Станешь моей? (СИ) - Чер Алекс

С утра после душа так хотелось выспаться. И я надеялась, что хоть в госпитале это удастся, но увы, меня выписали.

Приятная женщина-доктор осмотрела мой разрез, который был не больше двух сантиметров величиной и уже начал активно затягиваться. Поругала за то, что я сама сняла повязку (хотя, честно говоря, выбора у меня не было: от грязных бинтов пришлось избавиться ещё до душа). Но зато наклеила какой-то волшебный заживляющий пластырь, который был почти не заметен на коже, а главное: не мешал. И я словно заново научилась ходить и почти перестала хромать.

И выздоравливать было приятно. А вот вернуться в коллектив и общую комнату – не очень. Но больше всего расстраивало, что теперь приходилось тратить время на одежду, причёску и макияж. Но такая уж теперь у меня работа. Да и куда ещё девать это время, если не на… а дальше «см. с пункта номер один: выбирать наряды и т. д.»

– Не возражаешь? – показываю я на пустые качели, когда, закончив «наводить красоту», быстренько прихватив с крайней к выходу стойки первое попавшееся платье для вечера и бросив его на кровать, я прихожу в самый дальний и пустынный уголок сада. Но и там оказываюсь не одна.

В тени тента и раскидистых деревьев, на другой лавочке-качелях, прикрыв лицо раскрытой книгой, делает вид что спит, Анита.

– Валяй! – убирает она увесистый том и роняет, не удержав в руке. – Если, конечно, не боишься.

– Чего? – поднимаю я упавшую на красивую терракотовую тротуарную плитку книгу, пока Анита садится, и устраиваюсь напротив. – Того, что ты что-нибудь стянешь у меня?

– Да как знать, от меня же, говорят, можно теперь чего угодно ожидать, – поправляет она неудобное узкое платье.

– Уверена, что это была не ты, – хмыкаю я, рассматривая название книги. – Достоевский? Серьёзно? Где ты это взяла?

– В библиотеке, – отмахивается она. – Скажу тебе честно, и двух страниц не осилила. И почему ты уверена, что это не я? Есть какие-то новые факты, подтверждающие мою невиновность? – такая надежда в её голосе.

– Увы, это только моё личное мнение. А фактов пока нет. И не будет, пока Кейт не вернётся, – имею я в виду, пока не вернётся Адам, но почему-то мне даже имя его вслух теперь называть трудно.

Из груди вырывается невольный вздох. Боль моя, печаль моя, заткнись! Всё, решение принято. Хоть и раздумывала я не дольше секунды. И вышло всё спонтанно. Но то, что для этих двоих всего лишь шоу – для меня жизнь. Не шутка, не фарс, не водевиль. У меня только одна девственность, и я уже щедро предложила её Эвану. А значит, если он согласится, так тому и быть. Пусть эти двое играют в свои игры сколько хотят. Для меня же это не спорт, не соревнование, не Дельфийские игры, а контракт. Трудовой договор, условия которого я выполню. Нет, я не бунтарка. Соблюдать инструкции умею. А вот делать то, что мне не присуще – нет. И даже ради рейтингов никого строить из себя не собираюсь.

«Буду такой, как есть! Подпись. Печать», – вот что я для себя решила.

А я честная, серьёзная, немного замкнутая, слегка прагматичная, не плакса и не склонна к излишней рефлексии. И не надо меня ни любить, ни жаловать. Просто дайте денег на операцию брату, и я пойду. Я приехала сюда за этим. Об этом и постараюсь думать. Глупое сердце, заткнись!

– Значит, до обеда новостей не будет, – вздыхает со мной в унисон Анита.

– Да, а пока всё только сплетни. Но ты же в курсе, что мнения разделились? Одни считают, что тебя подставили, другие – что это сделала ты.

– В курсе. Как думаешь, меня выгонят? – тяжело, печально вздыхает она.

– А это ты взяла все эти вещи? – удивляюсь я.

– Да нет же, Ева, нет. Но если Адам поверит в эту подставу, – морщится она, словно у неё резко заболел зуб. – Мне точно несдобровать. А у меня такой характер: не умею я унижаться, умолять, плакать, оправдываться, прикидываться бедной овечкой. Голову не склоню. А таких не любят. Я даже когда не виновата, вечно веду себя так, что именно мне и достаётся.

