Прощание с телом - Сергей Коровин

О чем мы вообще разговаривали? Да много о чем. Она меня часто спрашивала: «А вот скажи мне, Лодейников…», будто мы с ней учимся на одном курсе, и мне приходилось рассказывать ей, то об устройстве инжекторного двигателя, то пересказывать «Рамаяну», то объяснять, что такое повествовательные позиции — ее прорвало, будто у нее вопросы копились с детства и их некому было задавать. «Почему в реке глубоко, а в море мелко?», «Что означают три льва на монетах?», «Кто изобрел марципаны?»… Наши прогулки превратились в сплошную викторину, где я неуклонно набирал очки. Мы только не касались ни Кольки, ни Аньки, ни последних событий. Она этим подчеркнуто не интересовалась. Как, впрочем, и я забыл о них думать. Мы были одни на всем свете.

И вот однажды, когда я уже набрал достаточно очков и собрался получать главный приз — по всем рассчетам выходило, что сегодня уже можно, — к нам постучала Линда: «Ефкений, фас к телефону!» Я, конечно, выругался про себя, шепнул птичке: «Не двигайся!», поцеловал ее в клювик, выскользнул из койки, кое-как задрапировал признаки своего возбуждения, пошлепал в холл, прижался передом к стойке, чтобы не так торчало, и взял трубку.

«Где ключ от сейфа?» — странным голосом спросила Анна, не сказав даже здрассте. «От чего? От сейфа? Понятия не имею. А чего вам там понадобилось?» — удивился я. «Ружье». — «Не валяйте дурака, еще не сезон». — «Ты что, не знаешь — Левина убили». — «Убили? Ну зачем теперь ружье, когда уже убили? Кстати, напомни, кто это?» — «Идиот! — заорала Анна. — Борю нашего убили! Соседа! Паршивца! Шаляпина… Мне страшно!»

Эксперт-аналитик д-р Фаина Бек — супервизору д-ру Алле Балаян

В моей диссертации я сделала попытку классифицировать основные типы антисоциального психопатического поведения. Эта своеобразная классификация маньяков пришла мне сейчас в голову, и я привожу Вам ее основные тезисы. Первый тип садистов-психопатов (условная маркировка: «Чикатило»), широко известный нам по уголовным хроникам, чаще встречается на обширных территориях России. В нашей стране, с ее неразвитыми социальными связями, низким культурным уровнем, неопределенной семейной структурой, частыми отклонениями в сексуальном развитии, сексуальная агрессия, по преимуществу, является выражением властных стремлений. Антисоциальный психопат ощущает себя господином и хозяином жизни, когда может видеть в каждом из окружающих его людей свою потенциальную жертву; ему недостаточно самого агрессивного акта, он остро нуждается в мотивации, и потому неизменным симптомом его внутренней жизни становится примитивное метафизическое творчество: создание всевозможных философских систем, трансляция религиозных откровений, поэтические экстазы. Другими словами, подлинная причина его агрессивных импульсов — непреодоленная личностная и социальная ущербность, влекущая за собой невозможность признания со стороны других людей. Ресентиментные чувства формируют фундамент неадекватной сверхкомпенсации.

Другая разновидность социально-дестабилизированного поведения не имеет столь широкого распространения, но, напротив, прецедентна. Встречается в развитых европейских странах, либо в Соединенных Штатах, где абсолютизация семейных ценностей противостоит крайней лабильности социальных процессов. Условная маркировка типа — «доктор Гэннибал». Характеризуется высоким интеллектуальным уровнем, образование обычно — гуманитарное, очень вероятна профессия психолога. Трансгрессивные действия подобных субъектов целиком определяются категорией «интереса» и возникают как следствие своеобразного когнитивного любопытства и нигилистического пафоса. Они любят подчинять свои преступления причудливым закономерностям, превращая их в эстетический акт. Коммуникация с ними весьма затруднительна, они отлично контролируют собственное поведение, поведение жертвы и любые попытки поставить их суверенитет под сомнение. Они не интересуются абсолютными истинами, безразличны к этике, а тем или иным трансгрессивным актом склонны выражать какую-либо конкретную мысль.

