Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки» - Артём Драбкин

Я отвлекся. Вернемся к формированию полка. Когда полк сформировали, пришел приказ ехать в город Кузнецк, что между Сызранью и Пензой. Там человек пять инструкторов из гражданской авиации давали нам провозные полеты ночью на У-2. Ведь до этого мы никогда ночью не летали. Освоили ночные полеты довольно быстро — молодые были, быстро «влетались». Прошли программу полетов по маршруту, в зону слетали. Полетов на бомбометание не было. Из Кузнецка слетали за самолетами в Казань. Еще потренировались летать на лыжах, а тут команда — на фронт! Прилетели в Москву, сели на Тушинский аэродром. Полк задержали, заставили развозить по аэродромам людей, летчиков, грузы. Фактически использовали как транспортную авиацию. Примерно через месяц вылетели на фронт. Наш первый полевой аэродром располагался на краю деревни, которая находилась километров 20–25 от линии фронта. В то время в районе Демьянска была окружена 16-я немецкая армия, вот мы по ней в основном работали. Летали на бомбометание по переднему краю, по станции Лычково, Рамушевскому коридору, по переправе через реку Пола. Кстати, эту переправу я первый обнаружил. В тот вылет я должен был сбросить мешки с сухарями нашим, попавшим в окружение, войскам. Сбросил груз и прошел немного дальше. Выскочил на реку, смотрю, а по середине реки машина идет с зажженными фарами. Прилетел, доложил, и потом много летали на ее бомбардировку — она шириной метров 5–7, попробуй попади в нее без прицельных приспособлений, тем более когда зенитка бьет! Приходилось снижаться до 500 метров. За ночь удавалось сделать по нескольку вылетов. Один раз я одиннадцать вылетов сделал — аэродром был недалеко от линии фронта, а зимние ночи длинные. Что еще об этих вылетах можно сказать? Случалось, что подбивали, садился на вынужденную, частенько тряпки на крыльях привозил, но сам ранен не был. Один раз Мишу ранило в голову осколком разорвавшегося поблизости снаряда.

— Какую бомбовую нагрузку брали?

— Двести килограммов. Две сотки, как правило. Один раз я попробовал взлететь с 400 килограммами с бетонки в Выползово. Так даже на бетонке перед отрывом самолет пробежал больше половины аэродрома! С таким весом самолет становится неустойчивым, норовит свалиться. Так что этим не увлекались. Бомбы сбрасывал штурман. В правом крыле была стандартная прорезь, но ориентировались в основном по передней кромке крыла. Насобачились! Мишка бомбил довольно точно.

— Как проводились вылеты?

— Если аэродром был далеко от линии фронта, то под вечер перелетали на аэродром подскока. Линию фронта пересекали на высоте 400 метров. Летом — повыше забирались, а так полку выделялся эшелон 400 метров, чтобы не столкнуться с самолетами других полков. Я никогда перед заходом на цель мотор не дросселировал — как шел, так и бросал бомбы. Противозенитный маневр не делал — на такой скорости ни от кого ты не увернешься. Все цели, кроме, может, переднего края, прикрывались прожекторами. Прожектор вцепился в тебя и ведет. Отбомбился, потом пикируешь к земле и пошел домой.

Кроме заданий по бомбометанию, мы возили партизан, партизанам мешки с продуктами бросали, вывозили раненых из окруженной армии, листовки разбрасывали.

Поскольку я увлекался прыжками с парашютом, меня определили учить прыгать с парашютом разведчиков. На аэродром Максатиха, что за Бологое, командир полка послал два самолета — мой и еще одного старшего лейтенанта. Пришла группа человек 10–15 парней и девчат разведчиков. Все в гражданском. Показал им, как прыгать, провез. В этом случае я пилотировал с задней кабины, а в передней сидел разведчик. Перед прыжком он выходил на крыло, становился ко мне лицом и по команде прыгал. Некоторых приходилось сталкивать — боялись. По рукам ему дашь, столкнешь его. Это по началу, а потом наладилось, особенно когда им разъяснили, что если они не прыгнут в тот момент, когда я им прикажу, то они могут сесть к немцам. Потом я в течение трех месяцев, где-то уже под весну 1943 года, их бросал, а некоторых, тех, кто отработал и выходил из тыла, и по два раза. Приезжали такие довольные, с подарками — только бросай.

Бывали и неудачи, конечно. Как-то раз выбрасывал разведчика. А этот вместо того, чтобы прыгнуть, дернул за кольцо раскрытия парашюта. Парашют, не раскрывшись полностью, ударил по стабилизатору и оторвал его левую половину. Он не зацепился, но уже не раскрылся, и разведчик погиб, а я садился на вынужденную на край замерзшего озера. Ну как садился — падал! Минут через сорок после посадки ко мне подошли наши. Через несколько дней меня вывезли свои же летчики.

До лета 1942 года потери в полку были относительно небольшие. Потеряли не более четверти состава. А в июне 1942 нас днем заставили разведать аэродром на окраине Демьянска. На этом аэродроме базировались истребители. Мы составили график и каждый день летали туда. Фактически посылали на смерть, и несмотря на это, отказов идти на разведку не встречал. Только я там появляюсь, вижу, пыль пошла — взлетают. А как уйдешь? Домой же без сведений не придешь, должен привезти данные. Уходишь к земле, ковыряешься по оврагам, скользишь, выеживаешься. Ушел, потом опять поднимаешься, е… его мать, возвращаешься к аэродрому. Разведал. Прилетел. Доложил. А чтобы проверить, был или не был я над аэродромом, посылают еще самолет. Вот так я вылетов двадцать сделал, но при этом полк потерял половину состава за дневные полеты.

