Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина

– Примеряешь роль сыщика? – он откинулся на стуле. – Собираешься посвятить делу о краже в поместье все пятнадцать часов до Москвы?  

– Примеряю? – переспросила я. – Не вы ли устроили эту командировку, ваше сиятельство? Не вы ли уверяли, что я непременно справлюсь с расследованием. Вот я и отрабатываю свой хлеб.

Я демонстративно посмотрела на пустую тарелку и добавила:

– И кашу.

– Charmante! – рассмеялся Алексей.

Я вежливо улыбнулась.

– И всё же?

– Княжна давно овдовела. Богатая, эксцентричная, все еще привлекательная женщина. Вокруг неё всегда много поклонников. Разных поклонников, – добавил Алексей. – Артисты, поэты, музыканты, военные… неродовитые военные. Рано или поздно это должно было случиться. Украдены фамильные бриллианты. Гарнитур моей бабки – матери княжны. Я же лицо заинтересованное. Я наследую Давыдовой.

Много разных поклонников. В высоких кругах не принято называть вещи своими именами, но мне – позволительно.

– Любовник? – прямо спросила я.

– Вероятно, – он кивнул. Поднялся из-за стола и встал у окна, раскрыв плотный бархатный занавес и впуская в помещение дневной свет. – Ситуация весьма щекотлива. Неразборчивость в связях при столь высоком положении – лакомый кусочек для сплетников. Государь покровительствует нашей семье, но высшее расположение величина непостоянная.

– Мне ли не знать, – согласилась я. – Что ж, теперь нежелание Анастасии Алексеевны видеть в своем доме полицейских становится ясным. Но ведь бриллианты не так просто сбыть... камни, как мне рассказывал как-то Петя, часто оказываются или в частной коллекции, или где-то в Европе. Может быть, кто-то интересовался приобретением гарнитура?

– Мне это неизвестно, – ответил Алексей. – У тебя будет возможность задать свои вопросы княжне лично.

– Я непременно сделаю это, раз уж именно мне выпала честь быть лицом Управления.

– Тебе нельзя быть в Петербурге, Мари, – с нажимом сказал Алексей и отвернулся к окну.  – Играйся в сыщика в безопасном месте и так, чтобы я был рядом. Остафьево – вполне подойдет для этих целей.

Тяжело останавливался состав. Тяжело текли мысли. Тяжело противиться чужой воле, если суть женская – подчиняться.

Я взяла в руки салфетку и промокнула ею уголок рта. Что толку спорить? Это не имеет смысла. Мне нельзя быть в Петербурге, он прав. Вопрос лишь в том, где мне быть можно. Боюсь, я давно уже неподходящая компания даже для эксцентричной княжны.

– Я ценю вашу заботу, князь, – заметила я и поднялась из-за стола. – А теперь, если позволите, мне действительно стоило бы отдохнуть.  

Он не возражал. Будто бы не отдавая себе отчета в собственных действиях, шагнул следом и остановился посреди красного ковра вагона.

– Отдыхай, – он медленно кивнул, отпуская меня.

Преимущества путешествия первым классом – комфорт. Напротив дивана у окна за резной деревянной ширмой пряталось широкое кресло. Я уселась в нём и закрыла глаза, отрешаясь от мира, оставляя Алексея наедине с его мыслями.

Лязгнул поезд. Запел гудок. Застучали колеса, скрежетали детали, где-то вдалеке хлопали двери и, забираясь в щели, насвистывал ветер. Музыка дорог играла свой неповторимый вальс. От плотного завтрака клонило в сон, и я уснула почти мгновенно, несмотря на присутствие рядом Алексея.

Или благодаря этому?

Мне снилась усадьба. Быстрая речка, высокая трава. Пегая Ромашка теплыми губами брала яблоко из моих рук, а я трепала жесткую гриву. Низко летали ласточки, тяжелая туча грозила скорым дождем. Я запрыгнула на лошадь и сжала колени, кобылка полетела сизому облаку навстречу. Молния разрезала небо, Ромашка испуганно всхрапнула, а я спрыгнула на влажную землю. Раскинула руки и закружилась в безумном танце, загораясь свечкой. Тугие струи белого, будто бы молочного дождя гасили пламя, и я смеялась, отпуская стихию на волю. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Не было бед и печалей. Ни прошлого, ни будущего. Лишь бескрайнее поле, на котором танцует свой танец живой огонь.

