Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина

Я сидела в самом углу залы, рядышком с ёлкой и невидящим взглядом смотрела куда-то перед собой.

– Вам не холодно?

Звонкий голос вывел меня из оцепенения, я подняла глаза. На меня смотрел Дмитрий Николаевич. Не по возрасту высокий, тонкокостный и изящный, он взял лучшие черты венценосных родителей и красотою превосходил всех своих многочисленных сестер.

– Нет, нисколько, – ответила я.

– А мне холодно, – он поежился, и я заметила лихорадочный румянец на нежных щеках царевича.

– Похоже, у вас жар, – осторожно предположила я, – вам нужен лекарь.

– Наверное, – он светло улыбнулся, – лекари дают лекарства, а мне поможет лишь чудо. Только чудес не бывает, – тихо добавил Дмитрий.

– Не бывает, – еле слышно подтвердила я.

Он сел рядышком. Мы не говорили. Думали каждый о своем. Двое странных детей великих семей. Хворый наследник престола и тогда еще графская дочь. Охрана и воспитатели ненавязчиво следили за нами. Ему тогда было четырнадцать лет.

Алексей припозднился. Вошел в распахнутые двери, оглядывая зал, а я поняла, что всё это время не сводила глаз с этих самых дверей. Я взялась за белую ленту на новом платье и резко опустила голову, цепляясь взглядом в начищенный до блеска паркет.

– Теперь жар у вас, – тихо заметил Дмитрий. – И всё же, если бы чудеса случались, я попросил бы одно не для себя.

Я заставила себя взглянуть в его лицо и, вымучив улыбку, спросила:

– Нет?

Дмитрий протянул мне затянутую в белую перчатку ладонь, я несмело вложила в неё руку.

– Я попросил бы чуда для вас, – ответил царевич и чуть сжал мои пальцы, я же смотрела в прозрачные глаза Дмитрия, но ничего не видела.

Я всею собой чувствовала приближение Алексея.

– Чуда… – зло усмехнулась я. –  Но что если чудо оказалось бы наказанием, а не наградой? Что если бы это чудо могло уничтожить даже вас?  

– Тогда это было бы то самое чудо, что я просил в подарок у Господа для себя самого.

Он поцеловал мне руку, поднялся со скамьи и ушел, остановился чуть поодаль, приветствуя кузена, и я последовала его примеру, намереваясь сказаться больной и упросить матушку покинуть праздник.

Не успела. Алексей встал у меня на пути. Он схватил меня чуть выше запястья и, сжав пальцы так сильно, что я с трудом сдержала крик боли, наклонился к моему уху, зло процедив:

– О чем вы говорили?!

– О чуде, – выплюнула я в ответ. – Если от ваших прикосновений не останется синяка – то будет оно.

Алексей дернулся, отпустил меня. Я поклонилась князю и ушла к  матери. Мы уехали, а вот отец задержался до утра. Жаль, не во дворце. Он снова играл. Он проигрался.

Снова.       

Почти забытое прошлое. Осколки словно чужих воспоминаний. Чужая жизнь. Нелепое серое платье подтверждало это лучше всяких слов.

За окном черно. Пролетали невидимые глазу леса, на полустанке светил одинокий фонарь. Дымил паровоз, пассажиры спали, и где-то у печки наверняка утирал пот кочегар – жарко горел огонь, заставляющий состав двигаться.

Я смотрела в окно, перебирая события вчерашнего дня, словно разноцветные бусины: смех француженки, лицо Насти в тумане сигаретного дыма и мягкая улыбка Ивана.

В кресле напротив заснул Алексей.

Глава 9

Поезд прибыл. Пассажиры уже начали сходить, и сонный вокзал такой же сонной Москвы медленно просыпался.

Я застегнула жакет и посмотрелась в зеркало. Идеально скроенный костюм оттенял белизну кожи, подчеркивая хрупкость своей владелицы. Даже лицо моё будто стало другим: вызывающе пухлая нижняя губа, высокие скулы, тонкие брови вразлет. Не женщина – дорогая игрушка. Что ж, нельзя не признать, у его сиятельства прекрасный вкус.  

Я скривилась и заколола волосы так, как делала когда-то мама. Теперь серебристое стекло отразило графиню Шувалову.

Да, в сером мне, определенно, лучше в разы.