Помню, в одном из вылетов атаковали идущий впереди меня самолет младшего лейтенанта Желткова со штурманом сержантом Матисом. Я запомнил, что они упали примерно километрах в двух от линии фронта. Меня командир полка послал туда вместе с врачом. А как сесть на У-2? Это же лето! Зимой-то на лыжи легко, а здесь на колеса. Надо найти аэродром… Но мы уже настолько были «влетанные». Мне площадки метров 250–300 уже хватало вполне. Самолет подвесишь, и он шлепнется. Нашли, сели. Пошли к самолету… Летчик прямо в самолете сгорел, а этот Матис выбрался из кабины и отползал от самолета. Он еще теплый был. Хороший парень был… Вот такие задания были.

— Летали с парашютами или без?

— Без.

— У штурмана была возможность взять управление на себя?

— Да. Штурмана были не обучены, хотя, конечно, Миша наблатыкался. Иногда, когда идешь домой издалека, говоришь: «Ну давай поуправляй», но редко — у него свое дело, у меня свое дело.

— ШКАС у него стоял?

— Потом уже, перед тем как мне уходить, поставили ШКАС на шкворне.

— Самолеты были камуфлированные?

— Обычные, зеленые. Зимой красили известкой.

— Задание на ночь ставили на одну цель или меняли цели в течение ночи?

— И так было, и так. После каждого вылета штурман идет на КП, докладывает и там уточняет задачу. Один раз был такой случай. Ночью возвращаемся после очередного вылета. Сели. Он пошел докладывать, а я остался сидеть в кабине — вылезать было неохота — был сильный ветер, холодно, а в кабине так не задувало. Я пригрелся, задремал. Технари бомбы подтаскивают, вдвоем подвешивают, самолет заправляют. Техник говорит: «Все в порядке! Бомбы висят. Пошел!» Проснулся. Кричу: «От винта!» Взлетел. Лечу. Говорю: «Мишка! Скоро там?! — Он молчит. — Ты что, твою мать, молчишь?!» Оборачиваюсь — нет Мишки. Ну, я прицелился по расчалкалкам — я же помню их расположение относительно цели в момент сброса бомб — аварийно сбросил бомбы. Прилетел. Он встречает: «Виктор, ты что?!» — «А ты что?!» — «Ну хоть отбомбился?!» — «Да».

— Как строился распорядок дня?

— Жили в деревне. После ночи поспишь часов до 10 утра, а потом разбор полетов. Пообедали и опять на аэродром километра 2–3 пешком. Кормили средненько, но, во всяком случае, не голодали. Черный хлеб, белого хлеба не было. Осенью картошку давали, а так крупа — ячневая, перловая, иногда пшено, гречка была редко. Консервы. Мяса почти не было. Потом американские консервы пошли, повкуснее. Масло давали. Но бывало, конечно, что не подвезут… Бортпайка не было. 100 граммов давали, когда полк воюет. Если боевых вылетов не было — не давали. Водка такая дерьмовая была, так от нее воняло — ужас! Я вначале совсем не пил. Под конец начал пробовать. И курить начал.

— Шоколад давали?

— Нет. Когда я уже на истребителях воевать стал, там давали шоколад и кока-колу.

Весной 1943 года мне присвоили звание лейтенанта. Я уже был заместителем командира эскадрильи. Какой-никакой, а У-2 — это самолет. И я чувствовал, что стал летчиком, «влетался», все мог делать на самолете, тем более что до него я летал на СБ, УТИ-4, Р-5. Я уже чувствовал, что могу сделать больше на другом самолете. В это время была возможность переучиться на истребители, Ил-2 или Пе-2.

Запасной полк в знакомой Максатихе. Поехал. Быстро переучился на Як-1 и ЛаГГ-3. Летал. Командир учебной эскадрильи пригласил меня, предложил остаться инструктором. Я говорю: «Нет. Я воевать учился». — «Подучись, воевать лучше будешь». Я согласился. Некоторое время учил молодых летчиков. Сырые пилоты — что могли, мы им там давали. Но некоторые даже не стреляли, потому что у нас буксировщика конуса не было. Вскоре пришла разнарядка пополнить полк истребителей. Я первый пришел записываться. Меня опять стали уговаривать остаться. Я говорю: «Нет, тем более вы мне обещали, что пойду в боевой полк», и меня отпустили в 5-ю гвардейскую истребительную дивизию. Она базировалась в Демьянске. Вначале меня определили командиром звена в 68-й гвардейский истребительный полк. Через месяц или два стал заместителем командира эскадрильи. Месяца четыре полк не воевал, переучивался на «кобры». Я быстро сам переучился и стал вывозить летчиков своей эскадрильи, а потом и полка. Только весной 1944 года нас направили на фронт в район Витебск — Полоцк. Командиром эскадрильи был Герой Советского Союза Грачев Иван Михайлович, очень осторожный человек, воевал аккуратно. Можно сказать, что он уже навоевался и никак не желал встречи с противником.