Любить или воспитывать? - Екатерина Мурашова

– Я не знаю… – пробормотал отец. – Но это все-таки лучше, чем ничего. Потому что так дальше жить нельзя. Я бы ушел, но жалко Аньку и даже тещу…

– Будете тайно приходить ко мне раз в две недели и докладывать об успехах и неудачах.

– «Алекс – Юстасу»… – усмехнулся мужчина. – Ладно, договорились.

Ура! Метод Виктора Франкла снова сработал.

А ее слова «не могу видеть, слышать, трогать…» сработали паролем для меня. После трагической гибели младшей дочери мать не могла выражать вообще никакие чувства к старшей. Негативные (их было очень много) она и окружающие запрещали (нельзя, она не виновата!), позитивные – глушила самостоятельно (не хочу, она убила!). Но жить без чувств невозможно, и она уже почти решила не жить.

Дурацкая, раздражающая собака появилась уже после смерти Светы. Запрет чувств на нее не распространялся. Бешенство (меня не спросили!), раздражение (она же всю квартиру записала!), умиление (это же маленький щенок!) и, наконец, попытка выражения амбивалентных чувств («Ах ты мой маленький мерзавец! Иди сюда, я тебя поцелую!»).

Музыкальная школа. Надо водить Аню, надо делать домашние задания, нас взяли без экзаменов, в середине года, это же ответственность! А ей лишь бы побренчать, а когда нужно серьезно работать, так она сразу… Возможность обсуждать, ругать за что-то, что опять же произошло уже «после»…

Страница перевернулась. Мать немного оттаяла. Аня тоже ожила и… стала хуже учиться. По механизму обратной связи мать энергично включилась в учебу: надо наверстывать!

– Она почти полтора года все молчала, а теперь так орет… – задумчиво говорит отец. – Всех строит пуще прежнего. Это ничего?

– Ничего, – говорю я. – Потерпите немного, ей нужно.

– И… еще я думаю, может быть, нам… Мы ведь всегда хотели, чтобы был не один ребенок… Может быть, сын…

– Вы говорили с женой?

– Еще не пробовал, хотел с вами посоветоваться.

– Считайте, что посоветовались.

– «Юстас – Алексу»… Штирлиц понял. Я пойду?

– Идите. И – удачи!

Интеллигентные люди

Я совершенно не понимала, что творится с этим ребенком.

В свои девять лет он писался в кровать, боялся темноты, каких-то загадочных привидений, то и дело покрывался никак не связанной с изменением диеты коростой – то ли дерматит, то ли экзема, а вдобавок ко всему в последнее время у него еще и болели ноги, да так, что он, бывало, не мог встать утром с кровати.

Многочисленные врачи, анализы, томографии, аллергопробы ничего такого особенного не выявляли. От всевозможных вариантов лечения, которые специалисты все же считали необходимым прописать, садился иммунитет и заводились новые болезни – грибок, гастрит, не проходящая простуда… Съездили к бабке-ворожейке в Псковскую область. Бабка пошептала над водичкой, раскинула на столе гречневую крупу и уверенно диагностировала: сглаз от зависти. Даже не поинтересовавшись, чему тут, собственно, завидовать, родная бабушка ребенка напрямую спросила: «Сколько будет стоить снять? За ценой не постоим». Ворожейка тяжело вздохнула и честно предупредила, что попробовать, конечно, можно, но гарантий никаких: сглаз не на самом мальчике, а работать с колдовской материей опосредованно очень трудно. Два месяца (пока длилась работа над сглазом) пятеро людей с высшим образованием следовали рекомендациям бывшей колхозной скотницы. Состояние их сына и внука как будто бы улучшилось, но потом все вернулось на круги своя.

Сказать честно, я понимала в происходящем еще меньше скотницы-ворожейки – у нее, по-видимому, имелась хоть какая-то концепция. Вообще-то у детей лет до десяти не бывает своих психологических проблем – только проблемы, идущие из семьи. Если, конечно, у ребенка нет органического поражения нервной системы или каких-то тяжелых хронических заболеваний. У Максима ничего подобного, к счастью, не имелось (его достаточно обследовали, чтобы можно было говорить об этом с уверенностью).

– Расскажите о вашей семье. Как там у вас все обстоит?

– Да-да-да, мы понимаем, о чем вы спрашиваете, – согласно закивали головами мама и бабушка. – Не было ли ссор, скандалов, насилия, выяснений отношений при ребенке и все такое. Нет-нет-нет – ничего подобного у нас никогда не было. Мы все интеллигентные люди и понимаем, что ребенку в первую очередь нужен психологический комфорт. Бабушка у нас кандидат наук, а второй муж мамы и вовсе доктор, профессор. В нашем доме даже голос повышают крайне редко – по пальцам можно за последние годы пересчитать.