Я сложила форменное платье в ровную стопку и вышла из уборной. Алексей окинул меня придирчивым взглядом и любезно подал саквояж. Подошел к вешалке и так же педантично, как я до того, свернул моё пальто.

– Благодарю, – я приняла его и, убрав, защелкнула замок.

Милевский подошел сзади, накинул на меня отороченную мехом накидку и огладил мои плечи, чуть дольше положенного задержав ладони на моих руках.

– Совершенство, – прошептал он мне в волосы и поймал мою ладонь, вынуждая развернуться к нему лицом.

Он пленил мой взгляд, наклонился ко мне. Жаркое дыхание коснулось запястья, я вздрогнула и, вырвав руку, отшатнулась от князя. Милевский подхватил мой саквояж и, громко выкрикнув проводнику, чтобы вынес вещи, шутливо бросил:

– Боишься меня, Мари?

Он не стал ждать ответа, первым прошел к выходу, чтобы затем помочь мне спуститься. Я шагнула на железную ступень и вдохнула весенний московский воздух.

Нет, мой князь. Ты и сам это знаешь – я боюсь не тебя.

На соседнем пути стоял литерный поезд. Он приехал раньше, обогнав нас в пути, и, вероятно, был пуст, не горели огни в вагоне напротив.

Старый слуга Московского дома Милевских – Федор, ждал на платформе. Мужчина низко поклонился Алексею, а потом заметил и меня. Крякнул довольно и улыбнулся в бороду. Кто-то раскрыл занавес в окне первоочередного состава, и я застыла, вглядываясь в знакомые черты. Портреты в газетах безбожно лгали, они не в силах были передать этой изящной, почти болезненной красоты.

Дмитрий Николаевич внимательно изучал меня.

– Что случилось? – нахмурился Алексей и проследил за моим взглядом. Резко поклонился царевичу и больно сжал мою руку, фактически стаскивая со ступени.

– Идем! – властно бросил он мне, жестом приказывая Федору вести.

Я оглянулась. Младший Михайлов, чуть склонив голову к плечу, смотрел на нас. Алексей же тащил меня словно баржу, не останавливаясь и не обращая внимания на слабые попытки сопротивления. Разумеется, разве мнение вещи может быть важно?

Милевский всего-то напомнил мне – кто я есть.

Мы вышли на Каланчевскую площадь. Экипаж, по старинке запряженный тройкой лошадей, уже ждал нас. Я вновь попыталась выдернуть руку, Алексей сжал мой локоть еще сильнее.

– Вы делаете мне больно, князь, – зашипела я.

– Больно? – остановился Милевский, развернулся ко мне и скороговоркой сказал: – Больно, когда твоя женщина из-за собственного упрямства ставит свою жизнь под угрозу, когда из-за глупого любопытства она привлекает к себе опасное внимание высоких персон.

Он прижал меня к себе и, наклонившись к самому уху, зло процедил:   

– Больно видеть, как она целует другого!

Другого? Он видел, как я целую Василия? Милевский обезумел, ревнуя к мальчику восьми лет? Я вздрогнула, князь поцеловал меня в висок и отпустил. И только тогда я поняла, нет, Алексей здоров. Это я больна! Потому что успела забыть... как целовала Ивана.

– Я не твоя, Алексей. Я не вещь, – спрятала дрожащие руки под накидку.

– Не моя?  – усмехнулся Милевский. – Тогда чья же? Может быть, Бортникова? А ведь он не лучше меня, Мари, – он пальцами обхватил меня за подбородок, заставляя смотреть в злые глаза. – Хуже, милая, хуже. Ведь я хотя бы честен с тобой.

– Что ты имеешь в виду? – я положила ладонь на его запястье, он ослабил хватку, обжег взглядом, пальцем провел по моей нижней губе.

– Ничего, – князь издевательски улыбнулся. – Ты осталась довольна ласками господина адвоката? Тебе ведь есть с чем сравнивать.

Я мотнула головой, вырываясь из его рук, и что было сил ударила его по щеке. Сцепила челюсти, злясь на саму себя. Господи, какая пошлость! До чего я дошла! Старый Федор рядом мялся с ноги на ногу, не зная, что делать и куда смотреть.

– Прелестно! – довольно рассмеялся Алексей.

– Батюшки-святы, а я-то уже подумал… старый дурак… – пробурчал слуга себе под нос. – Что будет… что будет? – причитал он.