Избранный круг - Андрей Столяров

- Ну, шевелись же ты, шевелись, тля заморенная...

И Земекис, подстегнутый интонацией, двигался некоторое время чуть-чуть живее. Мурзик, помнится, тогда тревожно глянул в их сторону. А через час Лариса, отдыхавшая на веранде, услышала сквозь полудрему следующий диалог:

- Может быть, тебе кого-нибудь привести? - спрашивал Мурзик, находившийся в глубине комнаты. - Чего ты, Виталик? У меня имеются вполне достойные кадры.

А Земекис оттуда же, из глубины, шелестел, видимо, пересохшим горлом:

- Случайные знакомства не помогают. Тебе - известно...

- Какие же они случайные? - искренне убеждал Мурзик. - Вовсе они не случайные. Для себя, можно сказать, готовил.

- Вот именно, что - для себя, - скрипнул Земекис.

- А как ты тогда намерен из этого выбираться?

Повисла пауза, а потом Земекис вздохнул, будто прошуршала бумага:

- Ну я не знаю... Есть, говорят, способы...

- На "подножных кормах"?

- Хотя бы...

- Рискованно, - тоже после длительной паузы сказал Мурзик.

- Думаешь "обрасту"?

- Уверен.

- А может быть, не "обрасту"?

- Я бы все-таки воздержался.

Слышно было, как передвинули в комнате стул. Лариса сжав ручки шезлонга, боялась пошевелиться. Мгновение давила непонятная тишина. И вдруг Земекис вяло, но иронически хмыкнул:

- Ничего, обойдется...

Она не слишком хорошо поняла, о чем они там препираются. Возникла на веранде Марьяна и, как бы невзначай, прикрыла дверь в комнаты. Смысл подслушанного разговора остался неясным. Однако через несколько дней беседа получила неожиданное продолжение.

Это произошло в ближайшие выходные. Уже на пляже, с утра Земекис был более вял, чем обычно: отказался играть в волейбол, с трудом стянул с себя джинсы и узкую какую-то давно не стиранную футболку, двинулся было к воде вместе со всеми, но - возвратился и плюхнулся на соломчатую подстилку. Дыхание у него было хриплое, как при высокой температуре. А когда часа, наверное, через три, приняв в расчет его состояние, они возвратились на дачу и Мурзик бодрым голосом объявил, что на обед у них сегодня будет нечто особенное: Никогда такого не ели. Пальчики оближете, вах! - Земекис, глядя в пространство, ответил, что есть ему что-то совершенно не хочется, вообще, немного знобит, наверное, простудился, вы - обедайте, а он подремлет часок-другой на солнце. Только, пожалуйста, не беспокойтесь, не обращайте внимания...

Ларису, помнится, поразило, каким быстрым и яростным взглядом сверкнула в этот момент Марьяна, впрочем сразу же опустив ресницы, словно боясь, что не сдержится и наговорит кучу резкостей. И как Мурзик споткнулся на полуслове и тут же взмахнул рукой, делая вид, что ничего особенного не услышал. И как Георг сразу же, будто воспитатель в детском саду, захлопал в ладони:

- Переодеваться! Переодеваться!..

Ей потом трудно было установить, зачем она через какое-то время, выскочила из дома. Наверное, чтобы повесить купальник на протянутые меж двух крепких сосен веревки. Однако она хорошо запомнила, как вдруг точно мохнатая гусеница поползла у неё по спине, как она, то есть Лариса, вздрогнула, пытаясь сообразить, откуда исходит это неприятное ощущение, и как на песчаной дорожке, тянущейся от калитки к веранде, она вдруг увидела того самого плюшевого жутковатого пса, который примерно месяц назад рычал на Земекиса.

Колени у неё сразу ослабли.

Однако коричневый, на жилистых лапах зверь, словно утратив инстинкты, даже не покосился в её сторону. Он подавался вперед, так что шея по ровной линии переходила в продолговатую морду, и, проследив за его страстным взглядом из-под пухлых бровей, Лариса сообразила, что взгляд этот сомнабулически прикован к Земекису, и что Земекис также подается вперед с матерчатого шезлонга, и что с колен у него сползает теплый клетчатый плед, и что рука его вытянута, а пальцы едва заметно шевелятся в воздухе.

Продолжалось это, наверное, два-три мгновения. А потом плюшевый пес, как когда-то на улице, бешено завилял обрубком хвоста, - сделал один шаг к веранде, затем, будто против воли, другой и наконец, усмиренный, положил голову на колени Земекису.

Ладонь опустилась и плотно легла на кудловатую морду. Человек и собака застыли в неком скульптурном единстве. Короткий смешной хвостик все же подрагивал.

- Пойдем-пойдем, - быстро сказал Георг, появившийся сзади.

Лариса от неожиданности чуть не подавилась испугом.

- Что это с ним?

- Не трогай его. Пусть отдыхает.

- Странно как-то...

- Пускай, не надо смотреть...

И Георг, обнимая Ларису за плечи, прижимая к себе и одновременно заслоняя веранду, вежливо, но решительно повлек её за угол.

Возможно, что уже через несколько дней, замороченная купаниями, походом к озерам и другими летними развлечениями, Лариса напрочь, как и о многом другом, забыла бы об увиденном. Это тоже развеялось бы в жаре и травяном светлом просторе. Тем более, что и Земекис, к вечеру, как ни в чем не бывало, появился в компании. Причем, вся его болезненная вяловатость куда-то исчезла; он был свеженький, будто только из отпуска или из длительного путешествия, двигался с необыкновенной легкостью, рассказывал анекдоты, и, наверное, чтобы стереть даже память о своем недавнем недомогании, с поразительным энтузиазмом ухаживал за Ларисой, и за Марьяной. Сразу чувствовалось, что человек возвратился к жизни.

- Принял таблеток и полегчало, - ответил он, не дожидаясь вопросов. Взял кружок колбасы, проглотил его, не разжевывая. - Ну что киснете? Погода, посмотрите, какая!..

Он даже организовал после ужина танцы, и без перерыва пребывал на ногах, выводя то одну партнершу, то сразу за ней - другую. Казалось, что об усталости он представления не имеет. Тусклость в его глазах сменилась желтым свечением. Будто зажглась живая теплая лампочка где-то внутри. Таким он ей нравился, и Лариса не без удовольствия с ним чуть-чуть флиртовала.

Так что загадочный эпизод, наверное, остался бы в прошлом, но во-первых, не давало о нем забыть некоторое раздражение, выказываемое именно в этот вечер Марьяной - та хоть и танцевала с Земекисом, но совершенно бесчувственно, хоть и смеялась его остротам, но - словно бы через силу, хоть и отвечала на комплименты, а все же, нет-нет, проскакивала у неё в голосе сдерживаемая злобноватость, раздражение, некий ядовитый подтекст, понятный лишь ему одному. Точно Земекис крупно перед ней провинился, и теперь необходимы были усилия, чтобы загладить вину. Лариса это чем дальше, тем сильней ощущала. А во-вторых, и, вероятно, самое главное: когда на другое утро, веселые и беспричинно хохочущие, они возвращались с реки, и Лариса немного отстала на середине подъема, чтобы сорвать три ярких ромашки, - прекрасно ведь будут смотреться у неё в комнате - она заметила некую впадину, скрытую низкорослым кустарником, и, когда осторожно приблизилась, сморщила кончик носа.