В простор планетный - Абрам Палей

Однако он смотрел и слушал.

Всем другим инструментам Анна предпочитала мультитон. Она любила его за богатство почти неуловимо переходящих друг в друга тонов, за бесконечное разнообразие тембров. Отчасти он напоминал старинный орган, но звуки были мягче, гибче, а главное, он был гораздо многозвучнее, не говоря уже о том, что не подавлял устрашающей громоздкостью, как его старинный предшественник. Правда, и овладеть мультитоном труднее, чем любым другим инструментом.

Студий для всемирных передач было много. Концерт Анны передавался из помещения на Гавайских островах, в десять часов утра по тамошнему времени. Место не имело особого значения: на концерте, как на любом спектакле, лекции, собрании, можно было присутствовать, находясь в любой точке земной поверхности.

Анна сидит у инструмента. Какое сильное волнение отражается на ее лице! Ее длинные пальцы уже протянуты к клавиатуре. Она одна, но чувствует присутствие миллионов слушателей и зрителей.

Но вот ее руки решительно коснулись клавишей. Ударять по ним, как в старину, не надо, достаточно легкого прикосновения. И сразу исчезло волнение с ее лица и заменилось выражением глубокой сосредоточенности. Звуки полились полные, отчетливые, нарастающие. Сначала ровный ропот, затем гулкие удары, грозный рев, словно тысячи Ниагар низвергаются в бездну, разбиваясь в пену и пыль.

Пьер смотрит и слушает. Тонкие пальцы пробегают, носятся по клавишам. Звуки нарастают... Теперь Пьер ясно видит и слышит. Нескончаемые ряды волн идут на приступ береговых утесов. С громом ударяются они о скалы. Им нельзя отступать, за ними идут следующие. Они сокрушат скалы... Должны сокрушить! И тогда перед ними откроется широкий простор.

Но скалы стоят невредимо.

Ряд за рядом. Волна за волной.

Но вот к победному грохоту начинают примешиваться иные звуки. Волны сдают?

Нет! Они не должны сдавать. Им подобает победа! Сам не замечая этого, Пьер поднялся во весь рост. Анна сидит лицом к нему, он смотрит ей прямо в глаза. Она его не видит.

Лицо Анны торжественно и скорбно.

Волны бегут на приступ. Не ослабела их мощь, не уменьшилась воля к победе. Но теперь уже ясно - не пробить скалы. Вдребезги разбиваются волны - ряд за рядом. Глубочайшее горе в их почти человеческих стонах. Страстной жаждой победы и болью от сознания недостижимости ее звучит последний, завершающий аккорд. Завершающий? Нет, в нем невозможность примириться с недостигнутым счастьем, с недоступностью победного пути вперед. И отчаяние...

Анна встала. Пьер не заметил, что прошло уже несколько минут, как кончилась соната.

Анна исчезла.

Тихо ступая, вошла Ольга. Взглянула в глаза мужу и положила руку на его плечо.

...Ёритомо Ниягава не впервые слушал музыкальные выступления Анны Мерсье. Он всегда любил музыку и еще в детстве хорошо играл на скрипке. Все же настоящий музыкант из него не вышел: не было главного, что отличает мастера в любой области искусства, - отчетливо выраженной творческой индивидуальности. Это не мешало ему наслаждаться исполнением любимых произведений, но только для себя, в своей комнате. Зажав скрипку между плечом и подбородком, внимая нежному и тонкому, порой вздрагивающему пению смычка, Ёритомо слушал не свое исполнение, а мелодию, созданную композитором.

В игре Анны Мерсье он ценил как раз то, чего недоставало ему самому и что было дорого многочисленным поклонникам ее дарования, - ярко выраженную исполнительскую индивидуальность. При своем хорошо развитом музыкальном слухе он мог бы легко отличить ее исполнение от любого другого. Так мы узнаём знакомый голос среди многих других.

Однако то, что Анна выступает как композитор, было неожиданностью для Ёритомо.

И вот он сидит в своей комнате перед экраном. Но не включает его до самой минуты начала концерта: ему не хочется отвлекаться никакими другими зрительными и слуховыми впечатлениями. Он даже закрыл глаза - и тотчас в его представлении возник образ Анны: ее подвижная фигура, белокурая голова, голубые глаза, полные улыбающиеся губы, ее лицо, на котором выражения настроений сменяются неуловимо, как меняются формы легких облаков, озаренных сиянием заката...

Еще не открывая глаз, он почувствовал - время настало.

Да, очень точно.

--------------------------------------------------------------------------

----

Ёритомо долго находился под впечатлением от концерта Анны. Странное, двойственное чувство владело им: глубокое наслаждение своеобразной, совершенной, как ему показалось, музыкой и ощущение томящей, настоятельно требующей выхода незавершенности. Такая неудовлетворенность, такое горячее и почти безнадежное стремление к счастью прозвучали в заключительных аккордах сонаты.

Как не вяжется страдание со всем обликом Анны! Представление о ней неизменно связывалось с чем-то ярким, бурным, стремительным, счастливым. Не случайно связывалось: она всегда выбирала для своих исполнительских выступлений мажорные, радостные вещи - будь то произведения старых или современных композиторов. Всегда порыв, взлет, достижение! И вот первая же вещь, которую она создала сама и которая началась тоже стремительным взлетом, завершается падением в бездну скорби, неутолимой тоской по недостижимому счастью...

Почти машинально Еритомо набрал индекс Информационного центра и дал заказ: Анна Мерсье, исполнительница на мультитоне, возраст около двадцати лет, рост средний, звонкий голос, энергичные движения, белокурые волосы, голубые глаза, полные губы, быстрая смена выражений лица, тонкие руки, длинные пальцы. Он перечислил все это без запинки - так отчетливо видел перед собой Анну. Надо было бы еще указать, где она живет, где работает. Но этого он не знал.

Признаков было мало, притом они были часто повторяющиеся. Поэтому Информационный центр не сразу соединил его. Юноша ощутил сигнал соединения он еще не был уверен, что это именно та Анна Мерсье.

О чем, собственно, он хочет с ней говорить?

Он отключил кольцо-телефон.

--------------------------------------------------------------------------

----

Концерт Анны вызвал много взволнованных откликов. Сыгранное ею произведение вновь привлекло внимание большинства человечества к трагической судьбе Пьера Мерсье. Анна вовсе не рассчитывала на это, по крайней мере сознательно. Она выразила в сонате свои чувства, которые естественным образом отразили переживания дорогого ей человека. Страдание отца стало ее страданием.

О Пьере говорили, писали, спорили. Ему глубоко сочувствовали, но подавляющее большинство считало, что он наказан справедливо. Приговор Мирового Совета был, по существу, приговором человечества. Да, пожалуй, если Анну спросить, и она признала бы это решение правильным.