Жара и пыль - Рут Джабвала

Карим провел меня в комнату, полную людей. Сначала я подумала, что у них вечеринка, но потом поняла, что они зашли просто так. Все были из компании Карима и Китти. Большинство сидело на полу, на разбросанных подушках, валиках и коврах. Все было индийским, подобно почти всем присутствующим. Звучала запись индийского сарода[12], которую никто не слушал, но она служила фоном для их бесед, проходивших на высоких, как бы птичьих нотах. Китти устроилась на красном с золотом диване, который когда-то служил качелями и был прикреплён длинными золотыми цепями к потолку. Она тоже была одета в небрежно строгий лондонский наряд (брюки и шелковую блузку) и носила его так же грациозно, как носила бы сари: возможно, так казалось из-за ее очень тонких рук, талии и шеи, но удивительно округлых бедер. Она тоже поприветствовала меня и, помахав рукой в неопределенном направлении, пробормотала: «Присаживайтесь».

Я так и не разобралась в том, кем были все эти люди и жили ли они в Лондоне или просто приехали в гости. У меня сложилось впечатление, что они с легкостью ездили туда-сюда, и иногда было неясно, говорят ли они о лондонских событиях или о том, что произошло в Бомбее. Все присутствующие хорошо разбирались в купле-продаже и со знанием дела обсуждали, какие семейные реликвии можно безопасно вывозить из Индии в ручном багаже, а какие лучше доставлять другими способами.

Единственными англичанами, кроме меня, была пара Кит и Дорин. Они казались более крупными и сильными, более грубыми по сравнению с остальными и с большим интересом, даже, как мне показалось, с жадностью, слушали разговоры о семейных сокровищах. Они рассказали мне, что занимаются пошивом одежды и собираются заняться производством вещей исключительно из индийской материи. Они собирались заключить договор с Китти и Каримом: Карим будет им помогать налаживать деловые отношения с партнерами, а Китти займется творческой стороной. Она, видите ли, очень творческая натура.

Карим свернулся калачиком на подушке у моих ног. Он посмотрел на меня своими красивыми глазами и сказал: «Расскажите же нам, что вы хотите изучать». Когда я объяснила, что мне особенно интересен его дядя, предыдущий Наваб, он сказал: «Ну, это был такой шалун!». Все засмеялись и сказали, что в те времена люди позволяли себе немало шалостей. И начали рассказывать истории. У всех имелись родственники, ввязывавшиеся во всевозможные скандалы в лондонских гостиницах; свергнутые с трона за жуткие преступления; бросавшие на ветер семейные состояния; спивавшиеся, погибавшие от наркотиков или яда, подсыпанного незаконнорожденными братьями. В рассказах этих звучала тоска по прошлому: «Что ни говори, — заключил один из них, — а те дни были по-своему очаровательны».

Затем они перешли к обсуждению настоящего, напрочь лишенного очарования. Индия была, конечно, домом, но жить там становилось столь трудно, что приходилось оставаться за границей. Несмотря на это, все до единого были готовы служить Индии и служили бы, если бы только не это непримиримое отношение нынешнего правительства, из-за чего все они испытали множество неприятностей. Одна девушка рассказала, как ее семья попыталась из своего дворца сделать отель. Место было живописное, с разнообразными достопримечательностями, и некоторые зарубежные инвесторы очень заинтересовались этим начинанием. Но индийское правительство сначала потребовало лицензии на все, что только можно, а затем отказалось их выдать. Взять, к примеру, само здание: старое, построенное в девятнадцатом веке, туда, конечно, для нужд современных туристов необходимо было доставить и установить всякие современные удобства. Нельзя же ожидать, сказала она, что такой турист будет в нужнике сидеть! Но попробуйте объяснить все это государственному чиновнику, которому известно только слово «нет». В конце концов, у инвесторов пропало желание в этом участвовать, и они ушли. Теперь бесхозный дворец просто остался стоять с проседающей крышей, так что у семьи не оставалось другого выхода, кроме как выставить другое свое имущество на аукцион за границей — бесценные вещи, включая золотую колесницу, в которой раз в год Кришну возили на праздничную процессию. Они даже цену за нее хорошую получили, но, как водится, нужно было платить множеству посредников: и аукционщикам, и людям, организовавшим вывоз предметов из страны.

