Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

Уми не сумела сдержать тяжёлого вздоха, и отец постарался приободрить её:

– Все женихи, которых я подыскал для тебя, исключительно прекрасные молодые люди. Кого бы ты ни выбрала, брак с ним послужит к чести нашего клана.

Уми с горечью усмехнулась. Будь у неё выбор, она продолжила бы работать в игорном доме – до тех пор, пока крепче не встанет на ноги и не добьётся того признания, которого, она нисколько не сомневалась, была достойна.

– Первые смотрины назначены уже на сегодня, в час Обезьяны[8], – тем временем продолжал отец, не подозревая, какие мысли одолевали дочь.

Уми заметила на его лице тень облегчения: наверняка он готовился к более бурной реакции на известие о замужестве. Но при отце Уми никогда не давала волю чувствам. Не собиралась она изменять своей привычке и теперь, хотя известие о смотринах, за которыми должно было последовать скорое замужество, окончательно огорошило Уми.

С другой стороны, если ей не удастся избавиться от проклятия, то брак наверняка перестанет казаться самым страшным и неминуемым событием в жизни. Разве может быть что-то страшнее скоропостижной смерти?..

От безрадостных раздумий Уми отвлёк голос отца.

– У меня есть для тебя ещё кое-что.

Итиро достал из ящика стола небольшой свёрток. Он протянул его Уми, и та взяла его, теряясь в догадках, что же может быть внутри.

– Открой его, если не терпится, – краешком губ улыбнулся отец.

Уми смущённо потупила взгляд – всё-таки отец слишком хорошо её знал, – и принялась рассматривать свёрток. Он был лёгкий и маленький, едва ли больше её кулака. Уми покрутила свёрток в руках – внутри что-то еле слышно звякнуло. Потянув за конец тесёмки, Уми развязала её и осторожно развернула тряпицу.

В свёртке оказалась лакированная шкатулка, украшенная резным орнаментом из бамбуковых листьев. Никаких ручек или видимых крючочков, за которые можно было бы ухватиться и открыть шкатулку, Уми не увидела. Глаза её загорелись от восторга – шкатулки с секретом она очень любила. Отец, зная об этом пристрастии дочери, часто привозил ей подобные милые безделицы. Над одной шкатулкой Уми как-то корпела не один день, прежде чем сумела открыть её.

Вот и теперь Уми с интересом склонилась над шкатулкой. Повертев её в руках и попытавшись сдвинуть стенки, Уми поставила шкатулку на стол и принялась рассматривать узор на крышке. Среди острых листьев бамбука Уми увидела маленькую бабочку. Хрупкая и нежная, Уми поначалу и не заметила её. Она провела пальцем по бабочке и почувствовала под ней выпуклость. Это могла быть и краска, нанесённая особым образом, чтобы придать бабочке объём. Но Уми больше склонялась к тому, что то была часть механизма, открывающего шкатулку.

Уми осторожно надавила пальцем на бабочку, и крышка шкатулки с тихим шорохом немного сдвинулась в сторону.

– Ну и ну! – восхитился отец и расхохотался. – Я полдня ломал голову над тем, как открыть эту шкатулку, а тебе и пяти минут хватило, чтобы разгадать её секрет!

Польщённая похвалой отца, Уми отодвинула крышку. Глаза её расширились от изумления. Внутри шкатулочки лежала золотая шпилька-кандза́си на двух ножках. Сверху её украшал шарик из коралла, на котором с необычайным мастерством были вырезаны цветы сливы, летящие на ветру.

– Эта кандзаси украшала волосы твоей матери в день нашей свадьбы. Она как-то говорила мне, что этой вещице уже не одна сотня лет и что она передавалась в её семье из поколения в поколение, – проговорил отец. – Не знаю, так ли это на самом деле или Мио́ри просто сочинила красивую легенду о древней семейной реликвии… Как бы то ни было, я уверен, она очень хотела, чтобы ты тоже её надела, когда будешь выходить замуж.

Уми не осмелилась взять в руки шпильку. Вещей, принадлежавших матери, в усадьбе Хаяси осталось совсем немного, и Уми предпочла бы, чтобы от них избавились совсем – как поступают с вещами, принадлежавшими покойнику. После смерти близкого человека родственники всегда старались поскорее раздать или сжечь такие вещи, чтобы они не оставались в доме, напоминая о том, чего уже было не вернуть.

Для Уми мать всё равно что умерла в тот злополучный день, почти четырнадцать лет назад, когда она ушла из дома. Ушла, чтобы никогда больше не вернуться.

Уми чувствовала, что отец смотрит на неё, и потому крепко сжала челюсти, чтобы не сказать лишнего. Она прекрасно знала: после того, как мать бросила их, у отца были другие женщины. Но Уми догадывалась, что Итиро Хаяси до сих пор любил свою первую и единственную жену и что он всё ещё тосковал по ней, как порой тосковала и она.

Если бы на то была воля Уми, она без всякой жалости вырезала бы из себя все воспоминания детства, связанные с матерью, уничтожила бы любое напоминание о том, что она когда-то вообще существовала в её жизни. Многие события детства и впрямь изгладились из её памяти, но кое-что всё-таки осталось. Вот Миори в светлом кимоно склонила голову перед домашним алтарём – точно так же делала и Уми каждое утро, день ото дня. А в прошлом году, когда Уми простыла и всю ночь промучилась от жара, ей почудился слабый голос матери, которая тихонько напевала ей колыбельную…

К горлу подступил комок невысказанной горечи. Уми понимала, что надо поблагодарить отца или хотя бы сказать ему что-то, но не могла произнести ни слова.

От дальнейшей неловкости их спас шорох раздвижных дверей. В кабинет отца заглянул один из братьев, дежуривших у ворот усадьбы.

– Оябун, – он низко поклонился отцу и доложил, не разгибая спины: – Там пришёл какой-то парень – говорит, что хочет наняться к нам на работу.

Отец нахмурился.

– Я занят. Пускай приходит завтра.

– Но он говорит, что у него есть рекомендация от бабушки Абэ.

Тут на новоприбывшего уставилась и Уми. Она увидела свой шанс избежать продолжения неловкой беседы о матери, и потому обратилась к отцу:

– Позвольте мне поговорить с этим человеком. Если из него выйдет какой-то толк, я вам об этом скажу, и завтра вы сами с ним побеседуете. А если нет, то вам и время на него тратить не придётся.

Поразмыслив немного, отец кивнул и проговорил:

– Хорошо. Но учти: если ты всё же решишь нанять этого человека, он будет под твоей личной ответственностью.

Глава 6. Горо

Горо Ямада уже неделю обивал пороги в Ганрю, но никто не хотел брать его на работу.