Горячий лед - Фридрих Незнанский

— А вы работаете? — поинтересовалась Лена.

— Хотели спросить — на что я живу? Живу в основном на пенсию. И Валерка помогает деньгами, время от времени, — это она произнесла с такой интонацией в голосе, что Лена поняла — не «время от времени», а крайне редко.

— Я эти деньги берегу, откладываю, — продолжала Акулина Михайловна. — Он ведь мне дает, говорит, это, мол, на новый телевизор, это — на ремонт, это — на зимнее пальто. А зачем мне новый телевизор, меня и этот старый совершенно устраивает, зачем мне ремонт, если его и показать некому? В гости-то никто не заходит. И зачем новое пальто, если старое еще хоть куда?.. Вот я деньги откладываю. Конечно, беру из них кое-что время от времени — на одну пенсию-то особенно не проживешь — но стараюсь много не брать. Сейчас времена такие, что угодно случиться может. И со мной, да и с ним… Нет, вы не подумайте, он очень хороший у меня… Тут вот недавно день рождения у меня был. Так он мне стиральную машину подарил. Полный автомат. Дорогущая наверное, я такие только в рекламе по телевизору видела. Смешной он, Валерка-то. Ты, говорит, уже не в том возрасте, чтобы самой стирать, корячиться. Пусть за тебя машина стирает, мол. А я ей и не пользуюсь вовсе. Я привыкла руками, мне так удобней. А то машина какая-то… Я к ней и подойти-то боюсь! Сломаю еще. — Акулина Михайловна тяжело вздохнула. Ей хотелось одновременно и похвастаться вниманием сына, но и пожаловаться на недостаточность этого внимания.

Лена невольно улыбнулась:

— Что ж вы боитесь ее сломать, если все равно ей не пользуетесь?

— Жалко. Дорогая ведь вещь. Может, еще на что сгодится. Машинку подарил, — горько протянула она. — Он бы мне еще автомобиль подарил! Я ведь ему сказала, что ничего мне не надо, только бы он ко мне почаще приезжал или звонил. Чтобы рядом был. И я тогда буду цвести, как молодуха. Одиночество-то не слишком хорошо на здоровье влияет, а он все — «машина стиральная», «корячиться»! Бережет, называется! Да если бы он рядом был, я бы и стирала, и готовила, и убирала. Для себя-то чего стараться? Вот для кого-то, близкого, родного… Сын все-таки, не чужой же человек! А он мне все — работа. Заладил, как попугай, — работа, работа. Выходит, эта работа ему дороже, чем собственная мать!

— А он где работает? — как бы невзначай поинтересовалась Лена.

— А вы не знаете?

Лена отрицательно покачала головой, и это вышло у нее несколько испуганно.

— Я, честно говоря, сама так толком не могу понять.

Несколько минут сидели молча. Лена все боялась, что сейчас Синицына начнет задавать ей какие-нибудь каверзные вопросы насчет ее знакомства с Валерием, а она так и не придумала, что бы ей сказать по этому поводу. Врать этой милой женщине не очень хотелось, но не говорить же ей, в самом деле, что она — следователь Генеральной прокуратуры и подозревает сына милейшей Акулины Михайловны в том, что он совершил заказное убийство! И больно сделаешь, и полезного для себя уже ничего не выведаешь.

Но Синицына не стала расспрашивать Лену, видимо, у нее в голове уже сложилось какое-то свое, ясное ей, представление о том, кем, собственно, Лена приходится Валере. Она продолжала:

— Нет, это я так, к слову… Конечно, все матери хотят, чтобы их дети всегда были с ними рядом. Но так не бывает. Он уже взрослый. У него своя жизнь, он зарабатывает деньги. А как еще в этом мире прожить? Не сидеть же все время около меня… Нет, вообще, он очень хороший. А это я так… Глупости говорила. Дети начинают понимать своих родителей только тогда, когда у них самих появляются дети. Дай Бог, чтобы я скорее стала бабушкой. Ой, а хотите, я вам альбом с фотографиями покажу.

Лена вымучила из себя вежливую улыбку, и Акулина Михайловна помчалась за альбомом.

Валерий Синицын предстал перед Леной в различных ракурсах. То это был пятилетний надувшийся на весь мир карапуз, то печальный прыщавенький шестиклассник, то лохматый, хулиганистого вида, выпускник с гитарой в руках, то бедный лысенький солдатик и так далее. Самые последние фотографии — Синицын в спортивном костюме, и другая — в пресловутом малиновом пиджаке.