– Из кого состоит ваша семья?

– Кроме Максима – мама, отчим, бабушка, дедушка. Была собака, но поскольку у Максима предполагали аллергию, пришлось ее отдать… До сих пор по ней скучаем.

– Живете все вместе?

– В общем-то, да, но дедушка у нас большую часть времени проводит на даче, в загородном доме. Переезжает в город только на январь-февраль, а уже в середине марта – снова за город.

– Родной отец Максима?

– Здесь все совершенно цивилизованно. Он регулярно приходит, приносит подарки, водит его гулять, в театр, в зоопарк. На день рождения Максим его всегда приглашает, и мы, конечно, не препятствуем. Отец есть отец…

– Отношения с отчимом?

– Хорошие. Они вместе смотрят хорошие фильмы, чинят велосипед, когда здоровье Максима позволяет, мы всей семьей ездим куда-нибудь…

Никаких зацепок.

Проще и честнее всего было бы признаться в моем полном в данном случае бессилии и послать их дальше по медицинским инстанциям – искать какие-нибудь хитромудрые глисты, редкую инфекцию, неопознанное генетическое заболевание и т. д.

Но интуиция подсказывала иное: Максим – мой пациент.

Мама с бабушкой вроде бы сказали мне все, что могли и хотели.

Попробовать вызвать и разговорить мужчин? Дачный дедушка оказался недосягаем. Родной отец Максима пришел вместе с бывшей женой и с очень недовольным видом подтвердил все то, что она говорила прежде. Никаких собственных соображений о причинах болезней Максима у него не было. А мальчика между тем высадили из школы на домашнее обучение – он пропустил почти целиком две четверти. Максим очень переживал – он любит общаться, в школе у него много приятелей…

Оставался отчим. Я попросила его прийти без жены. Действительно – спокойный, интеллигентный мужчина с легкой сединой на висках, несколько удивлен тем, что оказался в детской поликлинике.

– Я, право, даже не знаю, что вам сказать. Если честно, то я ведь с Максимом почти не общаюсь. Мама, бабушка, все эти лечения, процедуры…

– У вас есть свои дети?

– Нет, к сожалению. В молодости я много занимался наукой, карьерой…

– А теперь, здесь, в этой семье?

– Я очень хотел. Но жена сказала, что ей просто не потянуть еще одного. Заняться вторым ребенком – значит, махнуть рукой на здоровье Максима.

– А вы?

– Что ж, я согласился. Надо быть реалистом: вряд ли от меня была бы большая польза в уходе за младенцем. Стало быть, все действительно легло бы на ее плечи. А если ребенок окажется не слишком здоровым – ведь мы оба не так уж молоды…

Он говорил по-прежнему спокойно, но в его глазах была такая тоска…

– Вы согласились, но вы…

– Мне регулярно снится один и тот же сон. Я держу на руках своего собственного ребенка, такого, знаете, лет двух… Он такой теплый, увесистый, и я подбрасываю его наверх, к солнцу, лучи пробиваются сквозь его волосики, бьют мне в глаза, он смеется… Я даже не могу разглядеть, мальчик это или девочка…

– И когда вы видите этого вечно чем-то болеющего Максима…

– Не спрашивайте!.. Понимаете, мы с женой действительно любим и уважаем друг друга…

– Почему дедушка все время живет на даче?

– У него плохие отношения с женой. Давно. Там, в поселке, есть молодая любовница…

– Какие на самом деле отношения у вашей жены и свекрови?

– Очень сложные. Мать, конечно, все время пытается ей диктовать… Я так понимаю, что и первый брак у жены отчасти из-за этого распался…

– И все это действительно шито-крыто, тихо-интеллигентно?

– Безусловно! Никаких ссор, скандалов…

– Ага! – сказала я.

– Что – ага?! – удивился доктор наук.

– Придете все вместе, включая папу Максима и дедушку. Кажется, я поняла, что происходит.

Вся взрослые в сборе, кроме все-таки увильнувшего дедушки.

– Есть темная комната, – говорю я. – В ней что-то, может быть, опасное. Когда в нее страшнее войти? Первое: вы знаете наверняка – там спрятался грабитель, или там лежит труп, или там притаился волк. Второе: вы не знаете, что там, но чувствуете – оно там есть…

– Конечно, второе страшнее! – говорит отчим. – К первому можно приготовиться, настроить себя, осознанно сражаться, в конце концов.

– Да, пожалуй, – соглашается бабушка.

Остальные кивают.

– В психологии это называется «ситуация нависшей угрозы». Особенно страшно, когда угроза неопределенная и не знаешь, откуда ждать удара. Это изматывает.