Карим сказал, что ему тоже пришлось избавиться от большинства сокровищ из дворца в Хатме. Оставить их там означало бы отдать на съедение белым муравьям и плесени. Там оставалась коллекция миниатюр, но она оказалась никому не нужна — даже описана не была, картины просто обернули тканью и отправили в подвальные помещения. Теперь, к сожалению, большинство вещей уже продано зарубежным покупателям, хотя некоторые из картин Карим сохранил, и не столько из-за их ценности, сколько ради семейных воспоминаний.

— Идемте, я вам покажу. — Он вскочил, грациозно распрямив длинные ноги, и повел меня в другую комнату. Это была довольно экзотичная гостиная, заполненная ковриками и расписной мебелью, но Карим сказал, что это просто каморка, где им с Китти иногда нравится отдыхать. Именно здесь, в золотой раме на красных обоях каморки Китти и Карима, я впервые увидела дворец Хатма. Его вид отличался от нынешнего, но, возможно, дело просто было в стиле художника. Все было украшено самоцветами: цветы в саду, капли воды в фонтане.

На картинах были изображены принцы и принцессы за различными приятными занятиями. Принцы походили на Карима, принцессы — на Китти. Все они были с ног до головы обвешаны драгоценностями. По словам Карима, большинство семейных драгоценностей исчезло очень давно; кстати говоря, сказал он, улыбаясь, именно Наваб, которым я так интересовалась, и несет ответственность за их исчезновение. Ему всегда недоставало денег, неважно каким способом добытых. Он вел довольно разгульный образ жизни и участвовал во множестве скандалов, говорят, даже (возможно, я слыхала?) была какая-то история с англичанкой, женой представителя английских властей.

— Возможно, — сказала я и перешла к следующей картине. Это, объяснил Карим, основатель нашего рода Аманулла Хан (тот самый, что нашел убежище у Баба Фирдауша). На полотне он выглядел довольно солидно: в халате, расшитом цветами, в розовой чалме, с длинными усами и кальяном. Но, по словам Карима, картина изображала его в конце жизни, когда завоеваниям пришел конец после заключения перемирия с Восточно-Индийской компанией. До этого он в основном жил в седле, без всякого имущества — только сабля да шайка сопровождавших его разбойников.

— Тот еще был тип! — сказал Карим об Аманулле Хане с тем же восхищением, что и о Навабе. — Аманулла был невысокий, приземистый и кривоногий от вечной езды верхом. Все его боялись из-за взрывного характера. Он становился особенно вздорным, когда пил, и как-то раз, когда его собутыльник о чем-то с ним заспорил, Аманулла так рассвирепел, что выхватил саблю и отхватил бедняге руку. Вот так! О нем ходит много разных историй, и люди о нем до сих пор песни поют, народные и всякие. Семья наша с 1817 года существует, тогда мы стали Навабами, а уж если я когда-нибудь соберусь избираться в парламент, меня на руках туда понесут. Иногда я думаю, мне бы хотелось — в конце концов я индус и хочу служить своей стране и так далее, — но знаете, когда бы мы ни ездили в Хатм, у Китти начинается несварение из-за воды. Да и врача там как такового не найдешь, поэтому что же нам остается делать, приходится как можно скорее возвращаться в отель в Бомбее. Но теперь мы подумываем, не купить ли в Бомбее квартиру, раз уж мы взялись за это дело с Китом и Дорин. Китти занималась изучением древних индийских картин из Аджанты[13] и прочих потрясающих мест, ее эскизы будут основаны именно на них, так что мы и на самом деле будем служить нашей стране, правда? Посредством экспорта-импорта?

Он посмотрел на меня глазами, в которых была глубина и тоска (точь-в-точь Индер Лал, как я позже обнаружила). Я больше не виделась с ним после той встречи, и, хотя я иногда думаю здесь о нем, очень трудно представить его или Китти в Хатме, или Сатипуре, или даже в тех частях Бомбея, которые мне удалось увидеть.

Теперь за Оливией приезжал не Гарри, а машина с шофером. Гарри совсем разболелся. Он утверждал, что не может больше выносить ни эту жару, ни еду из кухни Наваба. Он вечно жаловался на расстройство желудка, несмотря на то что Наваб лично занимался заказами его блюд, и только повару, обученному европейской стряпне, было позволено их готовить. Но Гарри все равно не мог есть ничего из них.

Бо́льшую часть времени он сидел в своих комнатах, куда Оливия приходила его навестить. Но и в ее присутствии его настроение не менялось: оставалось таким же плохим. Однажды он даже резко спросил ее:

— Дуглас ведь не знает, что вы приезжаете в Хатм? — И до того, как она нашлась с ответом, добавил: — Не надо вам приезжать. Не стоит вам здесь находиться.