— Это последние, но они очень давно сделаны, — комментировала Акулина Михайловна. — Я его все прошу, чтобы он мне привез какие-нибудь новые, а он говорит, что новых нет. Это вот — пятый класс. Никогда не забуду… Я же в школе работала учителем географии. Естественно, все называли меня географичкой или еще Акулей и акулой, когда двойки ставила. Дети, они ведь что только не придумают. А Валерка все время с ними дрался, ему было больно и обидно, что меня так дразнят. Однажды так подрался с каким-то мальчишкой, что меня на педсовет вызывали. Выяснилось, что тот мальчишка меня каким-то матерным словом обозвал. Валерку простили. Он, вообще-то, знаете, очень чуткий… и был, и есть; У него природная чуткость. Он помогает всегда, если ему кажется, что кому-то нужна его помощь. Только как лучше помочь отдельно взятому индивидууму, он не знает. Поэтому у него не всегда получается произвести хорошее впечатление на человека. А это девятый класс… Ой, как же он плохо учился! Тогда в моде были всякие хиппи, неформалы или кто там еще. Он отрастил себе длинные волосы, все дни пропадал на улице, с гитарой, с друзьями. Какая уж тут учеба? И я его не могла заставить. Никакими способами! А между тем школу он закончил с серебряной медалью. Знаете, как вышло? Он же без отца воспитывался. А тут отец вдруг объявился. Решил посмотреть на выросшего сына, покачать права. А как сына-то увидел, с волосами до плеч, с сигаретой во рту, с гитарой, принялся его уму-разуму учить. А Валерка молча слушать не стал, он сказал ему все, что о нем думает. А отец возьми да и скажи, что по нему, небось, тюрьма плачет, что он — выродок, что он знать не знает, кто такие Блок, Гумилев, еще кого-то приплел, что, мол, жить ему в дерьме, в люди не выбиться, нормальным образованным человеком не быть. Валерка его пинком за дверь выставил. А сам задумался. Мне-то, конечно, ничего не сказал, но, я поняла, решил доказать, если не отцу, то себе уж точно, что он сможет, что он станет человеком. И взялся за учебу. Закончил вот школу с серебряной медалью. Потом поступил в Плехановскую академию. Но его с третьего курса выгнали, за драку. А подрался, между прочим, девушку защищая. Но там уж особенно до причин не докапывались. Сломал парню ногу, сделал сотрясение мозга, будь добр, забирай документы. И девушка-то за него не заступилась. Она, оказывается, любила того парня, который ее обижал. А мой Валерка из института прямиком в армию загремел. Как же я переживала! Там же дедовщина и вообще черт знает что! Могут ведь и на войну отправить. А он у меня прямолинейный, задиристый. Как ни приеду его навестить, так весь в синяках. И ничего, улыбается. Успокаивает меня — мне, мол, здесь нравится, ничего, как-нибудь прорвемся. Пришел из армии, и началась катавасия!

Слушая рассказы Акулины Михайловны, Лена почти стала симпатизировать Синицыну. Однако все мамы любят приукрашивать заслуги своих детей. К тому же, по словам Акулины Михайловны, дальше началась какая-то там «катавасия». Лена внимательно ее слушала.

— Все не мог нормальную работу себе найти, — продолжала та. — Везде же с высшим образованием нужны были. А абы кем он не хотел. Я и говорю ему, мол, поступай опять, заканчивай институт. Он сначала не хотел, говорил, куда мне, мол, снова учиться, деньги надо зарабатывать. Потом решил все-таки идти на заочное отделение, а днем работать. И нашел себе работу, черт бы ее побрал. Встретил своего дружка бывшего, школьного. Тот и предложил ему, чего, мол, учиться, когда можно хорошо зарабатывать. От меня-то он поначалу скрывал, говорил, что учится. Потом сказал, что хорошую работу нашел. Но, как говорится, все тайное становится явным.

— Так кем он стал-то? — спросила Лена.

— Кем? — словно вышла из оцепенения Акулина Михайловна. — Рэкетом они занялись, вот так. Дружки у него какие-то появились нехорошие. Я ему твердила все, чтоб домой их не водил. Он вроде бы поначалу меня слушался. А потом обнаглел. Стал со мной спорить, огрызаться. Раньше-то он хоть и не слушался, а все равно голос на меня повысить не смел. А тут… Очень опустился. Не в физическом, конечно, смысле, а в моральном. Все-таки деньги, добытые нечестным путем, очень разлагающе на человека действуют. Да, тот период времени, я помню, мы с ним все время ругались. У Олеши произведение такое есть, «Ни дня без строчки» называется. Ну а мне в пору роман писать — «Ни дня без ссоры». А потом он и вовсе ушел. Нашел себе какую-то девушку и к ней жить ушел. Ну, там потом на лад отношения пошли. Я его спрашиваю, собирается ли он на ней жениться, раз они вместе живут? А он мне точно не говорит, все мнется. Ну, пригласила я их к себе в гости, познакомиться. Приехали. Боже мой! Я и не знала, что он с местной красавицей живет! Так как я в школе работала, я знала почти всю молодежь нашего района. Эта девушка еще в одиннадцатом классе аборт себе сделала. Она на год его старше. Он, когда еще в школе учился, был в нее влюблен. Да в нее вся школа влюблена была. Она и правда красавица. Только вот один у нее недостаток — не любила она положительных мальчиков. Тот, от которого она забеременела в одиннадцатом классе, был местный хулиган. Сел потом за наркотики, она аборт себе сделала. Потом у нее все какие-то мужики непутевые были. Ну, а какие они должны быть, коли она сама непутевая? Вот и мой сынок попался. Точнее, нет, не попался. Они друг друга нашли. Судьба, видно, такая. Не думала я, что моего сына придется этакими характеристиками наделять. Ну, я тогда ничего не сказала. Но они и так все поняли, без слов. Больше она ко мне не приезжала. И он стал редко ездить.