Еще один, очень редкий и, на мой взгляд, самый ценный в научном отношении тип антисоциальной психопатии имеет условную маркировку «Раскольников». Четких корреляций с той или иной культурной средой не имеет. Характеризуется сильно выраженным расщеплением трансгрессивного действия и его мотива. Беспрецедентные акты насилия совершаются этими «страдающими» маньяками или в полном неведении, или во власти ложной мотивации. Эти люди не знают, почему они убивают. Они склонны к рефлексии, но не в состоянии зафиксировать ее результаты; способны к эмпатии, но в их душевном мире причудливо чередуются сострадание и жестокость. Они долго готовятся к совершению преступления, однако сам акт трансгрессии для такого субъекта всегда спонтанен и чаще всего случается именно тогда, когда «бледный преступник» наименее способен к действию. Они стремятся создавать подробные обоснования, но при аналитическом вмешательстве такие вторичные рационализации быстро обнаруживают свою несостоятельность. Раздел в тексте моей диссертации, посвященный «страдающим» маньякам, заканчивался словами: «Подлинная причина компульсивного поведения этих несчастных скрыта глубоко в бессознательном и представляет собой настоящую загадку для аналитика».

6

В детстве мы постоянно болтались на причале. Там была деревянная будка портнадзора и еще какая-то, с пограничниками. Эти зеленые солдаты спрыгивали, придерживая за спиной автоматы, на каждый подходивший баркас или траулер, и что-то там делали, наверно, искали шпионов. Потом, когда они возвращались в свою будку оформлять документы, мы тоже спускались на вибрирующий под ногой деревянный настил — жадно вдыхать дивные запахи горячей машины, невидимого камбуза, мокрой дели, пустой и наполненной тары. То, что извлекалось из моря, интересовало нас более всего. Неисчислимые кильки и салаки мягко растекались в ящиках расплавленным оловом, шершавые двуличные камбалы плющили друг друга, а крупные рыбины, особенно лососи, молча переживали трагедии личной гибели, каждая по отдельности. Нам и в голову не приходило, что пред нами горы трупов, мы воспринимали сие как богатство и завидовали их завоевателям. Что такое рыба, если присмотреться? Еда и все. Мы, например, никогда не могли равнодушно пройти мимо корюшки, потому что у нее прозрачная голова и все там видно: какие-то тонкие ниточки нервных стволов и сосудов, шарики мозга, полушария мозжечка — все что угодно, только не ум, не сердце. Да что там, по ней и сбоку видно, что она — не идеал современника, кошмарные зубы и злющие глаза. Мариванна рассказывала, что корюшки обгладывают лица утонувшим купальщикам, делая их неузнаваемыми, — отвратительные повадки. Впрочем, и остальные не лучше. Но какие они жареные! Может быть, наше благородное чувство справедливости, с одной стороны, и их недоступность для нас, с другой, делали обитателей моря желанными — нам хотелось ими обладать, и потому мы никогда не отказывались, но сильно смущались, когда вдруг кто-нибудь из рыбаков ни с того ни с сего говорил: «А ну, снимай майку! — завязывал ее узлом снизу и наполнял из ящика рыбами. — Снеси домой».

А еще море приносило нам стеклянные шары. Но эту щедрость оно обнаруживало крайне редко, скорей можно было поймать голыми руками во время отлива заблудившегося налима. Впрочем, это не шло ни в какое сравнение. Налим — не подарок судьбы. Что нам про него скажут? Наверно, как всегда: «О, боже мой! Они опять притащили какую-то гадость! Уберите его от меня, отнесите обратно, положите на место!» С салакой проще: мы ее солили в игрушечном ведре или коптили в костре и пожирали без хлеба за смородиной. А что было делать с налимами — мы не могли сами освоить добычу: ей нужна была масштабная тепловая обработка. Другое дело шары — они доставались нам уже во всем своем таинственном совершенстве.

Об их свойствах мы были наслышаны очень давно — чего только ни разузнаешь за летний оздоровительный период на этих улицах, на причалах, в беседках, в очередях за керосином, или около ларька, где на черных бочках заседали с кружками вечные персонажи местного сарафанного радио: уволенные в запас майоры и капитаны, доктора, профессора, штурманы, заслуженные и не очень артисты и прочие, отставной козы барабанщики, вольно или невольно получившие возможность в будний день выпить жигулевского в половине девятого утра в дачном поселке на берегу прохладного моря «залив». Но сделавшись счастливчиками, не могли ими воспользоваться, большей частью потому, что не смели заглянуть ни в прошлое, ни в будущее, ни за ту невидимую черту, отделявшую нас от наших родителей: матери, Мариванны, Гаврилыча или от той же Борькиной — старухи Кэт, любительницы ночных фокстротов. Даже когда случилась та история с Анькиной матерью, когда всех мучили страшные догадки о причинах человеческой гибели, произошедшей где-то совсем рядом с нами, мы все равно не отважились воспользоваться своими магическими предметами, ни чтобы рискнуть исправить ошибку судьбы, ни чтобы открыть обстоятельства и указать злоумышленника.