– Гордая? – настораживаюсь я, заметив какое-то движение. Шорох гальки, которой засыпана земля у кустов, чтобы не росла трава. Шиканье, сдавленные смешки, шепотки. Явно кто-то из девчонок решил подслушать о чём мы тут секретничаем.

– Мне жаль, Анита, что всё так сложилось. Но, знаешь, мне кажется, этого не случилось бы, если бы ты не врала, – стараюсь я не смотреть туда, где явно что-то затевается.

– Сама себе вырыла яму, – ничего не замечая, согласно качает она головой и опускает её так низко на грудь, что я вижу пружинки её волос, торчащие во все стороны даже на макушке. – Если меня выгонят, даже не знаю, как я вернусь домой так, – рассматривает она узор на ткани платья. И хоть прямо не говорит, нельзя, но я понимаю, что она имеет в виду деньги. – У матери семеро детей, а я старшая. Страна бедная. Городок маленький. Работы нет.

– Здесь у каждой – своя история, – помня, что нас подслушивают, да и камеры везде, ухожу я от «скользкой» темы, что куда опаснее воровства, потому что как раз «нарушение контракта» за которое выгоняют, и отрицательно качаю головой.

– Ага, только такие, как Кейт, богатенькие белые девочки, умеют прикидываться наивными глупышками, ратующими за честность и справедливость, а я – нет, – зло пинает она камешек.

– А с чего ты решила, что она прикидывается? Она немного наивная, слегка рассеянная, и она умышленно облила тебя крюшоном, да. Но и ты в столовой не сильно церемонишься, – стараюсь я придерживаться нейтральной позиции.

– А ты видела, как уверенно она подняла мой матрац? – не унимается Анита. – Уже одно это говорит само за себя.

– И о чём же оно говорит? – поправляю я ремешок туфли, что давит прямо на больное место. – Где же ещё прятать украденное в нашем общежитии, если не под матрасом?

– А что же ты тогда держала свои листки в чемодане, а не там? – горячится она, повышая голос.

– Может потому, что я ничего не крала? – показываю я глазами в сторону, где устроили засаду. – Да и какая нужда мне что-то доставать из чемодана и прятать? Но будь это не Кейт, а любая другая девушка, и она тоже заглянула бы сначала в тумбочку, а потом под матрас. Так что зря ты на неё наговариваешь, – снова скашиваю я красноречиво глаза. И «слава богу!» Анита догадывается, что за сигналы я ей посылаю.

«Подслушивают?» – произносит она одними губами. И я выразительно киваю в ответ.

– Да я понимаю, что несу всякую херню, – встаёт она и идёт к столику с водой и фруктами, что расставлены по всему саду, продолжая говорить. – Но это от бессилия и обиды. И знаешь, моя ошибка не в том, что я соврала. А в том, что эта роль не моя.

Она наливает два стакана воды доверху, разворачивается и идёт обратно.

– Я не плохая, не стерва, не дрянь, что толкнула тебя в море. Клянусь, я понятия не имела про этих ядовитых ежей, – кажется, повторяется она, пока я слежу во все глаза за кустами, а потом получаю немое указание говорить и громче.

– Ты даже не представляешь, насколько я с тобой согласна, что строить из себя кого-то – неблагодарное занятие. Всегда тем, кто умеет лгать – это сходит с рук, – скриплю я сиденьем, ёрзаю и создаю как можно больше шума, пока она крадётся к кустам. – А мне стоит соврать, и я тут же попадусь. Или стоит, например, сорваться и на кого-то наорать, даже по делу, и тут же чувствую себя виноватой…

Визг, что доносится из-за подстриженных по пояс кустов, когда Анита выплёскивает туда оба стакана воды, заглушает мои последние слова.

– Дура! Идиотка! Бешеная змея! Психованная! – с такими выкриками покидают своё укрытие неудавшиеся шпионки.

– Бешеная змея? – убедившись, что больше за живой изгородью никто не притаился, разворачивается Анита.

– В своей чёрной шёлковой пижаме ты правда была похожа на аспида, – пожимаю я плечами. – Но я бы назвала тебя «Туча», даже «Тучка».

– Почему? – с подозрением смотрит она на своё тёмно-лиловое платье.

– Потому что вот, – показываю я её объёмную причёску. – Потому что «грозовая». А ещё потому, что всех вечно поливаешь. И даже топишь, – улыбаюсь я, пока она возвращает стаканы на место.