– Мужчины предпочитают жестокие игры, – Оля стояла рядом и с нежностью смотрела на меня. – Ты совсем не знаешь правил, моя маленькая сестренка… Ты не сможешь защитить себя.

– И что же мне делать? – я остановилась и впилась глазами в родное лицо. – Носить с собой оружие?

– Оружие? – Оля звонко рассмеялась. – Зачем оружие оружию? Просто сожги!

– Сжечь? – я взглянула на объятые пламенем руки.

– Мне пора, – поцеловала она меня в лоб на прощанье.

Я смотрела, как Оля уходит, и не могла пошевелиться. Её белое, нетронутое дождем платье, стелилось по мокрой земле. То самое платье, в котором она ушла от меня в стылую землю. Задержать! Еще на миг! Еще раз взглянуть в родные глаза, услышать её голос!

– Кого сжечь, Оля?! – крикнула я в пустоту.

– Того, кто горит, – прошептал дождь.

Оля… сестра всегда снилась мне по весне. Я нехотя открыла глаза, прогоняя остатки странного сна. Милевский сидел напротив и листал газету. В том самом кресле, где я заснула. Я же лежала на диване: под щекой подушка, ноги укрыты пледом.   

– Чаю? – спросил Алексей, не отрываясь от новости.

– Пожалуй…

Когда он перенес меня? Сколько я спала?

 – Который час? – уточнила я, свесив ноги и усаживаясь на диване.

Волосы рассыпались по плечам. Разве я успела разобрать их?

– Восемь, – заметил Милевский и отложил газету.

На журнальном столике красного дерева инородным пятном выделялись безобразные дешевые шпильки.

– Это я, – он поджал губы. – Прости.

Это простое слово так непросто давалось ему.

Я промолчала. Поднялась на ноги и прошла к столу. На том кресле, где я снимала пальто, ждала новой хозяйки аккуратно развешенная на спинке женская одежда. Дорогая одежда. Вишневый жакет, такая же юбка, белоснежная блуза. Черные ботинки тонкой лаковой кожи на шнуровке стояли на бархатной обивке. Золотая замена моим заколкам лежала там же, рядом.  

Снова пришел буфетчик, подал ужин. Собрал пустые тарелки, кинув несколько любопытных взглядов и разом оценивая – и мою неряшливую голову, и мятое платье, и разложенный на кресле костюм.

Я лишь усмехнулась себе под нос. Люди вольны думать, что пожелают.

Ночь прокралась в ускользающий от времени поезд. Настольная лампа почти не давала света, но рождала тень. Алексей читал. Я же, не скрываясь, рассматривала красивое лицо жениха покойной сестры. Давно уже родное мне лицо.

– Вы устали, князь, – улыбнулась я. – Может быть, отложите чтение на завтра? Или вы осваиваете новую, доселе неведомую никому методику?

Он недоуменно посмотрел на меня.

– Вы уже несколько часов читаете одну страницу. Перевернутую вверх тормашками страницу, – серьезно уточнила я.

– Никогда не видел более интересной газеты, – согласился Милевский и негромко рассмеялся.

– Позволите взглянуть? – я протянула руку.

Алексей подал мне свежий выпуск «Нового времени». Пробежала глазами по первой полосе: «Дмитрий Николаевич», «Пожертвование», «Московский воспитательский дом».

Царевича ждут в Москве? Не его ли поезд стоял на соседнем пути? Впрочем, какая мне разница, где сейчас младший Михайлов? То короткое знакомство давно стерлось из его памяти. Большеглазый оленёнок… болезненный, нежный юноша с лихорадочным румянцем во всю щеку.

Я всегда любила Рождество. Украшенные цветной бумагой коробки дорогих конфет, банты, ленты, куклы, платья. Засахаренные орешки – их покупала мне Оля на собственные деньги. Она бережливо откладывала каждую копейку, чтобы сделать младшей сестре приятное. Нас не баловали, даже когда мы еще были богаты, и принимая подарок из её рук, я купалась в океане любви.

Первое Рождество без Оли было пустым. Большая ёлка в особняке на Мойке, гора ненужных подарков и приглашение в Зимний. Зимний… летний, всё одно.

Длинный стол, уставленный угощениями, белые колонны, расписные потолки, позолота и зеркала, отражающие сверкающее великолепие. Государевы дети, великие князья с семьями. Играла музыка, кто-то смеялся. Звуки, люди – всё слилось в одно сплошное разноцветное и шумное пятно.