой руку.

Я стоял в кузове, держась за тяжелый холодный бидон, и глядел, как медленно уменьшается его фигурка.

Ветер трепал мои волосы.

Ветер дул мне в затылок.

А я смотрел на Ваську, смотрел, смотрел, смотрел…

Когда он скрылся, я прикрыл глаза и представил, как увижу отца, как брошусь к нему навстречу, как прижмусь к нему крепко и стисну зубы, чтобы не заплакать…

Комментарии

Деревянные кони. — Впервые в альманахе «Кубань», 1971, кн. 6-я под заголовком «Долины, полные цветов». Повесть вошла в книгу «Музыка» (М., «Детская литература», 1971).

«Поначалу кажется, что повесть вовсе «бесконфликтна», — писал азербайджанский писатель Эльчин. — Вся она посвящена рассказу о том, как нравственно красивы русская деревня, деревенские люди. Это чувство коренится в их органическом, естественном, непредвзятом отношении к доброму началу в жизни.

В этом «контексте» привлекательны даже грубоватость, недостаток книжной культуры, простодушие персонажей. В Ваську — «Василия Ивановича» — и его мать Нюру — молодую вдову — буквально влюбляешься. И тогда-то обнаруживаешь конфликт в произведении — конфликт между красотой и чистотой народного характера и войной с ее разором, бедностью, понимаешь, как может быть хорош, счастлив, жизнерадостен человек и как трудно ему отстоять доброту перед лицом грозных испытаний» («Литературная газета», 1980, 16 июля).

Повесть переведена на молдавский, эстонский, польский, немецкий и японский языки.